Степанов Д. Карл Маркс: сквозь огонь иди со мной

Источник: http://www.chaskor.ru/article/_karl_marks_skvoz_ogon_idi_so_mnoj_27192

Дмитрий Степанов 

Карл Маркс: сквозь огонь иди со мной
130 лет назад — 14 марта 1883 года — умер Карл Маркс

Фото: John Mayall //Викисклад
   

 

 

 

 

 

В основе революционного марксизма лежат не социально-экономические спекуляции и даже не архаические мифопоэтические представления о возрождении через хаос. В его основе – бессознательные переживания самого Карла Маркса: его душевный конфликт, боль и надежды. Вообще выразители революционной идеологии – это почти всегда представители обеспеченных классов, которые в рассуждениях о бедах и страдании народа выражают собственную душевную боль.

 

Вещать об ужасах…

    Он был из ада выпущен на волю

    • Уильям Шекспир «Гамлет».

 

Он прячет тайну глубоко в груди…

    Его не знаю я, и все же знаю,

    • Карл Маркс «Оуланем»

Характеризуя пламенную творческую деятельность Карла Маркса, его верный оруженосец Фридрих Энгельс акцентировал внимание на том, что доминантой этой деятельности была неистовая революционная (читай – разрушительная) борьба: «Ибо Маркс был прежде всего революционером. Принимать тем или иным способом участие в ниспровержении капиталистического общества и созданных им государственных учреждений, участвовать в деле освобождения современного пролетариата, которому он впервые дал сознание его собственного положения и его потребностей, сознание условий его освобождения – вот что было в действительности его жизненным призванием. Борьба была его стихией».

Одно из остроумных высказываний Энгельса: «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, — что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать». Ему посчастливилось: он не увидел ни одной сделанной революции. Но сделал всё, чтобы революции делали.

 

Этот факт очевиден для всех. Но мало кто знает, чем было обусловлено само это мироборчество Маркса. Что скрывалось за его бесчисленными высказываниями об отчуждении, классовой борьбе и призывами к революционному освобождению? Ответ на этот вопрос невозможно найти в социально-экономических теориях зрелого Маркса – он кроется в поэзии юного Карла. Чудовищная во всех мыслимых аспектах, она интересна своей исповедальностью, обнаженностью нервов. В нестройных предательских строфах и наивно-искренней образности – весь Маркс без остатка, все его душевные порывы, боль и конфликты.

Всю свою сознательную жизнь Маркс был мучим неким бессознательным психическим конфликтом, душевным борением, выразившимся, в частности, в следующих его строках из трагедии «Оуланем»:

Прижму я скоро вечность к сердцу крепко
И ей людское прокричу проклятье.
А вечность! То не вечная ли боль,
Несказанно-таинственная смерть,
Шедевр, что создан на позор нам…
Быть нужно тем, чего миры не знают,
И побеждать их боль и скорбь немую
Гигантской мощью страждущей души…
Когда б всепоглощающую бездну
Вне их нашел – я бросился б в нее,
Мир сокрушая между ней и мной,
Он развалился б от моих проклятий,
Я обнял бы глухое бытие,
Оно в моих погибло бы объятьях
И погрузилось бы навек в ничто;
Исчезнуть и не быть – вот жизнь была бы!
А так – в потоке вечности нестись,
Гимн горя петь творцу, горя стыдом,
С проклятьем гордым в онемевшем сердце?

О сути этого душевного конфликта сейчас можно только догадываться. С уверенностью можно сказать лишь то, что порождаемую им боль Маркс еще в юности пытался выразить в своей поэзии и ранних философских изысканиях. Лихорадочное самопознание Карла, напоминавшее скорбно-безумное поведение Гамлета при дворе датского короля, приводило в отчаяние его отца Генриха Маркса. Озадаченный странными выходками сына, он искренне пытался разобраться в них, сокрушенно восклицая в одном из писем Карлу: «Боже правый!!! Несобранность, беспорядочные блуждания по всем отраслям знания, смутные раздумья при свете коптилки, нечесаные волосы, одичание в шлафроке ученого взамен одичания за кружкой пива; угрюмое уединение вкупе с пренебрежением всеми приличиями и даже почтением к отцу. Искусство общения с миром сведено к грязной комнате, где, быть может, среди классического беспорядка любовные письма Женни и благонамеренные отцовские увещевания, возможно написанные со слезами, используются для зажигания трубки, что, впрочем, было бы лучше, чем если бы они из-за еще более безответственной неряшливости попали в руки постороннего. И в этой-то мастерской безрассудной, бесцельной учености должны созреть плоды, которые освежат тебя и тех, кого ты любишь, здесь будет собран урожай, который послужит выполнению священных обязанностей?..

Едва пришли к концу буйства в Бонне, едва погасили твои долги … как нас повергли в замешательство начавшиеся любовные страдания… (Твое письмо) содержало лишь несколько наспех нацарапанных строк и выдержку из дневника, озаглавленную «Визит», которому я, говоря откровенно, охотнее бы указал на дверь, чем принял его, – бредовую стряпню, свидетельствующую только о том, что ты впустую тратишь свои дарования и не спишь ночами, порождая монстров; что ты подражаешь современным уродам, которые коверкают слова, пока сами не перестают их понимать, провозглашая гениальным творением поток слов, потому что они лишены всяких идей или содержат лишь извращенные идеи…

Надо отдать ему (уважаемому сыну) справедливость: он не кутила, не мот. Но как может человек, чуть ли не каждую неделю или две изобретающий новые системы и вынужденный рвать прежние работы, на которые было затрачено много труда, – как может он, спрашиваю я, думать о мелочах? Как может он подчиняться мелочному порядку? Каждому позволяется запустить руку в его карман, обмануть его, лишь бы при этом не трогали его чертежей… Правда, эти бедные молодые люди спокойно спят, разве что посвящая иногда часть ночи или всю ночь удовольствиям. Мой же деловой, талантливый Карл проводит жизнь в тяжких ночных бдениях, изнуряет свое тело и дух серьезными занятиями, лишает себя всяких удовольствий, – и все это ради возвышенных абстрактных умствований, но то, что он создает сегодня, он разрушает завтра и в конечном счете уничтожает свое и не усваивает чужое. Результатом же является хилое тело и смятенный ум, тогда как заурядные простые смертные беспрепятственно продвигаются вперед и порой лучше или по меньшей мере с большими удобствами достигают цели, чем те, которые пренебрегают радостями молодости и губят свое здоровье в погоне за тенью учености, – чего они, вероятно, вернее добились бы в недолгом общении со сведущими людьми и вдобавок доставили бы себе развлечение!!!»

Простодушному главе семейства Марксов и невдомек – не тень учености интересовала его сына. Ему грезились совсем иные Тени. В неистовых поисках истины он пытался найти разрешение собственным бессознательным душевным конфликтам. Бросаясь от одной философской концепции к другой, юный Маркс искал в них выход своей боли. Он просиживал дни и ночи за учеными занятиями не для академического самоутверждения, а для выражения себя в поэзии и философии. Оттого так беспорядочны и бешены были его философские разыскания. В одном из писем к отцу он так описывал их: «Завеса спала, моя святая святых была опустошена, необходимо было поместить туда новых богов. От идеализма я перешел к тому, чтобы искать идею в самой действительности. Если прежде боги жили над землей, то теперь они стали центром ее… Я написал диалог почти в 24 листа: «Клеант, или об исходном пункте и необходимом развитии философии»… Мой последний тезис оказался началом гегелевской системы, и эта работа, для которой я несколько ознакомился с естествознанием, Шеллингом, историей, стоила мне огромных умственных усилий и написана она так (тонко) concinne (она, в сущности, должна была быть новой логикой), что я сам теперь едва могу вдуматься в этот ход мыслей. Это мое любимое детище, взлелеянное при лунном сиянии, завлекло меня, подобно коварной сирене, в объятия врага. От досады я несколько дней совершенно не был в состоянии думать и бегал, как безумный, в саду у грязных вод Шпре…»

Потому так яростны были нападки Маркса на его предшественников и оппонентов, так нелепы аргументы в подтверждение истинности своих теорий – в них было мало логики, но слишком много собственной боли. Отто Рюль отмечал: «Маркс был одним из тех людей, которые стремятся во всем достичь идеала, вершины совершенства. Он не только хотел быть самым знаменитым из ученых-социалистов и самым образованным экономистом, он также хотел быть наипервейшим революционером и самым известным из всех глашатаев революции. Маркс хотел, чтобы созданная именно им теория коммунизма была самой правильной и самой совершенной. И необходимым условием доказательства превосходства его теории являлось доказательство того, что теории всех его предшественников несостоятельны, ошибочны, ничтожны и, наконец, просто смешны. Ему нужно было во что бы то ни стало доказать, что утопический социализм является просто мешаниной старых, истасканных и сомнительных идей; что Прудон был незваным гостем в царстве социалистической мысли; что Лассаль, Бакунин и Швайцер – все они были заражены буржуазной идеологией и, наверное, продались врагам. Лишь только он, Маркс, обладал истиной в самой последней инстанции. Именно его теория была чиста, как кристалл, именно у него за пазухой был спрятан философский камень, именно его теория социализма была безупречной, именно его слова были божественным откровением. Со злобой и презрением, с язвительностью и издевкой, с глубочайшей враждебностью он опровергал мнения, отличавшиеся от его мнений, преследовал всякие убеждения и идеи, возникавшие не в его собственной голове. Для него не существовало никакой мудрости, кроме его собственной; никакого социализма, кроме проповедуемого им самим. Его и только его работа была образцом научной объективности и глубины. Он был Аллахом и Пророком в одном лице».

Маркс действительно был своего рода пророком (а какого рода пророком он был – пусть каждый решает сам для себя). Что отличает лирического поэта от пророка? Поэт-лирик выражает в тексте свои чувства, надежды, боль и мечты. Пророк через собственную боль выражает боль своего поколения, трагедию своей эпохи. Непонятый Гамлет, выразивший через собственное страдание боль своего времени, – здесь в полной мере пророк. Беспомощность Гамлета – это беспомощность пророка перед собственной судьбой, растерянность и испуг человека, пробудившегося от божественного видения с рассеченной надвое душой.

Маркс, разумеется, не Гамлет, хотя слова бесчестного Короля о принце датском можно было бы в полной мере отнести и к нему:

Он ненавистен мне. Да и нельзя
Давать простор безумству…
Наш сан не может потерпеть соседство
Опасности, которую всечасно
Грозит нам бред его.

Пророки невыносимы в общении с окружающими их людьми. Их поведение чрезмерно экспрессивно, экзальтированно, полно агрессии и одновременно жертвенности, некорректно и лишено всякой терпимости. Оттого, что слишком много в нем личной боли. По словам Фрица Раддаца, Маркс, будучи главным редактором «Rheinische Zeitung», и «его коллеги часто засиживались за бокалом вина по вечерам, и когда длинный ряд пустых стаканов выстраивался на столе, Маркс вдруг неожиданно окидывал компанию яростно сверкающим взором аристократа и, величаво указав пальцем на одного из своих друзей, немало перепуганного таким поворотом событий, изрекал: «Я тебя уничтожу!»». Этот биографический курьез весьма характерен – в нем вещает чрево, говорит нутро (все это – понятно, метафоры бессознательного) Маркса, и это нутро жаждет борьбы, огня, уничтоженья.

И все же Маркс – не Гамлет. Упаси вас Бог от подобных упрощений! Причина поставить их имена рядом – та, что Маркс, подобно Гамлету, выразил свою боль в социальных пророчествах. Его бессознательный конфликт выразился в высказываниях о социальных конфликтах, его душевная борьба – в социально-экономической теории классовой борьбы, его личностная отчужденность – в теории отчуждения и т.д. Но прежде чем окончательно оформиться в философии, бессознательные переживания Маркса были выражены им в поэзии.

Психическое напряжение, создаваемое бессознательным конфликтом, душевная борьба с самим собой часто выражаются в поэзии и сновидениях в картинах всепоглощающего пламени. Свое душевное борение и горение Маркс выразил в соответствующей образности:

Не могу я жить в покое,
Если вся душа в огне,
Не могу я жить без боя
И без бури в полусне.

Пусть другим приносит радость
Быть вдали от шума битв,
Льстит желаний скромных сладость,
Благодарственных молитв.

Мой удел – к борьбе стремиться,
Вечный жар во мне кипит,
Тесны жизни мне границы,
По теченью плыть претит.

В своей работе «Огонь в умах людей: истоки революционной веры» Джеймс Биллингтон предположил, что революционная идеология уходит своими корнями в архаические религиозные представления о возрождении через хаос, эти представления через германский оккультизм якобы проникли и в марксизм. В действительности все намного проще и одновременно сложнее. Истоки революционного марксизма скрываются не в архаичных представлениях о смерти и возрождении, они – в самом Марксе. Только тот, кто несет огонь в самом себе, способен зажигать его в других. Маркс был одним из таких огненосцев (не случайно его поэтическое самоотождествление с Прометеем – божеством, принесшим людям огонь, – Маркс тоже принес миру огонь, но огонь иного рода).

Одним из огненосцев, но не единственным. Другим был, к примеру, Фридрих Ницше, выразивший свое душевное горение в строках:

Да, я знаю, знаю, кто я:
Я, как пламя, чужд покоя.
Жгу, сгорая и спеша.
Охвачу – сверканье чуда,
Отпущу – и пепла груда.
Пламя – вот моя душа.

Известно, что душевная борьба Ницше, проявившаяся в этой пламенности, философски оформилась иначе, чем у Маркса: не в социально-экономической теории классовой борьбы, но в его яростно-поэтическом богоборчестве. Маркс, впрочем, тоже не был чужд стремленья потягаться с Богом. Вся его поэзия пронизана богоборческими мотивами. Вот лишь один пример:

Если некий бог, забывший жалость,
Угнетает так, что бед не снесть,
От его миров мне не досталось
Ничего! Одно осталось – месть!

Гордо самому себе отмщу я,
Существу, что правит в вышине,
Даже силу в слабость превращу я,
Платы за добро не будет мне.

Грозный замок я себе построил,
Он взметнется в холод, к облакам,
Ужас будет крепостной стеною,
Боль и мука будут править там.

Если вверх нечаянно кто глянет,
Пусть назад отпрянет, устрашен,
Пусть внимать лишь зову смерти станет,
И могилу счастью роет он.

Пусть всевышний громом бьет, надменный,
Со своей железной высоты,
Пусть мои дотла разрушит стены —
Вечность, мне их вновь отстроишь ты!

В этой «Молитве отчаявшегося» Маркса выражены все характерные мотивы его поэзии: невыносимая боль, титаническая борьба и романтическая чуждость поэта и миру, и небесам. Маркс действительно был бесконечно чужд своей семье («По твоим письмам вряд ли можно заключить, что у тебя имеются братья и сестры», – замечал ему отец) и ближайшему окружению («… своих друзей я от себя оттолкнул», – признавался Карл отцу), своей нации и обществу, в котором он жил. Настолько чужд «человеческому, слишком человеческому», что Генрих Маркс в одном из писем к нему позволил себе усомниться в его человечности: «Порой мое сердце радуется, когда я думаю о тебе и о твоем будущем. Но временами я не могу избавиться от страха и горестных сомнений, когда думаю: а находится ли твое сердце в гармонии с твоим умом, твоими талантами? Способно ли оно испытывать земные, но более благородные чувства, которые в этой юдоли печали приносят утешение человеку чувствительному, способному к состраданию? И поскольку мне ясно, что сердце твое одержимо и направляемо силой, дарованной не каждому смертному, божественная ли это сила или нечистая, вроде фаустовой? Сможешь ли ты когда-либо – и это самое страшное сомнение, терзающее мое сердце, – быть просто по-человечески счастлив?»

Отцовское сердце оказалось весьма чувствительным к страданию сына. Генрих Маркс безошибочно усмотрел в отчужденности Карла терзающий его душевный конфликт. Но сын не избавился от этого конфликта, как желал того отец. Он поступил иначе – выразил свою душевную отчужденность сначала в романтическом представлении о чуждости поэта суетному миру, а затем – в своей социально-экономической теории отчуждения. Интересно, что певец всеобщего счастья в коммунистической общине не терпел людей и скорее подписался бы под лермонтовскими строками:

Пускай меня обхватит целый ад,
Пусть буду мучиться, я рад, я рад,
Хотя бы вдвое против прошлых дней,
Но только дальше, дальше от людей.

 

В основе революционного марксизма лежат, таким образом, не социально-экономические спекуляции и даже не архаические мифопоэтические представления о возрождении через хаос. В его основе лежат бессознательные переживания самого Карла Маркса: его душевный конфликт, боль и надежды. Еще Ницше на примере собственного творчества осознал «чем была до сих пор всякая великая философия: как раз самоисповедью ее творца, чем-то вроде memoires, написанных им помимо воли и незаметно для самого себя…» Все это в полной мере относится и к философии Маркса.

Отсюда становится понятен небезызвестный парадокс: выразителями революционной идеологии зачастую были представители правящих классов. В XIX ими являлись просвещенные аристократы, сегодня ими являются рефлексирующие политики и интеллектуалы, но никак не пролетариат. «Самозваные марксисты встречаются гораздо чаще в богатых частных университетах, чем в «пролетарских» мастерских Детройта или Чикаго, – недоумевал Гэри Норт. – Сытым и довольным жизнью буржуазным интеллектуалам гораздо ближе идеи Маркса и Энгельса, чем сегодняшнему промышленному пролетариату. Идеи Маркса были рождены в университетской среде, взлелеяны в годы добровольного отказа от какой-либо трудовой деятельности и достигли своего расцвета в годы роскоши и достатка, вдалеке от забот и тягот пролетарской жизни».

 

Можно ли считать Чаадаева либералом? Вот вопрос, который вызывал у меня большие сомнения. Почему-то было интуитивное внутреннее убеждение, что да, можно – кем же ещё?

Объясняется это довольно просто – и аристократы XIX века, и интеллектуалы XX столетия в рассуждениях о бедах и страдании простого народа выражали собственную коренящуюся в бессознательном душевную боль. Так, например, нельзя признать справедливой высочайшую резолюцию Николая I на рефлексии Чаадаева как на «смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишенного». Это всего лишь пустое оскорбление. Но истина в том, что Петр Яковлевич Чаадаев, этот русский Гамлет, был действительно великим страстотерпцем – «он чрезвычайно экзальтирован и весь пропитан духом святости», – выразившим собственную душевную боль в размышлениях о немощи своей нации.

И потому социальные пророчества Маркса будут востребованы, пока жив на земле человек или, скажем, пока он не найдет некоего чудотворного способа избавить себя от боли и мук. Актуализироваться же они будут всякий раз, когда социальное напряжение вследствие экономического кризиса, демографических факторов или каких-то иных причин будет созвучно душевному напряжению, лежащему в основе этих пророчеств. «О Марксе можно сказать, что большинство его предсказаний вошли в противоречие с фактами, тогда как пророчества стали объектом все возрастающей веры. Объясняется это просто: предсказания были рассчитаны на ближайшее будущее и могли подвергнуться проверке. А пророчества, относящиеся к отдаленному будущему, обладали тем самым преимуществом, которое обеспечивает незыблемость религий: их невозможно подтвердить. Когда предсказания не сбываются, единственной надеждой остаются пророчества. Из этого следует, что лишь они одни и движут историей». (Альбер Камю).

 

Добавить комментарий