Введение
В настоящее время на центральных каналах российского телевидения, наряду с американскими боевиками и русскими детективными сериалами, с навязчивым постоянством идут одни и те же развлекательные юмористические передачи, что не может остаться не замеченным. В связи с этим возникает желание разобраться в феномене популярности этих юмористических передач.
Американский психоаналитик Хайнц Когут еще в 1975-ом году высказал гипотезу, что настоящий художник обладает даром предвосхищения, предвидения, и, опережая свое время, он в творчестве отражает основные, нуклеарные психологические проблемы эпохи. Он является «доверенным представителем» не только публики, обывателей, но и ученых, занимающихся социально-психологическими проблемами.
Об этом же говорит и В.А. Медведев представляя нам анализ фильма Л. Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». Он пишет: «Этот фильм мудрого и великого художника, который говорит нам, своим зрителям: «Поймите, наконец, наступает новая эпоха и вот вам фильм как дорожка в нее, а дальше вас поведут уже совсем иные фильмы»»1. Медведев называет Гайдая «великим мифотворцем шестидесятых», а его фильмы «кинопосланиями массе».
Исходя из этих соображений можно сделать вывод о том, что анализа заслуживают лишь самые значительные, величайшие образцы художественного творчества.
Но попробуем взглянуть на проблему с иной несколько стороны. Как писал Н.А. Благовещенский в докладе «Художественная антиципация и художественная ангажированность»2, великие творцы художественно антиципируют и интерпретируют окружающую действительность и психологические проблемы современности, представители же массовой культуры, в силу коммерческой ангажированности, идут на поводу масс и – присоединяются к этим проблемам и отзеркаливают их. Поэтому не следует с презрением отворачиваться от массовой культуры, ее анализ может позволить сделать столь же важные выводы, как и анализ «высокой» культуры, а именно – помочь диагностировать социум и лучше понять отдельных людей.
В своем исследовании я постаралась проанализировать значение феномена популярности развлекательных телепередач и отношения к ним с точки зрения глубинной психологии. Мною были проинтервьюированы почти 100 (96) человек различного пола и возраста, чтобы выяснить мнение телезрителей относительно развлекательных юмористических передач. Анализ результатов опроса позволил выявить некоторые интересные тенденции.
В работе предполагается, что можно рассматривать засилье юмористических передач на телеэкране как регрессивную тенденцию. Регрессия происходит на доэдипальную стадию развития, так как Российское общество, как общество потребления, в соответствии с интерпретацией различных исследователей (В первую очередь – Эриха Фромма), носит нарциссический характер.
Эрих Фромм в своей работе «Анатомия человеческой деструктивности» рассматривал групповой нарциссизм, в котором усматривал недостаток объективности и способности к разумному суждению. Он пишет, что современное индустриальное общество, общество потребления ориентировано на накопительство, нарциссизм, секс, деструктивность (выделено мной). «Эти стимулы воспроизводят средства массовой информации (радио, телевидение, кино и пресса). Их поставляет также потребительский рынок. По сути дела вся реклама построена на стимулировании у потребителя желаний и потребностей. Механизм ее действия очень прост: простой стимул – прямая пассивная реакция. Этим-то и объясняется необходимость постоянной смены раздражителей: необходимо, чтобы воздействие стимулов не прекращалось. Автомобиль, который сегодня приводит нас в восторг, через один- два года покажется скучным и неинтересным, и потому, в погоне за новым ощущением восторга потребитель постарается купить новую модель»3.
О символизме потребительского идеала рассуждает В.А.Медведев, разбирая фильм Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию», он пишет: «И именно торжеством идеологии Шпака закончилась та революция, которую начали мы полтора десятилетия назад под лозунгом борьбы за социальную справедливость. Теперь каждый из нас может стать маленьким Шпаком (а сам Шпак может стать царем этого мира). Все мы теперь потребители, ради этого, как оказалось, мы и терпели столько невзгод, все мы теперь имеем только одну проблему: выбрать между хорошим и очень хорошим. Купил телевизор, не понравился – взял другой, а этот на кухне поставил, а в туалете еще один телевизор поставил и есть перспектива: кончились комнаты, куда ставишь телевизоры – надо напрячься и купить другую квартиру, где можно будет наставить еще телевизоров, приладить к ним спутниковую систему, и т.д.»4. Уровень потребления становится мерилом ценности личности, причем не только в глазах окружающих, но и – что более важно, — в собственных, то есть влияет на нарциссическую самооценку. «Бери от жизни все!». Вот лозунг и идеология сегодняшнего дня. Стимулирование потребления рекламой ведет к формированию и фиксации нарциссических тенденций.
Людей с низким духовным уровнем всегда выручают простые раздражители, они всегда в изобилии: о войнах и катастрофах, пожарах, преступлениях, изнасилованиях и различного рода «грязных» историях всегда можно прочитать в газетах, услышать по радио и, включив телевизор. Можно и себе самому создать аналогичные раздражители: ведь всегда найдется причина кого-то ненавидеть, кем-то управлять, кому-то вредить. А насколько сильна в людях потребность в подобного рода впечатлениях, можно судить по тем доходам, которые средства массовой информации зарабатывают на продаже продукции этого типа или рейтингам подобных передач.
В интерпретациях результатов опроса телеаудитории я опиралась на описание нарциссической, доэдипальной стадии развития, сделанное Мелани Клейн, выделившей параноидно-шизоидную и депрессивную позиции в развитии младенцев:
1) параноидно-шизоидная позиция.
Так обозначила Мелани Клейн внутреннее состояние младенца в течение первых 3 – 4 месяцев жизни, характеризующееся высоким уровнем тревоги преследования (персекуторной тревоги) и преобладанием процессов психической дезинтеграции.
2) депрессивная позиция.
Так исследовательница назвала внутреннее состояние младенца с 3 – 4 до 6 – 8 месяцев жизни, характеризующееся чувством вины за разрушение объекта, вызванное деструктивными фантазиями, и высоким уровнем депрессивной тревоги. Это следующий шаг в развитии, характеризующийся изменением природы тревог, ростом интеграции Эго и объекта и появлением новых психических механизмов.
Одна из наиболее важных идей Клейн состоит в том, что агрессия и любовь выступают в качестве фундаментальных организующих сил психики. Агрессия расщепляет психику, тогда как любовь ее цементирует. Первый объект ребенка, материнская грудь, выступает как «хороший», «добрый» объект, когда потребность младенца в любви и пище мгновенно удовлетворяется, и как «плохой», «назойливый» или «безучастный», когда удовлетворению потребности что-то препятствует. Незрелое Эго ребенка не в силах справится с таким конфликтом амбивалентности, двойственности и он в своем восприятии разделяет объект на два. Свою агрессию он направляет на «плохой» объект, свою любовь – на «хороший».
Ребенок (или взрослый) будет агрессивно расщеплять мир, с тем чтобы отвергнуть то, что он ненавидит, и сохранить то, чего он желает. Таким образом, Клейн постулировала, что первым организатором психики является процесс разделения. Этот процесс разделения ребенком объекта одновременно на «хороший» и «плохой» Мелани Клейн назвала параноидно-шизоидным состоянием. Шизоидность – это свойство, связанное с расщеплением личности, а паранойя – функциональный психоз, характеризующийся бредом преследования. Клейн рассматривала параноидно-шизоидную позицию как этап нормального инфантильного развития. Продолжается он от рождения до трех — четырех месячного возраста.
Этому деструктивному расщепляющему процессу противостоит другой, организующий процесс, который производит интеграцию и способствует целостности и любви. Клейн заметила, что ребенок, проявляющий ненависть к своей матери (хотя бы в фантазиях), со временем попытается восполнить тот ущерб, который, по мнению ребенка, был им нанесен. Со временем Эго ребенка становится в состоянии объединить «хороший» и «плохой» объекты в один. Ребенок, осознав, что как его любовь, так и агрессия направлены на один и тот же объект – свою мать, осознав амбивалентность своих инстинктивных влечений, начинает испытывать тревогу за то, что он нанесет вред, разрушит объект своими деструктивными фантазиями. Сопровождающую этот процесс тревогу Клейн назвала депрессивным состоянием, поскольку после расщепления и разрушения матери (в фантазиях) ребенок в состоянии депрессивной мечтательности представляет себе целостную маму, которая объединяет в себе хорошие и плохие качества. Стадия развития на данном этапе названа – депрессивной позицией, она определяет развитие ребенка в возрасте от трех до шести месяцев.
Эти состояния образуют два полюса психологического функционирования, которые появляются снова и снова, когда в психику интегрируются новые переживания.
Проведенный мною опрос позволил выявить две группы телезрителей, одна из которых проявляет параноидные тенденции, другая – депрессивные в своей регрессии, причем параноидные тенденции связаны с более глубокой регрессией, а депрессивные – с менее глубокой. Кроме того, удалось обнаружить значимую корреляцию между степенью регрессии и гендерными и возрастными различиями.
Работа состоит из трех частей:
ГЛАВА I. ЛИТЕРАТУРНЫЙ ОБЗОР
1.1. Теоретическая часть
В этой части я рассматриваю:
Фазы сексуального развития по Зигмунду Фрейду;
Теорию юмора и остроумия З.Фрейда;
Теорию объектных отношений Мелани Клейн;
Теорию маниакальных защит Д.В.Винникотта;
Нарциссизм по теории З.Фрейда, Эриха Фромма и Хайнца Когута.
1.2. Примеры анализа культурного наследия
В этой части я рассматриваю, каким образом интерпретируют культурное наследие классик психоанализа З.Фрейд и современные психоаналитики В.А.Медведев и Н.А.Благовещенский.
ГЛАВА II. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ЧАСТЬ
В этой части я привожу данные опроса зрительской телеаудитории и результаты математической обработки полученных данных, расчетов и рассуждения по поводу полученных мною результатов.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В этой части я делаю интерпретацию и обсуждение полученных результатов и делаю выводы.
ГЛАВА 1. ЛИТЕРАТУРНЫЙ ОБЗОР
1.1. Теоретическая часть
Общие понятия
Психоанализ – это учение о бессознательном. Бессознательное – это часть психического аппарата, которая осуществляет психическую деятельность, субъектом не осознаваемую, но оказывающую динамическое воздействие на его поведение и сознание.
Согласно Фрейду, вытесненное бессознательное представляет собой такую часть психики человека, которая содержит в себе забытые восприятия и патогенные переживания, являющиеся источником невротических расстройств. «В бессознательном похоронено все прошлое нашего рода; оно подобно пуповине, прикрепляющей отдельного человека ко всему виду»5.
Эго – латинский термин, возникший при переводе с немецкого «das Ich» — Я, на английский язык. Структурное понятие, относящееся к организованным частям психического аппарата в рамках структурной модели, по контрасту с неорганизованным и хаотичным Ид.
Вытеснение – бессознательный Эго-защитный механизм, защита, посредством которого неприемлемые для Эго импульсы или идеи становятся бессознательными.
Регрессия – в общем плане возвращение от более высокой ступени развития к более низкой, в психоаналитическом смысле возвращение к ранее пройденным этапам психосексуального развития, к первоначальным примитивным способам мышления и поведения.
Проекция – один из видов защит, процесс, посредством которого конкретные импульсы, желания, части себя или внутренние объекты локализуются воображением в каком-либо объекте, внешнем, по отношению к индивиду.
Интроекция – один из механизмов защит. Процесс, посредством которого функции внешнего объекта берет на себя его психическое представление, в результате чего отношения с объектом «вовне» заменяются отношениями с объектом «внутри себя».
Фрустрация – состояние, возникающее при появлении препятствий для удовлетворения влечений или потребностей.
Идентификация – отождествление, процесс, посредством которого человек или распространяет свою идентичность на кого-либо другого, или заимствует свою идентичность о кого-либо, или смешивает, путает свою идентичность с идентичностью другого.
Идентичность – чувство непрерывности своего бытия как сущности, отличной от всех прочих.
В своей работе «Очерки по теории сексуальности» Фрейд рассматривает психосексуальные фазы развития ребенка. По мере прохождения ребенком пяти стадий развития, происходят характерные изменения в предпочтениях предметов желания и удовлетворения этих желаний.
Оральная фаза – стадия инфантильного развития, на которой либидозное (сексуальное) влечение сосредоточено на слизистой оболочке рта. Эта фаза характерна для первых восемнадцати месяцев жизни ребенка. В это время рот ребенка является основным источником получения удовольствия. Основной стимул младенца на этой фазе — получать пищу и ослабить напряжение от голода. В удовлетворении этой потребности принимают участие губы, язык, а позднее и зубы. Акт сосания поглощает внимание ребенка и кончается, как правило, сном или моторной реакцией, вроде оргазма взрослого человека. «Кто видел, как ребенок, насыщенный, отпадает от груди с раскрасневшимися щеками и с блаженной улыбкой погружается в сон, тот должен сознаться, что эта картина имеет характер типичного выражения сексуального удовлетворения в последующей жизни»6. Рот ребенка – эрогенная зона, а раздражение от теплого молока становится причиной ощущения удовольствия. Младенец может получать удовольствие от сосания даже и в том случае, когда оно не связано с получением пищи. Ребенок сосет соску-пустышку, палец, угол подушки. Выделяют две подфазы – орально-каннибалистическую и орально-садистическую. Каннибалистической подфазу понимают потому, что младенец испытывает фантазии съесть, проглотить любимый объект, то есть материнскую грудь или целиком всю мать, чтобы быть к ней ближе. Этими фантазиями ребенок защищается от сепарационной тревоги, связанной с отделением от значимого объекта – матери. Садистической подфаза становится, когда у младенца начинают резаться зубки, и он начинает получать удовольствие от того, что кусается. Психологическое значение, которое имеет данная фаза – это навыки общения с объектом, которым является материнская грудь. На этой фазе проявляются главнейшие инстинкты: жизни и смерти, любви и ненависти, агрессия. Человек, фиксированный на данной фазе, имеет тенденцию искать удовлетворение своих потребностей, сохраняя интерес в поддержании оральных удовольствий: поглощение пищи, сосание, жевание, курение, пьянство, а также сарказм и сплетничание. Оральное удовлетворение может рассматриваться как патологическое в том случае, если человек зависит от оральных привычек для ослабления состояния беспокойства или напряжения.
Анальная, или анально-садистическая фаза является следующей фазой развития ребенка в возрасте от года до трех лет. В этом возрасте ребенок учится управлять анальным сфинктером и мочевым пузырем. Ребенок уделяет особое внимание мочеиспусканию и дефекации и открывает для себя возможность манипулировать как продуктами своей собственной деятельности, так и окружающими его людьми. Он начинает понимать, что может очищать свой кишечник не только тогда, когда его сажают на горшок, но и по своему собственному усмотрению, желанию. Ребенок воспринимает продукты своей дефекации, как «подарок», который можно преподносить родителям, воспитателям. У детей наблюдается положительная и окрашенная удовольствием установка по отношению к своему калу, ребенок может играть с собственными испражнениями. Кроме того, дети быстро учатся тому, что возрастающий контроль приносит им внимание и похвалы со стороны родителей. Неудача при обучении туалетным навыкам, вызывающая искреннее огорчение родителей, позволяет ребенку требовать внимания как в случае успешного исхода, так и в случае ошибки. Некоторая доля смущения, которая может сопровождать анальную фазу развития, заключается в очевидном противоречии между щедрыми похвалами и одобрением, с одной стороны, и мыслью о том, что все, что касается туалета, неприлично и должно сохраняться в тайне, с другой стороны. Ребенок вначале не понимает, что деятельность его кишечника не имеет ценностного значения. Только со временем, под воздействием воспитания у ребенка возникает реактивное образование, в результате которого естественная склонность к рассмотрению кала как собственную часть тела и драгоценное достояние трансформируется в чувство отвращения к нему как к чему-то нечистому, неблаговидному. Фазу называют садистской потому, что у ребенка формируется функция контроля, а садизм в психоаналитической трактовке является манифестацией гипертрофированного стремления проявлять власть и контроль над окружающим миром и, в частности, над окружающими людьми. Характерные черты взрослого человека, связанные с частичной фиксацией на анальной фазе, — это аккуратность, упорство и бережливость, а также противоположные свойства, такие как: щедрость, расточительность. Об анальной фиксации в зрелом возрасте может свидетельствовать чрезмерная склонность к сверхконтролю над миром.
Фаллическая фаза (Эдипальная). Начиная с трехлетнего возраста ребенок переходит в фаллическую фазу развития, которая сфокусирована на гениталиях. Фрейд утверждал, что эта фаза характеризуется как фаллическая, так как в этот период ребенок пытается осознать, есть у него пенис или нет. Это первая фаза, в которой дети начинают понимать различия полов. Эта фаза характеризуется детским желанием лечь в постель с родителями и возникающей ревностью из-за внимания, которое родители уделяют друг другу. На этой фазе, по мнению Фрейда, как у мужчин, так и у женщин развиваются страхи, связанные с сексуальными проблемами. Фрейд увидел, что дети в фаллической фазе развития реагируют на своих родителей как на потенциальную угрозу для осуществления их потребностей. Таким образом, для мальчика, который хочет быть близким к своей матери, отец приобретает некоторые черты соперника. В то же самое время мальчики хотят любви и привязанности со стороны отца, из-за чего мать выглядит как соперница. Ребенок в такой ситуации находится в противоречивом состоянии желания и боязни обоих родителей. Фрейд назвал этот конфликт эдипов комплекс.
Латентная – период инфантильной сексуальности. Эта фаза, длящаяся с 5-6 лет до начала подросткового возраста характеризуется ослаблением активности в сфере половой деятельности. «С этого момента и до половой зрелости… сексуальность не развивается; напротив, сексуальные устремления ослабляются и многое из того, что дети знали и практиковали до этого, забрасывается и забывается. В этот период, после того как ранние цветы сексуального развития увядают, закладываются такие основы в структуре эго, как стыд, отвращение и нравственное поведение, предназначенные для противостояния бурям периода половой зрелости и управления недавно пробудившимися сексуальными желаниями». С точки зрения Фрейда, развитие процессов сублимации берет свое начало именно в сексуальном латентном периоде детства, так как сексуальные переживания отводятся от сексуальных объектов и переключаются на другие цели, что ведет к освобождению сексуальной энергии и приданию ей характера культурно освоения мира.
Стадия зрелой генитальности – заключительный этап биологического и психологического развития, имеет место с наступлением половой зрелости и является результатом возвращения либидозной энергии к сексуальным органам. На этой стадии в норме происходит окончательное структурирование психического аппарата, формируется самостоятельное, независимое от родительских инстанций Супер-Эго.
Для моего исследования наибольшее значение имеет описание оральной стадии психосексуального развития. Ранним младенческим возрастом и соответствующей ему оральной стадией занималась Мелани Клейн, австрийско-венгерско-британский психоаналитик, основоположница теории объектных отношений.
В основе теоретических представлений Мелани Клейн лежит безоговорочно принятая ею идея Зигмунда Фрейда об инстинкте смерти. Внутренний мир человека в начале его жизни виделся ей, как великая битва двух влечений: к жизни и к смерти. От того, кто победит, зависит, выживет ли человек психически или навсегда останется в первозданном хаосе психоза. Клейн пришла к выводу о том, что именно данное психотическое состояние является нормальным и неизбежным этапом в развитии любого человека.
В то время как весь психоаналитический мир был занят проблемами эдипова треугольника, она начала исследование диадных отношений, отношений между матерью и ребенком на самых ранних фазах развития. Она пришла к выводу, что с самого начала жизни ребенок является не пассивным существом, лишь реагирующим на внешнее окружение, но активно строит свои отношения, причем, как в реальности, так и в своем внутреннем мире. Эти взгляды дали толчок к становлению одного из ведущих направлений современного психоанализа – теории объектных отношений. Клейн первая заговорила о внутренних объектах и об отношениях с ними младенца. Борьба первичных влечений и отношения с первичным объектом, находящиеся под влиянием этой борьбы, — вот два истока, из которых зарождается психическая жизнь. И основным ее содержанием являются бессознательные фантазии: именно в фантазиях разворачивается сложный мир внутренних отношений, и именно фантазии во многом определяют отношения с внешней реальностью. Эти выводы — результат клинической практики. Она одной из первых начала анализировать детей и больных психозами, что дало ей возможность проникнуть в мир внутренних объектов. Главным инструментом в этом является трансфер (или перенос). Трансферная ситуация позволяла ей как в зеркале видеть, что происходит в мире внутренней реальности пациентов. Ключом к пониманию и разрешению конфликтов явился язык бессознательной фантазии пациентов, который возможно понять только освободив свое сознание от защит.
Мелани Клейн детально описала психическую жизнь младенцев в первые месяцы их жизни, в период оральной фазы. Она выделила две стадии раннего младенчества, которые назвала параноидно-шизоидной и депрессивной позициями.
Параноидно-шизоидная позиция.
Состояние младенца в первые 3 – 4 месяца жизни характеризуются сильнейшей тревогой. Природа этой тревоги становится вполне понятной, если принять во внимание абсолютную беспомощность младенца перед лицом действующих на него внешних и внутренних сил. Внешним источником тревоги является сам акт рождения. Потеря внутриутробного состояния и те страдания, которые испытывает ребенок во время рождения, воспринимаются им как нападения на него враждебных сил, то есть как преследование. В результате внешний мир, включая первый внешний объект – материнскую грудь,- оказывается враждебным.
Другим источником первичной тревоги является действие внутри инстинкта смерти. Деструктивный импульс, будучи производным инстинкта смерти, изначально повернут на себя, в результате чего существует опасность быть разрушенным собственной агрессией. Это создает чрезмерное напряжение и страх уничтожения. Этот страх также связывается с внешним объектом – грудью – и принимает форму тревоги преследования со стороны этого объекта.
Первый опыт кормления и присутствие матери являются началом отношений с ней и определяются потребностями младенца. Материнская грудь является источником жизни и пока единственны представителем всего окружающего мира. Поэтому все свои состояния, обусловленные действием внешнего мира, младенец связывает с грудью. Она источник удовлетворения или неудовлетворения его потребностей, источник всех его приятных и неприятных переживаний. Младенец испытывает удовлетворение, когда сосет грудь, когда он сыт и когда ощущает телесный комфорт. И напротив, не удовлетворен, испытывает фрустрацию, лежа в мокрых пеленках или голодный. Все эти состояния младенец приписывает материнской груди, он – источник удовлетворений и фрустраций. В младенческой психике грудь (мать) и существует–то только для того, чтобы удовлетворять его потребности. Зачаточное Эго младенца не способно воспринимать мать как целое существо, живущее своей жизнью и имеющее свои потребности.
Такой объект, а точнее, часть объекта, необходимого исключительно для удовлетворения потребностей, носит название частичного объекта. И первые отношения младенца с объектами – это отношения с частичными объектами.
Отношение младенца к груди зависит от приятных или неприятных переживаний, постоянно сменяющих друг друга. Когда он удовлетворен он ощущает, что грудь «хорошая», что он любит ее и сам любим ею. В состоянии фрустрации он ненавидит грудь, ощущает, что она «плохая», что она ненавидит и преследует его. И таким образом в его психике создается представление, что существуют две груди, абсолютно противоположные по своим качествам. Расщепление груди облегчает младенцу отношения с объектом: делает их более простыми, лишенными противоречий, так как психика ребенка неспособна к амбивалентным чувствам к одному и тому же объекту.
С помощью механизма проекции Эго ребенка наделяет объект – материнскую грудь – деструктивными свойствами, таким образом, объект (грудь) становится внешним представителем инстинкта смерти, при этом внутренняя опасность саморазрушения ослабевает. Проекция является одним из самых ранних психических процессов и является представителем инстинкта жизни. Механизм проекции используется не только в отношении инстинкта смерти. Инстинкт жизни, использующийся в виде либидных импульсов, также направлен на внешний объект – хорошую удовлетворяющую грудь, дающую жизнь и любовь. Здесь грудь становится внешним представителем инстинкта жизни. И тревога преследования до определенной степени нейтрализуется отношением младенца к хорошей груди.
Наделив грудь своими разрушительными свойствами, младенец во время фрустраций ощущает, что грудь преследует его и хочет уничтожить. К деструктивным импульсам, проецируемым младенцем на грудь, относится и его собственная жадность. Проецируя ее на грудь, младенец боится, что она проглотит его с той же жадностью, с которой он хочет проглотить ее. Страх преследования у младенца необычайно силен.
В работе «Бессознательное» Фрейд писал: «Инстинкт никогда не может стать объектом сознания — это может лишь идея, которая репрезентирует инстинкт. Но даже в бессознательном инстинкт не может быть представлен иначе, чем идеей».
Эта мысль Фрейда получила развитие в работах М.Клейн и ее последователей, где говорится, что теми идеями, которые репрезентируют инстинкт, являются первичные примитивные фантазии. Клейн обнаружила, насколько важна и всеобъемлюща фантазийная жизнь, начиная с самого рождения. Она неразрывно связана с инстинктами (влечениями), сама деятельность которых – согласно фрейдовскому пониманию – протекает на границе между сомой и психикой. Эта деятельность выражена и представлена в психической жизни фантазией об удовлетворении влечения подходящим для этого объекта. И поскольку влечения действуют, начиная с рождения, то и фантазийная жизнь еще примитивная и незрелая, возникает также с рождения.
Как инстинкт жизни, так и инстинкт смерти рождают фантазии об исполнении инстинктных потребностей. Работа инстинкта жизни представлена в психике младенца фантазией об идеальной груди, дающей любовь, жизнь, пищу. Подобные фантазии сопровождают любое удовлетворение: например, удовлетворение от сосания сопровождается фантазией о том, что грудь щедрая, дающая, любящая. В отсутствие материнской груди ребенок, страстно ее желающий, может вообразить, что она здесь, с ним, вообразить удовлетворение, получаемое от нее, и тем самым поддержать состояние внутреннего комфорта. При этом он может сосать свой палец или причмокивать губами.
Желание разрушить (действие инстинкта смерти) проявляется в том, что младенец в своих фантазиях нападает на объект, разрушает и уничтожает его. Либо объект, плохой и разрушительный, преследует младенца, и тогда он, полный этими фантазиями, просыпается в крике, брыкается и порой даже отворачивается от груди.
Первичные фантазии ранней жизни не есть явление чисто психическое. Поскольку они происходят непосредственно от инстинктов, на границе сомы и психики, то и ощущаются младенцем и как психическое, и как физическое явление. Телесное и психическое пока нераздельно, между ними нет четких границ.
Основной характеристикой младенческих фантазий является их всемогущество. Ребенок уверен, что то, о чем он фантазирует, реально происходит, что его фантазии имеют реальное воплощение. Тем более что сама реальность подкрепляет эту иллюзию: в норме желания младенца сразу удовлетворяются матерью. Для него не существует различия между фантазией и реальностью, он воспринимает реальность в свете своих всемогущественных фантазий. Приятные переживания, связанные с реальным объектом, сливаются с фантазиями об идеальном объекте, а фрустрация или депривация ощущаются как преследования со стороны плохих объектов. Таким образом, отношения с объектом строятся не только на реальном опыте общения с ним, но и под влиянием фантазий, рожденных действием первичных влечений. Внешний и внутренний опыт, переплетаясь и сливаясь, создают некий образ объекта, в котором отражены и истинные его свойства, и свойства, искаженные фантазией. Отношения с объектом полны драматизма и насыщены, в высшей степени, полярными переживаниями. Разрывая в фантазиях грудь на хорошую и плохую, младенец с каждой из них выстраивает отдельные отношения. На хорошую грудь он проецирует свою любовь, наделяет ее самыми замечательными свойствами и ждет в ответ столь же щедрого и любовного отношения к себе. На плохую проецирует свою агрессивность и, кроме того, активно нападает на нее теми способами, которые доступны ему в данный момент развития. На самом раннем этапе, во время расцвета орального садизма, младенец яростно кусает грудь, рвет ее на части и яростно поглощает.
Чуть позже сюда добавляются уретральные и анальные фантазии. Моча и фекалии превращаются в опасное оружие. В состоянии ярости младенец атакует грудь своей ядовитой мочой и смертоносными фекалиями, пытаясь разрушить ненавистный плохой объект. Но все эти фантазии усиливают тревогу преследования. Поскольку младенец ожидает в ответ, что грудь отомстит ему тем же способом: проглотит его, отравит или разорвет на части.
Подобная картина дает нам представление о том, что происходит у истоков психической жизни. Примитивные фантазии являются основой психической деятельности. Они играют огромную роль в построении и структурировании внутреннего мира, в формировании психических процессов. Процессы проекции и интроекции основаны на примитивных фантазиях инкорпорации (проглатывания) и изгнания. Помимо прочего, примитивные фантазии являют собой первый шаг к мыслительной деятельности.
Важнейшей функцией фантазии является защитная функция. Фантазия спасает от реальности, смягчает боль фрустрации. Когда инстинктная потребность не удовлетворяется реальным объектом и происходит фантазийное удовлетворение, то это – защита от неблагоприятного момента реальности.
Интроекция, как и проекция, действует с самого начала жизни. С помощью интроекции оба объекта (хороший и плохой) вводятся в Эго и становятся внутренними объектами. Создав внутренние объекты, младенец теперь выстраивает отношения с ними. Интроекция плохого объекта позволяет младенцу считать, что он теперь контролирует объект. Это лишает плохую грудь неограниченной власти, спасает младенца от опасности быть разрушенным всесильным неуправляемым объектом. Когда плохой объект взят под контроль, появляется чувство всемогущества по отношению к нему. Это дает ощущение защищенности от преследования.
Но в то же время интроекция плохой груди усиливает внутреннюю опасную ситуацию. При интернализации плохой груди определенная порция инстинкта смерти, которая была выведена вовне, возвращается во внутрь и возвращаются все сопутствующие опасности. Страх перед собственными деструктивными импульсами связывается теперь с внутренним плохим объектом. Это усиливает потребность Эго вновь и вновь выводить во внешний мир (то есть проецировать) внутренние опасности и наделять объект деструктивными свойствами.
Таким образом, источником страха попеременно становится то внешний, то внутренний объект, то инстинкт смерти, действующий внутри, то отведенный вовне. Главными действующими силами в этом беспрерывном процессе являются проекция и интроекция, их непременное взаимодействие. Внешняя опасность переживается в свете внутренней опасности и потому усиливается. И точно так же внутренняя опасная ситуация становится еще тревожнее под влиянием внешней. И все это требует новых защит.
При интроекции хорошей груди спроецированный на нее до этого инстинкт жизни вновь возвращается внутрь. Интроецированная хорошая грудь, дающая жизнь, пищу, любовь, становится жизненно важной частью Эго, его стержнем. Внутренняя хорошая грудь усиливает способность младенца любить, способность доверять хорошему объекту, и это приводит к ослаблению тревоги преследования. Поэтому сохранение хорошей груди становится задачей первостепенной важности. Для этого необходимо защищать хорошую внутреннюю грудь от нападения и преследования плохой.
В целях сохранения хорошей внутренней груди Эго старается удержать ее на безопасном расстоянии от плохой – чем дальше, тем лучше – и тем самым усиливает процессы расщепления.
Особенностью эмоций младенца является их крайний, полярный характер, никаких полутонов. Фрустрирующий объект ощущается ужасным, немилосердным разрушителем. Плохая грудь абсолютно плоха, и отношение к ней исполнено ненависти и сильного страха. Это образ плохой, ненавистной, преследующей груди (и матери) становится прототипом всех пугающих и преследующих объектов в дальнейшей жизни. Хорошая грудь, напротив, идеализируется, наделяется самыми замечательными свойствами и в дальнейшем является основой для интроекции всех других хороших объектов. Идеальная грудь неиссякаема, всегда доступна и должна исполнять жадное желание неограниченного, немедленного и вечно длящегося удовлетворения. Необходимость идеализировать хорошую грудь вызвана, опять же, и сильнейшим страхом преследования. У младенца есть сильная потребность быть защищенным от преследователя. Идеализация груди исходит из этой потребности и является способом защиты от тревог. Ощущение внутренней идеальной груди уничтожает фрустрации и тревоги, идущие из различных источников. В такие моменты – без тревог и фрустраций – младенец, по мнению Клейн, фантазийно пребывает в вожделенном пренатальном состоянии.
Но раньше или позже чувство голода и другие неприятные переживания вновь поворачивают младенца к внешнему миру. Он вновь переживает фрустрацию, и вновь вступают в действие защитные психические механизмы. Один из них – всемогущественный контроль над внутренним и внешним объектом. Эго считает себя единственным обладателем как внешней, так и внутренней груди, что дает ощущение полной власти и снижает тревогу.
В фантазиях преследующая грудь удерживается как можно дальше от идеальной груди, а переживание фрустрации – как можно дальше от переживания удовлетворения. Подобное разделение объектов и чувств связано с механизмом отрицания. В своей крайней форме отрицание равнозначно уничтожению. Младенец, удерживая плохой объект далеко от хорошего, как бы отрицает его наличие, не признает реальность его существования, то есть, как бы уничтожает плохой объект. И за счет этого обретается удовлетворение и освобождение от тревоги.
Фрустрации из внешних и внутренних источников легко активизируют деструктивные импульсы младенца. Эти импульсы на ранней стадии гораздо более сильны, нежели либидные. Несмотря на то, что оральное либидо, проявляющееся в сосании, позволяет интроецировать хорошую грудь в неразрушенном виде.
В самом начале жизни деструктивные импульсы проявляются в виде орального садизма (поглощение или разрывание груди на части). Очень скоро вступают в действие и другие источники садизма: уретральный и анальный, что приводит к одновременному развитию двух основных линий садистических фантазий.
Орально-садистическая фантазия связана с жадностью и проявляется в фантазиях о поглощении и опустошении груди и всей матери. Младенец опустошает материнское тело от всего хорошего и желаемого, что в нем есть. Там, согласно его фантазиям, находится пища, это он хочет забрать себе. В уретральных и анальных фантазиях он нападает на грудь и на все тело матери свое мочой и фекалиями. Цель этих фантазийных действий – заполнить материнское тело своим плохим содержанием, плохими частями самого себя, отщепленными и проецируемыми на нее. Экскременты младенца представляют эти плохие части и становятся средством для нанесения вреда, разрушения или контроля над атакуемым объектом.
Плохая, отщепленная часть себя (например, фекалии) проникает вовнутрь материнского тела, становится частью его и потому может контролировать ее изнутри. Таким образом, с помощью проекции, Эго овладевает внешним объектом, матерью и превращает ее в продолжение себя самого. То есть объект как бы становится представителем Эго младенца. Происходит процесс идентификации. Такого рода идентификацию, осуществленную путем проекции, М.Клейн назвала проективной идентификацией. Контроль над объектом, осуществляемый с помощью данного процесса, также позволяет уменьшить тревогу преследования.
Комплиментарным ему является процесс интроективной идентификации. Хорошая интроецированная грудь становится частью Эго младенца, сливается с ним. Ощущение внутренней груди неразрывно от ощущения себя, это одно и то же. Подобное слияние с хорошим всесильным объектом также способствует ослаблению тревоги и укреплению Эго.
Оба эти процесса – проективной и интроективной идентификации,- появляясь на самой ранней стадии развития, остаются активными на протяжении дальнейшей жизни. Они действуют в обычных межличностных отношениях.
Хайман Спотниц, создатель «современного психоанализа» — теории и практики психотерапии сильно нарушенных пациентов, связывает чрезмерную агрессию, ненависть, ярость с доэдипальными, нарциссическими расстройствами личности. Он пишет, что причиной доэдипальных расстройств становится в первую очередь агрессия и деструктивность. Ядром доэдипальных проблем личности является, структурно сложна, но психологически неуспешная стратегия защиты от деструктивного поведения. Действие шизоидной защиты предохраняет объект от высвобождения лавы агрессии, но вызывает разрушение психического аппарата и принесение себя в жертву. Об этом пишет в своем докладе Благовещенский7.
Итак, психическая жизнь младенца с самого начала обусловлена действием борющихся друг с другом изначальных сил: инстинкта жизни и инстинкта смерти. Деструктивные импульсы, будучи производными инстинкта смерти, действуют во всю мощь и рождают сильнейшую тревогу. Эго, как представитель инстинкта жизни, стоит перед задачей справиться с этой тревогой. Все ранние психические процессы: проекция, интроекция, расщепление, контроль и другие используются им для решения этой задачи.
Состояние психики во время параноидно-шизоидной позиции характеризуется высокой степенью дезинтеграции. Все психические процессы, действующие в это время, с необычайной быстротой сменяют друг друга, действуя практически одновременно, без какой-либо хронологической последовательности.
Параноидно-шизоидная позиция есть психотический способ психического функционирования. Но он является нормой, и любой индивид обязательно проходит этот этап развития. Если Эго успешно справляется с задачами, стоящими перед ним в этот период, идет постепенный переход к следующему, более высокому уровню психического функционирования. В случае неудачи возможны фиксации, что при дальнейших трудностях в развитии может привести к регрессу на эту стадию и к возникновению психического заболевания.
Депрессивная позиция.
Следующий шаг в развитии, характеризующийся изменением природы тревог, ростом интеграции Эго и объекта и появлением новых психических механизмов.
Начало депрессивной позиции Клейн относит ко второй четверти первого года жизни. Между двумя периодами развития не существует резкой разницы. Все изменения жизнедеятельности младенца происходят постепенно и зарождаются еще на предыдущей стадии.
Фрустрации и удовлетворения, которые испытывает младенец, постоянно сменяют друг друга и влияют на уровень тревоги. В состоянии удовлетворения тревога преследования ослабевает, и расщепление при этом менее выражено. В эти моменты преобладают любовные чувства над агрессивными, то есть инстинкт жизни над инстинктом смерти. Именно в эти моменты Эго способно до определенной степени интегрировать себя и синтезировать противоположные чувства к объекту. Именно в моменты преобладания либидо начинается сближение хорошей и плохой груди, как внутренней, так и внешней. Задача облегчается тем, что материнская грудь телесно присутствует как нечто целостное. Вначале состояния интеграции кратковременны, но в силу дальнейшего развития становятся более длительными и устойчивыми.
Хотя грудь еще остается главным объектом, постепенно создается отношение к матери, как к человеку. Запах матери, ее прикосновения, голос, улыбка, звук ее шагов – все это формирует образ матери как целого и уникального человека. Младенец все больше способен воспринимать мать не как группу отдельных частей: кормящую его грудь, руки, ласкающие его, — а как целое существо. И его чувства к ней претерпевают изменения. Резкий контраст в отношении к «хорошей» и «плохой» груди постепенно стирается. Эго, становясь все более интегрированным и сильным за счет присутствия в нем хорошего объекта, уже не стремиться удерживать хороший и плохой объект на таком огромном расстоянии друг от друга, как раньше. Дистанция между хорошей и плохой грудью и матерью все больше сокращается, и части разорванного до того объекта постепенно соединяются. Младенец начинает понимать, что есть одна грудь, есть одна мать, которая является источником как хороших, так и плохих его переживаний. И что это он, один и тот же, и ненавидит, и любит одну и ту же грудь, одну и ту же мать.
Синтез чувств к объекту и все большее соединение самого объекта делает возможным неоднозначное, или амбивалентное, отношение к нему. Эта способность к амбивалентности является важным приобретением развития. Она свидетельствует о достаточной степени связанности Эго, которое способно справляться с противоречивыми чувствами к одному и тому же объекту, а не расщеплять их, как на предыдущей стадии. Этот шаг в развитии оказывает огромное влияние на внутреннее состояние ребенка, на отношение к объекту, и свидетельствует об определенной степени зрелости Эго.
Страх перед наказующим, преследующим объектом все больше уступает место другим чувствам. Начинает появляться тревога за судьбу объекта. Тем более что в этот период, несмотря на преобладание оральных импульсов, все больше набирают силу уретральные, анальные и генитальные тенденции. То есть действуют все источники либидо и агрессии. Ребенок опасается, что его деструктивность, идущая из всех этих источников, может нанести непоправимый вред его амбивалентно любимому объекту. В этот период могут возникнуть новые серьезные трудности в кормлении, связанные с этими опасениями. Та жадность, с которой голодный младенец набрасывается на грудь, ощущается им разрушительной и опасной. Поэтому он может отказываться от груди. Но теперь это связано с желанием защитить ее. Он отказывается от получения удовольствия, которое может причинить вред.
Фантазии младенца в этот период сохраняют характер всемогущества. Так как он продолжает, особенно во время фрустраций, нападать на мать и на грудь (как в фантазиях, так и реально – когда кусается или пинается), это создает ощущение, что он действительно разрушил ее. Причем разрушил и внутреннюю, и внешнюю мать. Разрушил и потерял. Эти фантазии обретают особую силу, когда матери нет рядом. Ее отсутствие воспринимается младенцем как ее смерть, причиной которой были его атаки на нее. Те же чувства возникают и в отношении внутренней матери. Младенец чувствует, что своими атаками разрушил ее, чувствует, что потерял мать во внутреннем мире. И при этом сам стал пустым, одиноким, беспомощным. Все эти фантазии рождают у него незнакомые до того чувства: вины, скорби, ощущение невосполнимой утраты и огромно желание вернуть к жизни разрушенный объект. Он признает, что не может существовать без него. Тревога, связанная с потерей объекта, или депрессивная тревога, необычайно сильна, и теперь именно она определяет состояние младенца.
И здесь на помощь приходит фантазия младенца. Младенец представляет, что вновь соединил все разорванные части и возродил к жизни свой любимый объект. Мать снова жива, и он жив вместе с ней, и вновь чувствует себя в безопасности. Этот процесс восстановления разрушенного объекта, возмещения причиненного объекту вреда носит название репарации.
Процесс разрушения и возрождения матери продолжается множество раз. Каждый раз, возрождая объект и собственную безопасность, младенец призывает на помощь всю свою любовь, т.е. мобилизует инстинкт жизни. Репарация является представителем инстинкта жизни, является средством для ослабления чувства вины и депрессивной тревоги. Способность тысячи раз возрождать объект наполняет ребенка верой в то, что в нем есть силы для любви созидательной и что хороший объект жизнестоек и прочен. Объект выжил – значит, разрушительность младенца не всесильна и не столь опасна, как это представлялось в фантазиях. Реальная мать жива, реальный мир продолжает существовать, значит, его фантазии – это только фантазии. Младенец начинает сопоставлять два мира – мир реальности и мир фантазии. Он делает первый шаг к обретению очень важной психической способности: тестирование реальности. Сутью этого процесса является способность отличать психические образы от реальных объектов, фантазию – от внешней реальности; способность корректировать субъективные впечатления, сопоставляя их с внешними фактами. Способность к тестированию реальности является важным отличительным признаком здоровой психики и начинает появляться, по мнению Клейн, уже во время депрессивной позиции.
Постепенно реальность начинает приобретать все большее значение. Общаясь с матерью и другими окружающими его людьми, младенец чувствует, что каждый его шаг в развитии, каждое новое достижение доставляет им радость. Этими достижениями он выражает свою любовь к ним, исправляя вред, причиненный агрессивными импульсами и действиями. В периоды, свободные от фрустрации, ребенок все больше способен испытывать хорошие чувства к материи к другим людям; крепнет его доверие к окружающим.
Этот положительный опыт делает более спокойной и внутреннюю ситуацию. Хороший объект все более упрочивается во внутреннем мире, и это дает ощущение большей внутренней безопасности. Хорошие внутренние объекты проецируются вовне, что позволяет видеть хорошими и внешние объекты; это способствует дальнейшему развитию отношений с окружающими людьми, основанных на доверии. Идет постоянное взаимодействие внутреннего и вешнего, в ходе которого укрепляется ощущение безопасности. Это ведет к уменьшению тревоги преследования по отношению как к внутренним, так и внешним объектам. Представление о родителях, которое раньше было искажено фантазиями об идеальных и ужасающих фигурах, становится более реальным. Все это свидетельствует о том, что Эго младенца обретает способность выполнять свою основную функцию: осуществлять связь с реальностью. Огромную роль в этом играют процессы проекции и интроекции, их непрекращающееся взаимодействие. Ребенок интроецирует хорошую внешнюю реальность, и его внутренний мир наполняется этой «хорошестью». Затем он проецирует свой, теперь по большей части, хороший внутренний мир, вовне, и картина внешнего мира тем самым также улучшается. В этом процессе взаимодействия проекции и интроекции есть определенный перевес в сторону интроекции. Во время параноидно-шизоидной позиции преобладали проективные процессы (младенец выводил вовне деструктивные импульсы, чтобы не быть разрушенным ими изнутри). Преобладание интроекции во время депрессивной позиции обусловлено новыми задачами: Эго стремиться не только возродить объект, но также и сохранить его внутри себя, удержать его, полностью овладеть им. Ведь, чем устойчивее внутренний объект, тем более сильно Эго, тем больше уверенность в своей созидательной, а не разрушительной силе.
В этот период мать должна быть рядом. Само присутствие матери является подтверждением надежности и прочности внешнего мира, подтверждением, что он не нарушил мир своими атаками и что мир принял его возместительные репарационные жесты. И тогда у ребенка появляется способность взять ответственность за свои фантазии, связанные с инстинктными импульсами. На смену безжалостности приходят жалость и сочувствие. Депрессивная позиция является тем периодом развития, когда возникает способность чувствовать вину. Вина – это особое внутреннее состояние, возникающее вследствие конфликта любовь-ненависть. Чувство вины подразумевает способность переносить амбивалентность чувств любви и ненависти. Этот конфликт неотъемлем от внутренней психической жизни, как неотъемлема борьба инстинктов жизни и смерти. Конфликт является принадлежностью здоровой жизни. Также и вина неотъемлема от нормальной психики и, будучи чисто человеческой способностью, свидетельствует о мере социализации человека. Способность чувствовать вину аналогична способности к сочувствию и сопереживанию. Именно способность чувствовать и вину и стремление к репарации обеспечивают нормальное разрешение депрессивной позиции и переход на следующую стадию. Если Эго не было способно справляться с тревожными ситуациями параноидно-шизоидной позиции (в силу внутренних или внешних факторов), тогда вместо нормальной переработки депрессивных процессов может иметь место регресс к прежним способам функционирования. Этот регресс проявляется в том, что для преодоления депрессивной тревоги используются более ранние защитные механизмы. М.Клейн назвала их маниакальными защитами. Вместо вины и репарации используются отрицание, контроль, расщепление. Но сами эти механизмы и функции претерпевают изменения. Теперь они объединены в систему защит от депрессионной тревоги. Неспособность справиться с болью и тревогой, возникающими вследствие разрушительных атак на объект, заставляют Эго младенца отрицать всю ситуацию целиком. Отрицать тот факт, что он вообще любит объект. Отрицать важность объекта для себя. Вместо сожаления и сочувствия к нему – обесценивание, триумф и контроль.
К тем способам контроля, которые использовались во время параноидно-шизоидной позиции, добавляется контроль над импульсами. Эго стремиться не допустить агрессивных чувств по отношению к объекту. Оно чрезмерно тормозит агрессивные импульсы, направленные на объект, предупреждает фрустрации и прочие опасности, угрожающие объекту. Те самым Эго не дает возможности развиться депрессивным чувствам, связанным фантазиями о разрушении, т.е. удерживает депрессивную тревогу на расстоянии.
Расщепление, как защита от депрессивной тревоги, также претерпело определенные изменения. Сейчас Эго разделяет целый объект на живой, неповрежденный, и на поврежденный (тот, который находится в опасности, умирающий или мертвый). И строит отдельные отношения с каждым из этих объектов.
Маниакальные защиты приводят к порочному кругу. Маниакальные защиты, хоть и освобождают от депрессивных чувств, но они же мешают переработке этих чувств. Вместо того чтобы оплакать потерю объекта, младенец вынужден снова нападать на объект, делая это теперь с помощью отрицания или триумфа. Опасность в том, что депрессивные чувства не исчезают. Они глубоко прячутся под маниакальными и не теряют своей силы, а скорее укрепляются, чтобы когда-то вырваться на поверхность.
В маниакальных состояниях надо искать скрытую депрессию и неоплаканную потерю. И, напротив, депрессия, с ее жесточайшими самообвинениями, прячет где-то в тайниках мстительный триумф над объектом.
Одним из проявлений маниакальной защиты является юмор, нарочито беспечно-легкое отношение к жизни. Об этом свойстве маниакальной защиты писал известнейший британский детский психиатр и классик психоанализа доктор Дональд Вудс Винникотт в статье «Маниакальная защита»: «Сейчас я подошел, пожалуй, к более конкретному исследованию маниакальной защиты. Ее характеристиками являются всемогущая манипуляция или контроль и высокомерное обесценивание; она организована в отношении тревог, принадлежащих депрессии, которая является настроением, происходящим из сосуществования любви, жадности и ненависти во взаимоотношениях между внутренними объектами.
Маниакальная защита проявляется в нескольких различных, но взаимосвязанных способах, а именно:
— Отрицание внутренней реальности.
— Бегство во внешнюю реальность от внутренней реальности.
-Удерживание людей внутренней реальности в состоянии «приостановленного оживления» («suspended animation»).
— Отрицание депрессивных ощущений, а именно: тяжести, печали – с помощью характерных противоположных ощущений: легкости, шутливости и т.д.
— Использование практически любых противоположностей идеи смерти, хаоса, тайны и т.д., которые относятся к содержанию фантазий депрессивной позиции»8. (выделено мной)
В маниакальной защите отношения с внешними объектами используются, как попытка уменьшить напряжение во внутренней реальности. По мере снижения депрессивной тревоги и возрастания веры в хорошие внутренние объекты маниакальная защита становится менее интенсивной и менее необходимой, а также и менее заметной.
Д.В. Винникотт утверждает, что танцоры, обученные выглядеть энергично и живо; бесконечно работающее радио, жизнь в большом городе с его шумом, который никогда не прекращается, и огнями, которые никогда не гаснут – все это иллюстрирует получение защиты от внутренней смерти через реальность и использование маниакальной защиты.
Главным здесь является отрицание смертности, защита от депрессивных идей «смерти внутри».
«Когда мы в депрессии, мы чувствуем подавленность. Когда у нас действует маниакальная защита, мы менее всего чувствуем, что защищаемся от депрессии. В такие моменты мы скорее чувствуем приподнятое настроение, счастье, занятость, возбуждение, нам смешно, мы всеведущи, «полны жизни», и в тоже время нас меньше, чем обычно интересуют серьезные вещи и ужасы ненависти, разрушения и убийства»9.
О природе остроумия, юмора и шуток писал еще Фрейд в знаменитой работе «Остроумие и его отношение к бессознательному». В данной работе Фрейд исследовал проблему остроумия и острот. Он нашел, что острота служит удовлетворению бессознательных тенденций. Фрейд пишет о том, что благодаря культуре наши враждебные импульсы против ближних, начиная с нашего индивидуального детства, равно как и с детских времен человеческой культуры, подвержены ограничениям и вытеснениям. Маленькие дети способны к враждебности, к агрессивности но, подвергшись воспитанию, постепенно отказываются от выражения враждебности при помощи действий и теперь уже, в тех случаях, когда мы желаем выказать агрессию мы прибегаем к помощи острот. Так, если хочется кого-то выругать, но этому мешает приличие и эстетическая культура, то в этом случае прорвавшаяся, благодаря аффективному состоянию, ругань была бы потом позднее причиной неудовольствия, но если удается применить удачную остроту, то мы получаем удовольствие. Таким образом, Фрейд говорит о том, что сущность работы остроумия заключается в освобождении удовольствия путем устранения внутренних задержек и вытеснений.
К тому же, культурному, образованному, взыскательному человеку, не кажутся смешными многие шутки, они представляются необработанными, примитивными, грубыми, плоскими и вульгарными.
«Благодаря вытесняющей работе культуры оказываются потерянными первичные, но отвергнутые нашей цензурой возможности наслаждения. Но для психики человека каждое отречение очень тяжело, и мы находим, что тенденциозная острота возвращает средство упразднить отречение, вновь получить потерянное. Когда мы смеемся по поводу тонкой скабрезной остроты, то мы смеемся над тем же, что заставляет крестьянина смеяться при грубой сальности. Удовольствие в обоих случаях проистекает из одного и того же источника, но смеяться по поводу грубой сальности мы не могли бы, нам было бы стыдно, или она показалась бы нам отвратительной. Мы можем смеяться лишь тогда, когда остроумие пришло нам на помощь»10.
Фрейд также замечает, что «по поводу остроты смеется не тот, кто острит, следовательно он не получает удовольствия, а бездеятельный слушатель»11. А также, что очень важно: «работа остроумия доступна не всем, а высокопродуктивная работа вообще доступна только немногим людям, которых считают остроумными»12.
Итак, выделяя самое главное: острота обслуживает только две тенденции: «она является либо враждебной остротой, обслуживающей агрессивность, сатиру, оборону, либо скабрезной, служащей для обнажения»13.
Фрейд выделяет две тенденции остроумия — враждебность и сальность.
Фрейд пишет о том, что для того, чтобы сделать кого-то комичным достаточно поставить человека в ситуацию, в которой тот становится комичным в силу зависимости от внешних обстоятельств. При этом личные качества субъекта не учитываются, а комичной является сама ситуация, например: когда подставляем кому-то ножку, и тот падает, как неуклюжий человек или когда мы кого-то дурачим, пользуясь его доверчивостью и т.д. Это перенесение человека в комическую ситуацию является дополнительным средством для агрессивности, потому что комическое удовольствие достигается тем, что каждый человек беззащитен против угрожающей ему опасности стать комичным. Также карикатура, пародия, костюмировка направлены против лиц, претендующих на авторитет и являющихся в каком-либо отношении выдающимися. «Это — приемы для принижения»14.
Под словом «сальность» понимается умышленное подчеркивание в разговоре сексуальных обстоятельств и отношений. «Кто смеется над слышанной сальностью, тот смеется как очевидец сексуальной агрессивности»15.
Таким образом:
Мы подготовлены к роли остроумия при враждебной агрессивности;
Мотивом работы остроумия, по З. Фрейду, является стремление получить удовольствие путем устранения подавлений и вытеснений.
Об этом же пишет и В.А.Медведев, анализируя современное искусство, в данном случае комедию, как жанр, призванный быть остроумным: «комедия – это провокация недозволенного, вытесняемого желания. Смехом же, как телесной реакцией, мы снимаем напряжение энергетики вытеснения. То есть нечто, что не только сделать, но даже и помыслить нельзя, мы вытесняем, но когда на экране это нечто происходит, мы смеемся, поскольку вытеснять его больше не надо и энергия вытеснения высвобождается в телесной реакции смеха. А уже сама эта телесная реакция, по непреложному закону теории эмоций В.Джемса, порождает эмоциональную реакцию удовольствия и радости»16.
О взаимосвязи юмора и депрессивной тревоги писал в статье «По ту сторону смеха» и германский психоаналитик Мартин Гротьян: «В основе остроты, сатиры лежат агрессия, враждебность и садизм, в основе юмора — депрессия, нарциссизм и мазохизм, то есть аутоагрессия»17.
И об этом же пишет В.А.Медведев, рассматривая образ «товарища Сухова»: «Федор Иванович Сухов… предстает перед нами в образе убийцы-конквистадора до предела заряженного агрессивностью как в прямом ее виде, так и в форме незабываемого чувства юмора, как ее сублимационного суррогата»18. (выделено мной)
Но вернемся к теории Мелани Клейн. Мы помним, что депрессивная позиция играет жизненно важную роль в раннем развитии ребенка. Происходят постепенные изменения в эмоциональном развитии и в объектных отношениях младенца.
Тревога преследования и шизоидные механизмы постепенно утрачивают силу. Эго становится более интегрированным и способным интроецировать и сохранить внутри себя целый объект.
Появляется способность испытывать амбивалентные чувства к одному объекту. Младенец озабочен спасением объекта от своей деструктивности, и потому ведущей тревогой теперь становится депрессивная тревога. Тревога преследования также продолжает действовать и может особенно проявляться (наряду с депрессивной) в сложные для младенца моменты, связанные с общим развитием, например, во время прорезывания зубов или отнятия от груди.
Чувство вины и стремление к репарации, возникая во время репрессивной позиции, являются показателями нормального психического развития в данный период и залогом дальнейшей социализации личности.
Внешняя реальность получает все большее значение в жизни младенца. Появляются новые объекты, помимо матери, с которыми младенец также устанавливает отношения. Процессы интроекции и проекции обеспечивают постоянное взаимодействие внешней и внутренней реальности. Появляется способность дифференцировать эти реальности.
Депрессивная позиция, начинаясь во второй четверти первого года жизни, длится до конца этого года, пока на смену ей не придет новая стадия развития – инфантильный невроз. Успешная переработка депрессивной позиции является залогом дальнейшего нормального развития, в результате которого взрослый человек будет иметь хорошо интегрированный внутренний мир, доверие к хорошему внутреннему объекту и к собственным творческим способностям; будет способен действовать реалистически и созидательно.
Эти состояния образуют два полюса психологического функционирования, которые появляются снова и снова, когда в психику интегрируются новые переживания.
Раннее детское развитие соответствует доэдипальному, нарциссическому функционированию индивида – стадии первичного нарциссизма, как назвал его Фрейд. В моем исследовании я «переношу» понятие нарциссизма с индивидуума, с отдельной личности на социум – на общество в целом.
О нарциссизме.
Нарциссизм – любовь к собственному образу, к самому себе, болезненная самовлюбленность. В психоанализе термин «нарциссизм» был использован З.Фрейдом в 1910 году для характеристики процессов либидо, направленных не на другие сексуальные объекты, а на собственное Я. В работе «Три очерка по теории сексуальности» он показал, что инфантильные сексуальные влечения сначала удовлетворяются на собственном теле, т.е. аутоэротически, и что способность к аутоэротизму является характерной чертой проявления детской сексуальности. В статье «О нарциссизме» З.Фрейд не только выдвинул предположение, что проявления либидо, заслуживающие названия нарциссизма, имеют место в нормальном сексуальном развитии человека, но и высказал соображение, в соответствии с которым нарциссизм не является перверсией и может быть рассмотрен в качестве либидозного дополнения к эгоизму инстинкта самосохранения. С этой точки зрения в классическом психоанализе признавались две формы нарциссизма: первичный нарциссизм, связанный с проявлением сексуальности ребенка, направленной на самого себя, и вторичный нарциссизм, соотнесенный с направленностью сексуальности взрослого человека на собственное Я. При этом он исходил из того, что первичный (первоначальный) нарциссизм ребенка имеет решающее значение для понимания развития его характера и исключает допущение у него примитивного чувства малоценности.
Хайнц Когут, австро-американский психоаналитик, до начала 80-х годов президент Американской психоаналитической ассоциации (APA), положил начало психоаналитической школе мысли, называемой психологией самости (self psychology). Когут видел, что нормальный нарциссизм образует ядро самости. Когут фокусировал свое внимание на двух нормальных нарциссических процессах, которые являются решающими в развитии самости. Первый из них – отражение, при котором младенец смотрит на мать и видит себя отраженным в ее радостном взгляде. При отношении отражения ребенок как будто бы говорит себе: «Ты видишь меня чудесным. Значит, я чудесен»19. Наблюдая собственные положительные качества в сиянии материнских глаз, ребенок чувствует всю свою самоценность. Второй нормальный нарциссический процесс – идеализация, которая начинается с узнавания ребенком своего родителя или другого любимого человека. В этом случае собственные качества ребенка — доброта, совершенство, всесилие, значимость – проецируются на этого человека, так что ребенок (как бы) может сказать: «Я вижу тебя чудесной и нахожусь рядом с тобой; значит, я существую и тоже чудесен»20. В объектных отношениях отражения и идеализации ребенок узнает себя, свою самость с помощью другого человека. Когут назвал этих отражающих и идеализируемых людей объектами самости (self ojbects), так как ребенку кажется, что они являются продолжениями его самого. Со временем ребенок произведет интернализацию отношений с объектами самости таким образом, что он сможет осуществлять операции отражения и идеализации внутри себя. Когда эти два процесса интернализации проходят успешно, они образуют базис двухполюснй самости.
Внутренний процесс отражения ведет к реалистическим устремлениям в мире, подкрепляемом интернализованной стимулирующей похвалой матери. Равным образом, когда будет интернализован идеализируемый отец, ребенок может нацелиться на реалистические идеалы. Эти два полюса составляют ядро здоровой самости и генерируют прочувствованные устремления и идеалы, которые обеспечивают чувства цели и смысла. Когут отмечал, что если один полюс функционирует нормально, тогда дефекты другого полюса могут быть исправлены позже. Однако, если ущербны оба полюса, тогда следом могут возникнуть симптомы, которыми и занимался Когут, — чувства нереальности, опустошенности и бессмысленности происходящего, — поскольку в этом случае отсутствует внутренняя структура самости, которая способна обеспечить чувство самоценности.
Американский психоаналитик Э.Фромм определяет нарциссизм как такое эмоциональное состояние, при котором человек реально проявляет интерес только к своей собственной персоне, своему телу, своим потребностям, своим мыслям, своим чувствам, своей собственности и т. д. В то время как все остальное, что не составляет часть его самого и не является объектом его устремлений, — для него не наполнено настоящей жизненной реальностью, лишено цвета, вкуса, тяжести, а воспринимается лишь на уровне разума. Мера нарциссизма определяет у человека двойной масштаб восприятия. Лишь то имеет значимость, что касается его самого, а остальной мир в эмоциональном отношении не имеет ни запаха, ни цвета.
Э.Фромм подробно рассматривал групповой нарциссизм. Индивид в полной мере осознает свою принадлежность к коллективной идеологии и открыто выражает свои взгляды. Когда кто-либо утверждает: «Моя родина — самая прекрасная на свете» (или: моя нация — самая умная, моя религия — самая развитая, мой народ — самый миролюбивый и т. д., и т. п.), то это никому не кажется безумием. Напротив, это называется патриотизмом, убежденностью, лояльностью. Это звучит как вполне реалистичное и разумное ценностное суждение, тем более что оно разделяется очень многими членами группы. И такое единодушие обеспечивает превращение фантазии в реальность.
Групповой нарциссизм выполняет важные функции. Во-первых, коллективный интерес требует солидарности, а апелляция к общим ценностям цементирует группу изнутри и облегчает манипулирование группой в целом. Во-вторых, нарциссизм создает членам группы ощущение удовлетворенности, особенно тем, кто сам по себе мало что значит и не имеет особых оснований гордиться своей персоной. В группе даже самый ничтожный и прибитый человек в душе своей может оправдать свое состояние такой аргументацией: «Я ведь часть великолепного целого самой лучшей группы на свете». Следовательно, степень группового нарциссизма соответствует реальной неудовлетворенности жизнью. Социальные классы, которые имеют больше радостей в жизни, менее подвержены фанатизму. (Фанатизм — это характерная черта группового нарциссизма.)
Для национального бюджета очень выгодно стимулировать групповой нарциссизм. Достаточно оплатить труд идеологов, которые формулируют лозунги, направленные на разжигание социального нарциссизма.
Те, чей нарциссизм касается в большей мере группы, чем себя лично, весьма чувствительны, и на любое явное или воображаемое оскорбление в адрес своей группы они бурно реагируют. Эта реакция часто бывает гораздо интенсивнее, чем у нарциссов-индивидуалистов. Индивид может еще иногда усомниться, глядя на себя в зеркало. Участник группы не знает таких сомнений, ибо большинство его окружения разделяет его нарциссизм. А в случае конфликта с другой группой, которая также страдает коллективным нарциссизмом, возникает жуткая вражда. В этих схватках обычно возвеличивается образ собственной группы и принижается до крайней точки образ враждебной группы. Собственная группа выдается за защитника человеческого достоинства, морали, права и благосостояния. Другая же получает проклятия, ее обвиняют во всех грехах, от обмана и беспринципности до жестокости и бесчеловечности. Оскорбление символов, группового нарциссизма (например, знамени, личности кайзера, президента или посла) вызывает в народе реакцию столь бешеной агрессивности, что они готовы поддержать даже милитаристскую политику своих лидеров.
Групповой нарциссизм представляет собой один из главных источников человеческой агрессивности, и все же это всего лишь реакция на ущемление витальных интересов. Данная форма оборонительной агрессивности отличается от других форм лишь огромной интенсивностью.
Э. Фромм рассматривает процесс развития и обучения каждого человека с точки зрения стимулов, которые делит на простые и сложные. Если в процессе обучения человек проникает в глубь вещей, если идет движение с поверхности явления к его причинам, к истине, то такой процесс обучения вдохновляет учащихся и становится условием человеческого роста. Если же, под учебой понимать только усвоение стандартного набора учебно-воспитательной информации, то это больше похоже на формирование условных рефлексов; такая дрессура связана с простым стимулированием и опирается на потребность индивида в успехе, надежности и одобрении. Современное индустриальное общество ориентировано почти исключительно на такого рода «простые стимулы»: секс, накопительство, садизм, нарциссизм и деструктивность.
Таким образом, для моего исследования важно выделить следующее:
1) общество в целом может быть, подобно индивидууму, описано, как нарциссическое;
2) нарциссические проблемы связаны с агрессивностью и деструктивностью;
3) нарциссическая стадия развития может быть описана, как состоящая из последовательно сменяющих друг друга параноидно-шизоидной и депрессивной позиций;
4) параноидно-шизоидная позиция характеризуется параноидной тревогой, а депрессивная – депрессивной тревогой, маниакальной защитой от которой является смех и юмор.
1.2. Примеры анализа культурного наследия
Зигмунд Фрейд заложил традиции интерпретации культуры. В своей работе «Достоевский и отцеубийство» он рассматривает «многогранную личность Достоевского с четырех сторон: как писателя, как невротика, как мыслителя — этика и как грешника»21. Фрейд усматривает в писателе большую потребность в любви и его огромную способность любить и желание помогать людям, которая проявляется в сверхдоброте человека – Достоевского. Фрейд далее рассматривает появление невроза у Достоевского, который выражался в форме эпилепсии, сопровождающейся обмороками, судорогами и упадочным настроением, он относит это к аффективной эпилепсии, при которой нарушение является выражением самой душевной жизни. Фрейд предполагает, что припадки начались в детстве и приняли форму эпилепсии только на восемнадцатом году жизни, после потрясшего Достоевского убийства его отца. Припадки носили подобие смерти, еще в молодые годы, выражались в летаргическом сне, о чем сам писатель говорил, беспокоясь, чтобы его не похоронили во время такого сна. Фрейд обосновывает такой смертеподобный сон отождествлением спящего с умершим человеком, либо с человеком, которому желают смерти. Припадок в таком случае носит характер наказания себя за подобные мысли. «Психоаналитичнское учение утверждает, что этот другой для мальчика обычно – отец, и именуемый истерией припадок является, таким образом, самонаказанием за пожелание смерти ненавистному отцу»22. Далее Фрейд описывает ситуацию Эдипова комплекса. Отцеубийство, основное и изначальное преступление человека и главный источник чувства вины. Отношение мальчика к отцу амбивалентно. Он ненавидит отца, как соперника и хочет его устранить и в тоже время ощущает восхищение и нежность к отцу. Мальчик идентифицирует себя с отцом, хочет занять его место рядом с матерью и потому хочет его устранить. Но мальчик понимает, что попытка устранить отца встретит наказание его самого со стороны отца через кастрацию и мальчик отказывается от своего желания перед страхом кастрации. Это желание попадает как вытесненное в область бессознательного и является в дальнейшем основой для образования чувства вины. Следом Фрейд рассматривает случай, когда у ребенка развита бисексуальность. В этом случае, перед угрозой кастрации появляется уклон в сторону женственности, то есть, поставить себя на место матери и быть любимым отцом, но ребенок понимает, что в этом случае он должен сам себя кастрировать. «Так обрекаются на вытеснение оба порыва, ненависть к отцу и влюбленность в отца»23. Вследствие данных отождествлений появляется особая инстанция «Сверх-Я» как наследница родительского влияния. Если отец был суров, насильственен, жесток наше «Сверх-Я» перенимает все эти качества и становится садистическим, а наше «Я» становится мазохистским, то есть женственно-пассивным, в нем возникает потребность в наказании, эти процессы участвуют в формировании совести. Обращаясь к личности Достоевского, Фрейд эти ситуации Эдипова комплекса подробно анализирует и делает вывод, что Достоевский ненавидел отца и желал смерти этому злому человеку и эпилептические припадки Достоевского, согласно психоанализу, означают кару за отождествление с отцом. И если в Сибири у Достоевского припадки прекратились, то, как нам объясняет Фрейд, это произошло потому, что осуждение Достоевского в качестве политического преступника было несправедливым и он принял это наказание от батюшки-царя, как замену за свой грех перед своим отцом. Далее Фрейд переходит к анализу творчества Достоевского и рассматривает персонажи произведения «Братья Карамазовы» и отношение писателя к его героям, что является картиной внутренней жизни и мироощущения самого художника. Игорная страсть, которой был подвержен писатель, невозможность от нее освободиться, чувство вины за это и удовлетворение от наказаний, к которым он сам себя приговаривал, рассматриваются Фрейдом также с точки зрения страха перед отцом, теперь уже за автоэротическое удовлетворение раннего периода созревания. «Когда чувство вины было удовлеторено наказаниями, к которым он сам себя приговаривал, тогда исчезала затрудненность в работе, тогда он позволял себе сделать несколько шагов на пути к успеху»24.
Таким образом, в данной работе Зигмунд Фрейд, подробно рассматривает проблемы Эдипова комплекса.
В своей работе «Леонардо да Винчи» Зигмунд Фрейд проанализировал творчество великого гения эпохи Ренессанса, который вызывал удивление у современников, представлялся загадочным. Фрейд проник в тайную, личную жизнь Леонардо, отталкиваясь от его характера, поступков, внешнего облика. Фрейд отметил склонность Леонардо к веселью и наслаждению, заметил, что он был высок, строен, прекрасен лицом и необыкновенной физической силы. Разбираясь в характере Леонардо, Фрейд заметил его непостоянство, он мог бросить начатое дело и мало заботился о дальнейшей судьбе своих произведений, но в то же время Фрейд замечает «ненасытную, неутомимую» страсть Леонардо к исследованию. Личная жизнь Леонардо была бедна любовью, он исследовал, вместо того, чтобы любить, он исследовал, вместо того, чтобы действовать и творить. Фрейд пишет о том, что если в складе характера человека проявляется одна явно выраженная черта, как у Леонардо – любознательность, то «эта слишком сильная склонность возникает уже в раннем детстве человека и что ее господство укрепляется впечатлениями детской жизни… для своего усиления она сначала пользуется сексуальными влечениями, так что впоследствии она в состоянии заменить собою часть сексуальной жизни…»25 и далее Фрейд делает вывод: «то, что после напряжения детской любознательности в направлении сексуальных интересов ему удалось большую долю своего либидо сублимировать в страсть к исследованию, это и есть ядро и тайна его существа»26. Обратив внимание на, казалось бы, незначительный эпизод в жизни великого гения, а именно: на младенческое воспоминание Леонардо о прилетевшем к нему в колыбель коршуне, Фрейд делает не менее гениальные открытия о том, что младенец знал об отсутствии у него отца, знал о том, что он жил только с матерью, кроме этого Фрейд делает вывод о гомосексуальных наклонностях Леонардо.
Далее идет цепочка рассуждений логическим завершением которой является мысль о том, что кто ребенком чувствовал влечение к матери, тот желает быть на месте отца, отождествляет себя с ним и хочет его превзойти. «А вытесненное и оставшееся в бессознательном непоправимо позднейшими переживаниями»27. Этими логическими рассуждениями была раскрыта тайна загадочной улыбки «Моны Лизы», тайна счастливой, блаженно-восторженной улыбки его матери.
В этой работе Фрейд показал, что для творчества, как и для становления личности важна не только эдипальная стадия психосексуального развития, но и ранние отношения младенца с матерью.
Владимир Александрович Медведев, классик современного психоанализа, обращается в своих работах к жизни сегодняшних россиян, не так давно живших по совершенно другим правилам, с детства закодированных на общественные ценности и моральные нормы и потому так болезненно переживающими переломную эпоху, так называемую перестройку. Нас кодировали песнями, в которых была такая смысловая нагрузка: «Жила бы страна родная и нету других забот», «Раньше думай о Родине, а потом о себе», «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». И слово «патриот» звучало часто и гордо. И вдруг это все лопнуло, как мыльный пузырь. В.А.Медведев озабочен судьбами сегодняшних зрелых людей, которые прошли весь этот хаос перестроечной жизни и обеспокоен судьбами подрастающего поколения. Что можно сказать обо всех нас – об этом во всех его работах.
В.А.Медведев в своих работах анализирует динамику отечественного коллективного бессознательного. Он пишет: «Зондирование потаенных глубин отечественной коллективной психики проводилось через анализ литературных произведений из школьной программы и культовых кинофильмов, праздничных ритуалов и анекдотов, исторических мифов и детских сказок»28. С одной стороны, сегодняшний россиянин воспроизводит те поведенческие шаблоны, которые были привиты ему с детства, с другой стороны ему приходится приспосабливаться к резко изменившейся реальности. Наблюдается болезное расслоение психики, характерное для человека переходной эпохи, когда приходится ломать традиционные поведенческие модели. Медведев говорит о том, что «ценности и идеалы, нормы поведения и идеологические иллюзии отходящей эпохи не могут быть просто отброшены и заменены чем-то новым…, вынужденное их вытеснение в область личного бессознательного, куда человек обычно отбрасывает все неприемлемые для современной культуры мысли, побуждения и эмоции, порождает тяжелейший неврозогенный конфликт»29. Наблюдается повышенная тревожность, склонность к невротическим реакциям, депрессиям и психосоматическим расстройствам.
В.А.Медведев анализирует ставшие культовыми советские кинофильмы.
«В каждую эпоху и в каждой культуре есть некие сверхценные, можно даже сказать – священные проявления (фильмы, книги, события), особую значимость которых невозможно оспорить хотя бы потому, что подавляющая масса населения постоянно нуждается в них и постоянно востребует их для поддержания личной и коллективной идентичности, для формирования вокруг предлагаемых ими проективных образов основ собственной психической реальности»30. Культовые фильмы и культовые сериалы предлагают нам различные модели социальных ролей и дают возможность идентификации себя с супер-героями. Через систему СМИ мы все становимся объединены в массу и даже те из нас, кто не смотрит постоянно телевизионных передач, проживая среди людей, интересующихся современными передачами, находятся в курсе происходящего.
Рассуждая о том, что отличает культовый фильм Медведев подмечает: «скрытое зачастую от сознательного восприятия цитирование сакральных текстов и образов наличного типа культуры как раз и придает кинокартине энергетику культовости»31.
Культовые кинофильмы просматриваются бессчетное количество раз, собирают каждый раз многомиллионную аудиторию, мы знаем их наизусть и все равно с радостью садимся у телевизоров еще и еще раз.
«Культовость фильму придает спонтанная массовая реакция приятия данного видеоряда в качестве проекции и катарсического отреагирования бессознательных страхов, специфичных для данного общества именно в данное время»32.
В.А.Медведев сравнивает произведения киноискусства с разновидностью «искусственного сновидения». Кинофильм им рассматривается как навязчивое сновидение, способное манипулировать психикой людей, которая опирается на уже сформированную зависимость – потребность в виртуальных проекциях.
В.А.Медведев разбирает культовый фильм «Белое солнце пустыни» и первое, что он замечает, это то, что в фильме описаны все основные варианты зарождения деструктивного поведения и перспективы социальной реабилитации. В.А.Медведев пишет о том, что рассматриваемый им фильм «Белое солнце пустыни» представляет собой искривленное зеркало, вглядываясь в которое миллионы людей видят в самих себе нечто настолько страшное, что делают из этого травматического опыта средство для поддержания тревожности как энергетической основы психзащиты. Поэтому каждый фильм, вызвавший потребность систематического его просмотра, представляет собой искусственное травматическое сновидение. Пояснение истоков подобного рода массовой реакции и составление социально-психологического прогноза как диагноза состояния основных динамических составляющих коллективного бессознательного является целью прикладного психоанализа.
В нашей стране люди живут в боевых условиях, где убийство стало способом решения политических и экономических проблем. В этих условиях рождается новая форма психической защиты – деструктивность, носящая регрессивный характер. Регрессия происходит к воспроизведению младенческого симбиоза с матерью и «оральными агрессиями» на любые попытки нарушить этот симбиоз. Жить для деструктора означает мучить и убивать, каждый раз идентифицируясь со своими жертвами. Сознание деструктора носит групповой тип, характерной чертой которого является разделение людей на «своих» и «чужих». В таких условиях рождается новый тип человека, воспринимающий насилие как норму коммуникации, и новый тип массы, объединяемой не общей любовью, а общей ненавистью и общим страхом.
Культовым первоисточником данного фильма Медведев называет «Одиссею» Гомера, а именно: описание резкой психологической ломки участников битвы за Илион, связанной с окончанием войны, попытками отреагирования бессознательного страха и чувства вины. У каждого из персонажей фильма своя жизненная драма, свои проблемы и каждый из героев не замечает проблем окружающих его людей, что ведет в итоге к трагедии взаимонепонимания и взаимоуничтожения. Все герои фильма душевно искалечены только что закончившимися войнами, вырваны из ритуалов цивилизованного быта, лишены компенсаторного влияния семьи, работы и религии. В сюжете фильма герои встречаются в пустыне на туркменской земле и уничтожают друг друга просто потому, что убийство стало для них нормальным способом общения для улаживания межличностных проблем. «Перед нами представители особого типа бессознательной саморегуляции психической жизни – ДЕСТРУКТОРЫ»33 пишет Медведев.
Далее следует разбор главных персонажей фильма. Товарища Сухова В.А.Медведев описывает с точки зрения процесса зарождения деструктора. Он пишет: «Федор Иванович Сухов… предстает перед нами в образе убийцы- конквистадора до предела заряженного агрессивностью как в прямом ее виде, так и в форме незабываемого чувства юмора, как ее сублимационного суррогата»34. Закончив службу уже полгода назад, товарищ Сухов продолжает убивать людей, попадающихся ему по дороге домой, делая это уже не по долгу воинской службы, а на основе неодолимого бессознательного порыва. Медведев подробно анализирует процесс трансформации человека в деструкторы, который накопив в лишениях и самомучениях пустынной жизни мощный потенциал нарциссического либидо, опустился до уровня инфантильной регрессии. По мнению Медведева, Сухов – эротоман, стремящийся порождать трупы в массе и объединить в перспективе все человечество в смертном порыве классовых боев в борьбе «за это».
Саид рассматривается Медведевым, как Гамлет мира Востока. Его жизненный мир ограничен любовью к убитому отцу и ненавистью к убийце. Саид личность нарциссическая, нарциссически ориентированный человек способен любить только самого себя, он воспринимает в качестве объектов исключительно собственные проекции. Проецируя на мир межчеловеческих отношений конфликтную основу своей психики, Саид продолжает убивать и убивать.
Петруха – ребенок, мальчик, переживающий фаллическую стадию развития. Он старается стать воином, но на самом деле его интересует естественное для данной стадии психосексуального развития неискоренимое сексуальное любопытство. В.А.Медведев на примере Петрухи описывает основную проблему ликвидации психологических последствий современных войн. Она заключается в реабилитации молодых ребят, попавших в мясорубку массового отреагирования деструктивности, для которого у них еще не сложились стойкие мотивации. «Находящемуся еще в состоянии реального симбиоза с матерью в первичной семье ребенку, не имеющему ни малейшего повода для деструктивного самонаказания за подспудную инцестуозность индивидуальной сексуальности в браке, принудительно навязывают деструктивные формы реагирования на других людей»35.
Абдулла – в образе этого героя перед нами разыгрывается архаическая драма времен первобытной отцовской орды, драма ритуального убийства и поедания отца. Абдулла правит своей бандой именно потому, что только у него есть гарем, только он имеет доступ к ритуализированному отреагированию сексуальности в культурно приемлемой форме. Как древний праотец первобытной орды он лично владеет всеми женщинами и вырывает язык, т.е. символически кастрирует того, кто покусится на его прерогативы. Сами же жены ему не нужны, они связывают его, мешают его дальнейшему психологическому развитию. «Абдулла – типичный органичный деструктор, младенец, пытающийся сделать враждебный внешний мир родным и безопасным путем опредмечивания всех доступных ему либидных связей в образ материально богатства, приведения всего к единому знаменателю анального бунта»36. Если нельзя изменить ситуацию, то необходимо измениться самому. Необходимо выйти из-под влияния ничего не значащих для него понятии добра и зла, хорошего и плохого, перестать быть человеком (т.е. существом греховным, боящимся возмездия и потому социальным) и стать зверем – безжалостным деструктором. Для деструктора убийство есть единственное проявление любви (типичное для фиксации на ранних анальных переживаниях, когда именно объектная агрессия пролагает пути для либидного катектирования). Более того – только постонно убивая и насилуя, деструктор способен существовать, поскольку он питается жизнями других людей, будучи психическим людоедом. Убивает и мучает деструктор всегда самого себя в образе другого и, идентифицируясь с жертвой, позволившей ему на время снять с себя чувство вины, он продолжает жить до нового приступа агрессии и так далее, пока не наступит оргазм самоуничтожения.
Рассматривая образ Павла Артемьевича Верещагина, Медведев доводит до нас мысль об органичности смерти деструкторов, какую бы мирную жизнь они не пытались бы себе создать. Верещагин был наделен Отцовской властью, у него был мундир, пулемет, сабля, как фаллический символ властвования. Верещагин – бывший деструктор, выполнявший долг перед Отечеством. Служба в данном диком захолустье превратилась у него в самоцель, после свержения царской власти Павел Артемьевич оказался не у дел и возникшая ситуация психической травмы отбросила его по рельсам регрессии в далекое детство. Он превратился в маленького мальчика, которого с ложечки кормит его жена-мать. Петруха становится для Верещагина собственным ребенком, на которого он проецирует свои собственные психические проблемы, тем самым, освобождаясь от них.
Гибель Петрухи становится для Верещагина сильнейшей трагедией, учитывая, что настоящий ребенок у него умер. Реальная травма накладывается на травму памяти и инфантильную травму, что порождает сильнейшее чувство вины. Взаимоотношения Верещагина с Суховым выстраиваются как отношения бывшего и будущего деструкторов. Верещагин увидел в Сухове человека, подобного себе «вышедшего из недр культуры негативного Эдипа, но не «замочившегося» в сфере сексуальности чувством вины материнского комплекса, сохранившего сухим порох нерастраченного нарциссического либидо и готового теперь мочить других, насильственно прекращая порождаемый Эросом процесс «вечного возвращения»». И Верещагин увлекается «идеей деструктивного выплеска энергии вовне», что для него означал бы путь к смерти. Но, оказалось, рано еще умирать Верещагину, он должен еще пожить и помучиться, и его жена, Настасья, появившаяся перед мужчинами с кувшином молока и арбузом (то и другое символы материнского плодородия) уговаривает мужа остаться с нею. Она упрашивает выбросить Павла Артемьевича пулемет и все боеприпасы, т.е. главнейшие мужские символы, лишив его тем самым потенции. «Лишенный эротического канала отреагирования Танатос, не поддающийся, как известно, сублимации, способен лишь на импульс уничтожения собственного носителя». И Павла Артемьевича находит спасительная смерть, освобождая тем самым от болезненного узла травматической памяти.
Рассмотренные Медведевым женские роли в картине представляют собой три архетипических образа. Женщина-мать: здесь речь идет о Матери, Родине, которая в фильме принадлежит Екатерине Матвеевне, к которой без конца обращается главный герой фильма Сухов. «Мать скрепляет мужской мир, делает его гомогенным, символически однородным. Она оберегает нас от самоуничтожения и заряжает защитной энергетикой натальной компенсации»37.
Главную задачу Женщины-жены Медведев видит в героическом мужском мифе – похоронить и оплакать героя. Хорошая жена нужна, чтобы встретить старость и смерть. И поэтому герои-деструкторы бегут от женщины-Жены.
Женщина-Дочь предстает перед нами в образе Гюльчатай. В мужских мифах Дочь всегда приносится в жертву.
Большое место в работе принадлежит разбору символики. Медведев указывает на символику серпа и молота, которая демонстрирует кастрационную тревожность; символом самоидентификации Федора Сухова в его психической реальности выступает разнежившийся на солнышке кот Васька; река символизирует пассивное отреагирование травмы рождения через вливание в море матерински окрашенного массообразования; пулемет – символ высшей сексуальной мощи; эротическая энергетика предстает в виде нагана, ящика динамита и того же пулемета; о заряженности Сухова материнским комплексом, то есть страхом перед женщиной свидетельствует четность (женственность) промежутков времени между событиями; Солнце – символ отцовской власти; песок – символ бесплодия; пустыня – выражает состояние психического одиночества; огонь – символ отцовской сексуальной мощи и т. д.
В заключении В.А.Медведев описывает время выхода фильма на экраны: «героизм «эпохи волюнтаризма» сменила засасывающая безответственность периода коллективного руководства, уже явно переходившего в грядущий застой»38. И массам необходимо было искать себе героев для идентификации, мы нуждались в проективной форме проявления «мужского протеста». И масса бессознательно выбрала «идеологически невнятный, но психологически абсолютно адекватный ее потребностям жанр – истерна»39, в рамках которого и снят этот фильм, ставший культовым для нескольких поколений.
Следующий фильм, подробно разобранный В.А.Медведевым, является не менее известным и с полным правом относится к разряду культовых кинолент. Это кинокартина Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию».
Перед нами – фильм-предупреждение начала семидесятых о том, что будет сегодня, на пороге веков, спустя целое поколение, с нашей страной, с нами, с нашей властью и с нашей историей.
В.А.Медведев называет Л. Гайдая новым пророком, который уже давно и прочно выбран массой. В данном фильме Гайдай намечает первые трещины на пока еще стабильной почве советского строя, пророчествует начало очередного периода «смутного времени» в российской истории.
Данный фильм построен режиссером по законам сновидения. Перед нами – травматическое сновидение главного героя, получившего сильнейший удар электрическим током и пребывающего на протяжении всего фильма в обморочном состоянии. Телесная травма оживила в глубинах его психики филогенетические пласты образов, которые смешались с картиной повседневной жизни советского инженера.
Л.Гайдай показывает нам новый облик власти, перед нами постхрущевская власть. Новая власть – это опричнина, В.А.Медведев делает данный вывод из сравнения: едет машина милиции, едет спецмашина медицинской психиатрической помощи и на их фоне показаны мчащиеся черные всадники с собачьими головами у седла – опричники Ивана Грозного. Новая власть начала семидесятых была властью тотальной, претендующей на полный контроль и над духом человека (психиатрическая бригада), и над его телом (наряд милиции).
И в данной работе, как и в разборе предыдущего фильма, В.А.Медведев уделяет большое значение символике. Он представляет нам кошачью и собачью символику. Кошачья – это бунтарская, индивидуалистическая символика. Кошка бродит, как известно, сама по себе, т.е. человек, носитель кошачьей символики, живет своими собственными желаниями, эгоистичен, реализует персональный идеал, нуждается в одиночестве. И мы знаем, что в данную эпоху в отдельном советском человеке начал умирать былой дух коллективизма и нарастать самодостаточность. Собачья символика – охранительная. Оказалось, что собака сильна на улице, в общественном месте, во внутриквартирном пространстве владычествует черный кот. Рассматривая символику пылесоса, всасывающего абсолютно все, что попадается ему на пути, Медведев находит, что здесь речь идет о механизме репрессивной власти, о принудительном массообразовании, о государственной машине, для которой каждый отдельный человек есть лишь жалкая пылинка, которую следует всосать в аппарат властвования и насильственно присоединить к себе подобным. Для сопротивляющихся ему индивидов — преступников и сумасшедших – есть принудительные методы перевоспитания, за которые отвечает милиция и психушка.
Символика водки: водка – универсальный и принудительный коммуникатор. Именно водка, как принудительный стимулятор общения, убирает стены между квартирами и объединяет людей общими бредовыми фантазиями. Водка – это символ нашей культурной идентичности, дающая столь желанный уход в мир иллюзий, в мир регрессивных защит. Водка деформирует личность, заражает людей и населяемую ими страну бредовым всевдовеличием. Мы жили в массе людей, спаянных единой субстанцией – огненной водой, которая раздражала оральную зону и пробуждала младенческие проективные иллюзии. Символика кефира: бутылка кефира – это средство, которое способно человека вошедшего в полную алкогольную прострацию вновь сделать нормальным, вывести его из персонального младенческого запойного счастья и подключить к коллективному хмельному счастью массы. Ведь символом нашего социального строя было Русское поле, где каждый человек ощущал себя тонким колоском, что и было изображено на бутылке советской «Столичной», что обозначало: пить нужно не отрываясь от коллектива и «уважая друг-друга». Привязываясь к сказочной символике, Медведев называет водку – мертвой водой, а кефир – живой водой. И все же, нужно не пить бросать, а учиться правильно закусывать, учит нас автор, «соблюдая символизм ритуала пития с его «хлебной», т.е. человечной душой и «рыбным» т.е. коллективным, содержанием».
В.А.Медведев анализирует каждого героя кинокартины, а начинает он анализ с образа управдома Ивана Васильевича Бунша, который меняет свою профессию на «исполняющего обязанности царя», при этом выказывая недвусмысленные симптомы, такие как: раздвоение личности и маниакально-депрессивные перепады настроения. Наличие в фильме сумасшедшего дома Медведев рассматривает как некое огороженное неприступной стеной культурное пространство, где все мы живем и за пределы которого психологически вырваться невозможно. Все мы жители этого сумасшедшего дома, спаянные единой алкогольной цепью. Царь в нашей душе – это некая архитепическая установка на раболепное подчинение любой власти. Для классических произведений советской культуры управдом – это образ властителя, связанный с социальными ритуалами и гражданской ответственностью каждого. Но в данном фильме властитель-управдом лишился своей власти, потому что управлять стало некем, все, послушной массы больше нет, перед ним одни закрытые двери с глазками, где живут люди каждый своей жизнью от большого дела вдалеке. И он грезит о царской власти.
Жорж Милославский – это дьявол-искуситель, который стремиться вершить судьбами людей и историей великой страны исходя из собственных причуд и настроений. Он же олицетворяет в нас образ Непойманного вора, который полностью пренебрегает социальными запретами и пытается жить в режиме принципа удовольствия, он заряжает нашу психику энергетикой запретных желаний и вообще это только благодаря ему весь этот хаос всплывает: в ничтожном Шурике – появляется Непризнанный гений, а в жалком управдоме проявляются амбиции царя.
Персонаж Шурика взят Гайдаем из его ранних фильмов, Шурик был героем шестидесятых годов. И вот теперь бывший герой Шурик принижен и побежден жизнью. Он уходит от реальности в бредовые фантазии, (чему способствует водка), где представляется себе великим изобретателем, гением планетарного масштаба, авангардом человечества, властвующим над пространством и временем. Мания величия Шурика типична как стержень «советскости» — все помним текст песни: «Мы покоряем пространства и время, мы молодые хозяева Земли!»
Якин – это великолепная пародия на весь поднимающийся новый, т.н. «авторский кинематограф». Это человек принципа удовольствия, открыто живущий желаниями, которые другим запрещены. Медведев в этом типаже видит облик нового властителя – иллюзорного образа.
Антон Семенович Шпак — это человек, который приспособился к этой жизни и чувствует себя в ней хорошо. Это анальный тип, живущий в оральном мире и потому так явно отличающийся ото всех остальных. Он накопитель, но не может получать удовольствия от накопленного. Он не мечтает о качественных изменениях, а только о количественном нарастании того, что у него есть. Поэтому это то человек, счастье которого достижимо и ничем не ограничено.
Подробному анализу подверглись женские образы картины Гайдая.
Следующий архитепический образ, описанный Медведевым это Маруся — образ нашей Родины, которая и слезы от счастья льет, и душа ее как гусли поет за наших воинов-мужчин. «Одумайтесь, выздоравливайте»: — как бы говорит она. Но она своих мужей-детей никогда не оставит, так и будет оплакивать, она материнский объект, опекающий человека-младенца, присосавшегося к бутылочке. Но в свете параноидно-шизоидной позиции мы знаем, что объект одновременно и «хороший» и «плохой». От «плохого» объекта надо убегать, что и делают наши мужчины, бегут, куда глаза глядят и весною, и летом, и осенью. «Плохой» объект — это жена управдома Бунши, это старая ведьма, Баба-Яга, т.е. злая мать с ее упреками в нелюбви и предательстве, готовая сожрать, растворить в своей воле. Она порождена фантазиями младенца в нас, о чем я пишу в дипломной работе очень подробно. Второй образ Маруси, который раскрывает Медведев, это боярыня, т.е. жена Шурика Зина. Боярыня тоже безраздельно властвует над душой и телом мужчины, она актриса, способная вписаться в жизнь любого, нужного ей перспективного объекта. Но она его действительно любит, потому что выбирает только качественную добычу, ей нужен и творец и властитель для душевной идентификации.
Но все же идеальным воплощением Маруси Медведев считает царицу. Царица способна усмирить, утешить любого, она дает возможность покапризничать и пожаловаться, оценит по достоинству его труды. Это образ идеальной матери, мать-девственница, Богоматерь, она приносится в жертву людским страстям. Явление царицы Медведев расценивает как шанс на вытрезвление, последний шанс стать людьми, ведь пьянство, это и есть матереубийство, как отравление оральной зоны, созданной для соприкосновения с материнским телом.
Таким образом, мы видим, что в работах В.А.Медведева большое место отведено архетипическим образам, анализу символики культуры, он поясняет истоки массовой реакции необходимости повторного просмотра ставших культовыми фильмов, составляет социально-психологического прогноз как диагноз состояния основных динамических составляющих коллективного бессознательного.
Н. А. Благовещенский, анализируя феномен популярности мультфильмов о Масяне, пик которой пришелся на первые годы нового века, пишет в статье «Масяня как зеркало русской регрессии»40, что любому акту восприятия искусства сопутствует регрессия. Древнегреческие зрители трагедии Софокла «Царь Эдип», прежде, чем совместно пережить катарсис, регрессировали к своим индивидуальным эдипальным переживаниям. То же самое можно сказать и о зрителях трагедий Шекспира, читателях Достоевского, созерцателях Леонардо да Винчи или Микеланджело.
Основной задачей культурологического психоанализа является анализировать то, что ныне модно называть словом «культовое». Мультфильмы о Масяне – это культовые мультфильмы. Культовое – это то, что вышло за пределы чистого искусства и проникло в массовую культуру, прежде всего в язык, основной предмет психоанализа. Аудитория мультфильмов о Масяне ограничивается группой людей, имеющих дело с компьютерами, она не самая многочисленная, однако включает наиболее молодую, активную и динамичную часть населения. Изучение значения и анализ героя и произведения, ставших культовыми для этих людей, представляет определенный интерес. Благовещенским рассмотрена интерпретация феномена популярности мультфильмов о Масяне, расшифровка их значения для массового бессознательного и предположение об их особой психотерапевтической роли.
В ходе анализа Благовещенский устанавливает, что Масяня обладает многими качествами и свойствами инфантильного транзиторного объекта. Он говорит о том, что у зрителя мультфильма одно только имя главного персонажа вызывает регрессивные переживания и бессознательные воспоминания о младенческом и детском общении с транзиторным объектом. Транзиторный объект, это тот объект, который становится жизненно важным для младенца во время отхода ко сну, а также его защитой от тревоги депрессивного типа. Это может быть любимая игрушка, подушка. Масяня становится переходным объектом для взрослых, регрессировавших до фазы диадных отношений. Масяня как транзиторный объект всегда доступна для пользователей компьютеров, она не претерпевает никаких изменений, у нее обнаруживается наличие своей жизненной силы и своей собственной реальности.
Классический транзиторный объект теряет свое значение для младенца к годовалому возрасту, актуализироваться же вновь в зрелости он может в результате переживания депрессивной или сепарационной тревоги или же в ожидании фрустрации, что является процессом регрессивным, поскольку регрессия традиционно рассматривается как один из бессознательных Эго-защитных механизмов.
Рассматривая образ Масяни, Благовещенский делает вывод: « Если развивать гипотезу Когута о художественной антиципации, то можно утверждать, что Масяня не просто изображает человека нашего времени, но удовлетворяет инфантильные потребности нарциссических личностей с хрупкой, уязвимой, опустошенной самостью – потребность самости в альтер-Эго и потребность в транзиторном объекте, тем самым осуществляя психотерапевтические функции»41.
Благовещенский рассматривает зависимость от компьютера с наркотической зависимостью, он пишет, что объекты наркотической зависимости играют роль лекарства от душевной боли, они всегда под рукой. В случае компьютерной зависимости достигается ощущение магического всемогущества и, как следствие, защиты от тревоги.
Большой интерес представляет работа Никиты Благовещенского «По ту сторону Москвы — к Петушкам: исследование поэмы В.Ерофеева «Москва – Петушки», ее героя и автора с точки зрения различных глубинно-психологических подходов».
Интерес к данному исследованию определяет то обстоятельство, что психоаналитик подходит к исследованию данного произведения очень необычно, рассматривая поэму и
ее автора одновременно с точки зрения нескольких концептуальных подходов. Благовещенский доказывает, что разные подходы, взаимодополняя и обогащая друг друга сохраняют единство и непротиворечивость.
Поэма Ерофеева вошла в мировую культуру, переведена почти на 30 языков мира, исследована литературоведами и культурологами. Многие исследователи обращают внимание на многочисленные обращения к различным литературным произведениям, встречающимся в поэме, находят также и евангельские мотивы. Ерофеевский герой является типичным представителем своего народа, своего времени и места. В личности Венички отразились типические черты целого поколения.
Н.А.Благовещенский подходит к рассмотрению личности главного героя поэмы с точки зрения психоаналитических методов. Развитие инстинктных влечений он рассматривает в рамках классической теории З.Фрейда, формирование Эго и Супер-Эго в рамках его же структурной модели ментального аппарата; развитие объектных отношений в рамках теории объектных отношений М.Клейн; формирование идентичности в рамках теории идентичности и жизненных кризисов Э. Эриксона; формирование самости – в рамках теории самости Х.Когута. Интеграция различных подходов, с точки зрения автора, дает наиболее полный анализ человеческой личности.
Опираясь на классическую теорию Эго-защит, разработанную Анной Фрейд, на текст ерофеевской поэмы и на биографию писателя, Благовещенский показывает, как Ерофеев пользовался Эго-защитными механизмами. «Психоаналитическая теория утверждает, что от тревоги, вызванной подростковыми проблемами, человек защищается с помощью бессознательного Эго-защитного механизма – регрессии, причем регрессия происходит ко всем прегенитальным стадиям психосексуального развития одновременно – оральной, анальной и фаллической»42. Анализируя биографию автора поэмы, Благовещенский обращает наше внимание на то, что с восьмилетнего возраста мальчик был лишен отца, а исчезновение столь значимой фигуры нанесло сильнейшую психологическую травму, что не могло не сказаться на дальнейшей его судьбе. Благовещенский предполагает, «что Венедикт Ерофеев застрял в подростковом возрасте вследствие травмы потери объекта любви, и для него актуализировались инфантильные переживания»43. В качестве защиты от последствий этой регрессии уже взрослый писатель использует сублимацию – инфантильные инстинктные влечения нашли свой выход в творчестве, в его произведениях.
Об оральной регрессии говорит то, что все герои поэмы выпивают, курят, закусывают, разговаривают – все это связано со стимуляцией оральной зоны. Герой поэмы в своем развитии фиксирован на оральной стадии психосексуального развития, о чем говорит и символика поэмы: начало поэмы – это символическое рождение героя из пьяного беспамятства в незнакомом подъезде, символизирующем материнское тело, это символическое отражение травмы рождения; и конец поэмы – смерть в незнакомом же подъезде – возвращение в материнское лоно. Круг жизни замкнулся.
Благовещенский находит, что у героя было сильно влечение к смерти. Об этом можно судить по постоянному употреблению героем алкоголя, что ведет к медленному самоуничтожению. А способность смеяться над собственным медленным саморазрушением является бессознательной психзащитой от интрапсихического конфликта, связанного с танатоидальным влечением. Смерть героя отражает влечение к смерти автора. По-мнению Благовещенского, Ерофеев идентифицировал себя со своим героем, таким образом, убив своего героя, автор, тем самым, символически удовлетворил свое влечение к смерти.
Следующим шагом Благовещенского был анализ главного героя поэмы и ее автора с точки зрения объектных отношений М.Клейн. «Две основные тенденции параноидно – шизоидной позиции – это расщепление Эго и объекта на хороший и плохой и внутренний и внешний объекты и появление персекуторной тревоги – тревоги, связанной с фантазией о преследовании плохими объектами»44. Благовещенский находит, что в поэме Ерофеева шизоидные тенденции отражаются достаточно широко в образах двойников – это пары «умный-умный» и «тупой-тупой», внучок и дедушка Митричи и другие. Тема преследования прослеживается в последних главах поэмы, когда появляются четверо убийц. Они вызывают ужас, отвращение и ненависть, представляют собой противоположность ангелам и Господу, Отцу небесному. Идеализируемый объект, Бог воспринимается Веничкой как отцовская фигура, может быть, в фантазиях, как отец. Четырех убийц Благовещенский, вслед за Б. Гаспаровым и И. Паперно, сопоставляет с палачами, распинавшими Иисуса. Такое резкое разделение объектов свидетельствует, по мнению Благовещенского, о фиксации на младенческих переживаниях параноидно-шизоидной позиции и, следовательно, об очень сильных чувствах зависти и жадности. У Венички жадность направлена на алкоголь, материнскую грудь символизирует бутылка со спиртным. Благовещенский пишет, что Ерофеев спасается от фрагментации и пытается обрести ощущение стабильности своей личности, идентифицируя себя с ролью пьяницы, алкоголика.
Благовещенский описывает автора поэмы как интеллектуала, европейски образованного человека, прекрасно разбирающегося в литературе, искусстве, религии, философии, и в то же время он не способен адаптироваться — найти постоянное место жительства и работу и формально получить диплом о высшем образовании. Главный герой его поэмы Веничка также остается одиноким и неприкаянным, и стремящимся к «утерянному раю», который символизируют для него Петушки.
Рассматривая личность Венички с точки зрения формирования самости в концепции Хайнца Когута, Благовещенский пишет «для успешного развития необходимо, чтобы были удовлетворены потребности самости – грандиозно-эксгибиционистская потребность в зеркализации; потребность в идеализации, в идеализированном родительском образе; потребность быть похожим на других, в «двойничестве»»45. Первая из этих потребностей заключается в том, что младенцу необходимо, чтобы им восхищались, в противном случае взрослый человек будет страдать от неуверенности в себе и чувства неполноценности, сменяющихся прорывами убежденности в своей грандиозности и величии.
Вторая потребность самости заключается в том, что ребенку важно знать, что хотя бы один из его родителей является самым сильным и умным, таким образом, формируется полюс идеала самости. Если потребность в идеальном родительском образе у ребенка фрустрирована, то вырастает человек, не имеющий ни радостей в жизни, ни идеалов, которыми он может руководствоваться.
Потребность в схожести заключается в том, что детям необходимо знать о своей похожести на окружающих, о своем малом от них отличии, в этом случае формируется чувство социальной принадлежности и общественного статуса.
Благовещенский приходит к выводу, что у Ерофеева эти потребности не были в достаточной степени удовлетворены в детстве, не сформировалась ядерная самость. Для него объектами самости становятся Бог и ангелы Господни. Как утверждается в психологии самости, личность, испытывающая голод по отражению или по идеалу, не способна долго фиксироваться на одном объекте, быстро разочаровывается в нем. Это разочарование, основанное на том, что объект перестает удовлетворять нарциссические потребности самости, может проявляться следующим образом – человеку кажется, что объект бросает, оставляет, предает его – на объект проецируются собственные бессознательные фантазии и импульсы. Мы видим это в самом конце поэмы – Бог и ангелы Господни отвернулись от Венички.
Благовещенский пишет, что писатель отдав нам на суд свое произведение предполагает наличие у читателей неких идеальных черт, а именно идеального родителя, способного разгадать все загадки своего ребенка, а с другой стороны писатель ожидает от нас и восхищения собственной эрудицией, что говорит о проявлении зеркализующего переноса.
Таким образом, Н.А.Благовещенский подошел к исследованию культурного наследия с точки зрения различных глубинно-психологических подходов. Развитие инстинктных влечений он рассмотрел в рамках классической теории З.Фрейда, формирование Эго и Супер-Эго в рамках его же структурной модели ментального аппарата; развитие объектных отношений в рамках теории объектных отношений М.Клейн; формирование идентичности в рамках теории идентичности и жизненных кризисов Э. Эриксона; формирование самости – в рамках теории самости Х.Когута. Интеграция различных подходов, с точки зрения автора, дает наиболее полный анализ человеческой личности.
Закончить эту главу я хочу словами Отто Ранка взятыми из его работы «Миф о рождении героя»: «…художники принадлежат к вождям человечества в борьбе за усмирение и облагораживание враждебных культуре импульсов, когда какая-либо из привычных форм проявления этих инстинктов стареет, то есть опускается ниже уровня культуры, и своей предательской фигурой мешает человечеству идти вперед, тогда личности, одаренные художественной творческой силой, освобождают людей от связанного с этим вреда, оставляя им в то же время наслаждение; они переливают старый инстинкт в новую, более привлекательную, более благородную форму. Если, наоборот, вытеснение в какой-либо сфере становится во всей своей интенсивности излишним, они первые чувствуют уменьшение давления, тяготевшего более всего над их духом; используя новоприобретенную область свободы в искусстве прежде еще, чем переворот стал заметен в жизни, они указывают миру дорогу»46.
ГЛАВА II. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ЧАСТЬ
Для выяснения общественного мнения по поводу засилья на экранах наших телевизоров одних и тех же юмористически развлекательных передач, повторяющихся с прогрессирующей навязчивостью, мною был проведен опрос телезрителей. В нем приняло участие 96 человек в возрасте от 16 до 73 лет. Женщин – 59 человек, из них в возрасте от 18 до 35 лет – 28 человек; в возрасте старше 35 лет – 31 человек. Мужчин приняло участие в опросе – 37 человек; из них в возрасте до 35 лет – 20 человек, старше 35 лет – 17 человек.
Были получены следующие результаты:
Женщины:
до 35 лет
положительное мнение о передачах имели – 21 человек, что составляет – 22%
отрицательное мнение — 7 человек — 7,3%
старше 35 лет
положительное мнение о передачах имели – 17 человек, что составляет — 17,7%
отрицательное мнение — 14 человек — 14,6%
Мужчины:
до 35 лет
положительное мнение о передачах имели – 13 человек, что составляет – 13,5%
отрицательное мнение — 6 человек — 6,2%
безразличным остался — 1 человек — 1%
старше 35 лет
положительное мнение о передачах имели — 7 человек, что составляет — 7,3%
отрицательное мнение — 10 человек 10,4%
Хочу заметить, что различные возрастные категории людей по-разному относились к моим расспросам. Люди старшего поколения отвечали, как правило, в ходе беседы, интересовались, зачем я их расспрашиваю и, по-моему, отвечали только потому, что меня знали и уважали и не могли ответить отказом.
Молодые люди охотно принимали участие в опросе, и им было предложено анкетирование, включающее 3 вопроса:
1. Нужны ли нам юмористические передачи по телевизору (такие как «Кривое зеркало» и «Аншлаг»)
2. Какое первое слово вам приходит на ум в связи с понятием: «Юмористическая передача по телевизору»
3. Какое второе слово
Вот какие ответы я чаще всего получала:
Имена существительные, которыми характеризовались данные передачи: смех, веселье, шутки, юмор, улыбка, восторг, отдых, глупость, тупость, безобразие, примитивщина, идиотизм, кривляние, не профессионализм.
Глаголы: расслабляюсь, поднимает настроение, можно похохотать, посмеяться, отдыхаю, надоело, сколько можно!, приелись.
Были ответы: первая ассоциация, которая приходит в голову: «можно будет посмеяться», а вторая «опять будет тоже — самое».
Люди старшего поколения чаще отрицательнее относились к этим передачам, чем более молодые люди. Они часто вспоминали монологи Райкина (даже цитировали: «В греческом зале, в греческом зале, как Вам не стыдно»), Хазанова, Жванецкого. Отмечали профессионализм и отточенное мастерство прежних актеров, класс, талант, вкус и самоуважение. И нападали с критикой на современный «доморощенный юмор», «ширпотреб для недоразвитых». Они отмечали, что культура падает, что чаще на сцене не острят, а пошлят, и что вообще за эти передачи даже стыдно. Более благосклонно они отнеслись к передачам КВН, киножурналу «Ералаш». Причем у мужчин эта отрицательная тенденция прослеживается гораздо заметнее. Мужчины даже отмечали, что это нас так нарочно отупляют с таким упорством, преподнося эти передачи нам как «в подарок» каждый выходной и в праздники по двум центральным каналам одновременно.
Женщины часто говорили, что это все же лучше, чем боевики, бесконечные убийства и кровопролитие. Поэтому, будем лучше слушать несмешные шутки Петросяна, бородатые монологи Задорнова и неестественный смех Регины Дубовицкой.
Молодые люди чаще рассматривали эти передачи, как смешные, посмотрев, которые можно нахохотаться, расслабиться, отдохнуть и благополучно забыть. Причем, женщины, всех возрастных категорий чаще усматривали в передачах положительные моменты, такие как: смех, юмор, веселье, чем мужчины.
К каким выводам я пришла, анализируя и интерпретируя полученные данные:
Я предполагаю, что масса людей регрессирует при просмотре юмористичеких передач до уровня детей инфантильного возраста. Ведь эти передачи, без сомнения, напоминают нам любимую детскую передачу «Спокойной ночи малыши», просмотрев которую на ночь каждый день мы спокойные и удовлетворенные ложились спать. Тетя Лина, тетя Валя или другая телеведущая тетя – это Регина Дубовицкая с ее неизменной улыбкой и обращением: «Дорогие мои». Нас ждут Хрюша и Степаша – Е.Петросян и Е.Степаненко. Здесь есть и своя Каркуша – Е.Воробей. Эти аналогии, несомненно, способствуют регрессии.
Тенденцию воспринимать юмористические передачи как отупляющие, нарочно нацеленные на отупление зрителей, считать, что нас кодируют этой глупостью, заставляют наполняться ею и превращают в деградаторов, я проинтерпретировала как отражение параноидной тревоги и связала с частичной регрессией к параноидно-шизодной позиции. «Нас «тупят», заставляют смотреть «плохое», а мы хотим смотреть «хорошее»», — этот аспект восприятия вышеозначенных передач можно связать с неспособностью принимать их как в чем-то хорошие, в чем-то плохие, то есть с неспособностью, подобно младенцу, интегрировать объект и – с проявлением шизоидности.
Тенденцию воспринимать передачи как вызывающие безудержный хохот, я проинтерпретировала как отражение маниакальной защиты, проявляющейся в отрицании «тяжести, печали – с помощью характерных противоположных ощущений: легкости, шутливости», как писал Винникотт и, следовательно, как регрессию к депрессивной позиции.
Я, вслед за Н.А.Благовещенским, воспользовалась для интерпретирования полученных в ходе исследования материалов не только и не столько классической теорией Фрейда, сколько подходом Мелани Клейн, так как он кажется мне более адекватным для анализа проблем нарциссического социума.
Таким образом, регрессии на параноидно-шизоидную позицию, как более глубокую подвержены:
1. люди более старшего возраста
2. мужчины
Регрессии на депрессивную позицию, как менее глубокую подвержены:
1. более молодые люди
2. женщины
Если, для наглядности , нормировать количество испытуемых, то мы получим следующие результаты:
К=59:37=1,5946
20*К=31,89=32 (человека)
17*К=27,11= 27 (человек)
где: 59 человек – общее количество женщин в нашем эксперименте, из них: 38 человек имеют положительное мнение о передачах, (что составляет 32,2% от общего приведенного числа людей) и 21 человек имеют отрицательное мнение о передачах (17,8%).
37 человек – общее количество мужчин в нашем эксперименте, из них: 20 человек имеют положительное мнение о передачах и 17 человек имеют отрицательное мнение о передачах.
Всего 96 человек
К=1,5946 – коэффициент нормирования
32 человека (мужчин) — приведенное число,- имеют положительное мнение о передачах, (что составляет 27,1%)
27 человек (мужчин) – приведенное число,- имеют отрицательное мнение о передачах, (что составляет 22,9%)
Таким образом, положительное мнение о передачах имеют около 60% населения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Российское телевидение развивается в точном соответствии с законами своей страны и рынка: передачи прибыльные, порнографии не содержат, к насилию не призывают. Вот и кормят нас записные юмористы плоскими шутками, вызывающими смех на уровне щекотки. Как ни печально, «Аншлаг» и «Кривое зеркало» с их глупыми шутками и рейтингом – своего рода зеркало российской телеаудитории, на которое, как известно, нечего пенять.
Итак, мною было показано, что Российское общество на данном этапе его развития носит нарциссический характер, так как является обществом потребления.
Регрессия зрительской аудитории при просмотре телевизионных развлекательных программ происходит на доэдипальную стадию развития.
В интерпретациях результатов опроса телеаудитории я опиралась на описание нарциссической, доэдипальной стадии развития, сделанное Мелани Клейн, выделившей параноидно-шизоидную и депрессивную позиции в развитии младенцев.
Те из зрителей, кто находит данные передачи смешными и радуются при просмотре регрессируют, в соответствии с моими заключениями на депрессивную позицию, где действуют маниакальные защиты. Когда мы в депрессии, мы чувствуем подавленность. Когда у нас действует маниакальная защита, мы менее всего чувствуем, что защищаемся от депрессии. В такие моменты мы скорее чувствуем приподнятое настроение, счастье, занятость, возбуждение, нам смешно, мы всеведущи, «полны жизни», и в тоже время нас меньше, чем обычно интересуют серьезные вещи и ужасы ненависти, разрушения и убийства.
Те из зрителей, кто считает, что нас хотят принудительно отупить, постепенно приучив смотреть эту глупость, регрессируют на более глубокую стадию – параноидно-шизоидную позицию. Мое исследование показало, что большей регрессии подвержены мужчины.
И еще один важный вывод, который я сделала, опираясь на работу З.Фрейда
«Остроумие и его отношение к бессознательному», это то, что зрительская аудитория становится все менее культурной, менее разборчивой и непритязательной. Об этом
говорит тот факт, что 60 % (по данным опроса) зрителей очень довольны предлагаемым сегодня репертуаром программ телевидения.
Мною было рассмотрено также, что современное общество в своем развитии опирается на простые стимулы – стимулирующие нарциссизм, накопительство, деструктивность, секс и садизм.
Таким образом:
1) современное российское общество мною описано, как нарциссическое;
2) нарциссические проблемы связаны с агрессивностью и деструктивностью;
3) нарциссическая стадия развития может быть описана, как состоящая из последовательно сменяющих друг друга параноидно-шизоидной и депрессивной позиций;
4) параноидно-шизоидная позиция характеризуется параноидной тревогой, а депрессивная – депрессивной тревогой, маниакальной защитой от которой является смех и юмор.
5) регрессии на параноидно-шизоидную позицию, как более глубокую подвержены:
люди более старшего возраста
мужчины
регрессии на депрессивную позицию, как менее глубокую подвержены:
более молодые люди
женщины
6) люди старшего возраста в среднем имеют предрасположенность к более серьезным психологическим проблемам;
7) мужчины уязвимее женщин и предрасположены к более серьезным психологическим проблемам.
Полученные результаты могут учитываться при проведении психологического консультирования и в психотерапии.
Ссылки:
1 Медведев В.А. Новая профессия Ивана Грозного, или Психоаналитические заметки о русской истории, Булгакове, Гайдае, управдоме Бунше и инженере Шурике // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 1. Русскость на кушетке – СПБ., 2004. С.160.
2 Благовещенский Н.А. О художественной антиципации и художественной ангажированности // Доклад, прочитанный на конференции «Глубинная психология русской души» в рамках Международного конгресса «Профессиональная психотерапия и профессиональное консультирование: прошлое, настоящее и будущее» — Москва, 23 июня 2005г.
3 Эрих Фромм. Анатомия человеческой деструктивности, 1973. Цит. по Internet’у.
4 Медведев В.А. Новая профессия Ивана Грозного, или Психоаналитические заметки о русской истории, Булгакове, Гайдае, управдоме Бунше и инженере Шурике // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 1. Русскость на кушетке – СПБ., 2004. С.214.
5 Ранк О. Эстетика и психология художественного творчества // Психология художественного творчества. Хрестоматия – Минск: Харвест, 2003. С.20.
6 Фрейд З. Очерки по теории сексуальности (1905). М., АСТ, 2004. С. 80.
7 Благовещенский Н.А. О художественной антиципации и художественной ангажированности// Доклад, прочитанный на конференции «Глубинная психология русской души» в рамках Международного конгресса «Профессиональная психотерапия и профессиональное консультирование: прошлое, настоящее и будущее» — Москва, 23 июня 2005г.
8 Winnicott D.W. Manic defenses// Through Paediatrics to Psycho-Analysis. Collected Papers. London, 1992. Статья представлена 4 декабря 1935г. на заседании Британского психоаналитического общества; впервые опубликована в 1958г. в первом издании книги «От педиатрии к психоанализу: Сборник статей»
9 Там же.
10 Зигмунд Фрейд. Остроумие и его отношение к бессознательному // Я и Оно. Антология мысли – М.: Эксмо; Харьков: Фолио, 2004. С.110.
11 Зигмунд Фрейд. Остроумие и его отношение к бессознательному// Я и Оно. Антология мысли – М.: Эксмо; Харьков: Фолио, 2004. С.108.
12 Там же. С.151.
13 Там же. С.105.
14 Там же. С.212.
15 Там же. С.106.
16 Медведев В.А. Новая профессия Ивана Грозного, или Психоаналитические заметки о русской истории, Булгакове, Гайдае, управдоме Бунше и инженере Шурике // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 1. Русскость на кушетке – СПБ., 2004. С.130-131.
17 Grotjahn M. Beyond Laughter. New York: McGraw Hill, 1957.
18 Медведев В.А. Не везет нам в смерти…Анализ российской деструктивности при свете белого солнца пустыни // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 1. Русскость на кушетке – СПБ., 2004. С.74.
19 Р. Фрейджер, Д. Фейдимен. Хайнц Кохут// Личность. Теории, упражнения, эксперименты. 6-е международное издание – СПБ: прайм-ЕВРОЗНАК; М: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. С.70.
20 Там же.
21 Зигмунд Фрейд. Достоевский и отцеубийство// Я и Оно. Труды разных лет. Перевод с немецкого. Книга2 – Тбилиси: Мерани, 1991. С. 407.
22 Там же. С. 414.
23 Зигмунд Фрейд. Достоевский и отцеубийство// Я и Оно. Труды разных лет. Перевод с немецкого. Книга2 – Тбилиси: Мерани, 1991. С. 415.
24 Там же. С.423.
25 Зигмунд Фрейд. Леонардо да Винчи// Я и Оно. Антология мысли – М.: Эксмо; Харьков: Фолио, 2004. С.264.
26 Там же. С.267.
27 Там же. С.297.
28 Медведев В.А. Сны о России. Авторское предисловие // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 1. Русскость на кушетке – СПБ., 2004. С.7.
29 Медведев В.А. Не бог, не царь и не герой…Политические мифы постперестроечной России // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 11. Огонь, вода и бедные трупы – СПБ., 2004. С.65-66.
30 Медведев В.А. Не везет нам в смерти…Анализ российской деструктивности при свете белого солнца пустыни. // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 1. Русскость на кушетке – СПБ., 2004. С.51.
31 Там же. С.56.
32 Там же. С.59.
33 Медведев В.А. Не везет нам в смерти… Анализ российской деструктивности при свете белого солнца пустыни. // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 1. Русскость на кушетке – СПБ., 2004. С.57.
34 Там же. С.74.
35 Там же. С.91.
36 Медведев В.А. Не везет нам в смерти… Анализ российской деструктивности при свете белого солнца пустыни. // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 1. Русскость на кушетке – СПБ., 2004. С.92.
37 Медведев В.А. Не везет нам в смерти… Анализ российской деструктивности при свете белого солнца пустыни. // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 1. Русскость на кушетке – СПБ., 2004. С.107.
38 Там же. С.110.
39 Там же. С.111.
40 Благовещенский Н. А Масяня как зеркало русской регрессии // Russian Imago 2002. Исследования по психоанализу культуры — М.: Аграф, 2004. С. 380-402.
41 Там же. С. 396-397.
42 Благовещенский Н.А. По ту сторону Москвы – к Петушкам: исследование поэмы В.Ерофеева «Москва-Петушки», ее героя и автора с точки зрения различных глубинно-психологических подходов // Russian Imago 2001. Исследования по психоанализу культуры – СПб.: Алетейя, 2002. С. 435-436.
43 Там же. С. 436.
44 Благовещенский Н.А. По ту сторону Москвы – к Петушкам: исследование поэмы В.Ерофеева «Москва-Петушки», ее героя и автора с точки зрения различных глубинно-психологических подходов // Russian Imago 2001. Исследования по психоанализу культуры – СПб.: Алетейя, 2002. С. 444.
45 Там же. С. 451.
46 Ранк О. Эстетика и психология художественного творчества// Психология художественного творчества. Хрестоматия – Минск: Харвест, 2003. С.21.
Список литературы:
1. Фрейд З. Остроумие и его отношение к Бессознательному // Я и Оно. Антология мысли. — М.: ЭКСМО — Харьков.: ФОЛИО, 2004.- 860с.
2. Фрейд З. Леонардо да Винчи // Я и Оно. Антология мысли. — М.: ЭКСМО — Харьков.: ФОЛИО, 2004.- 860с.
3. Фрейд З. Достоевский и отцеубийство // Я и Оно. Труды разных лет. Книга 2. — Тбилиси.: МЕРАНИ, 1991.- 426с.
4. Фрейд З. Очерки по теории сексуальности. — М.: ООО Издательство АСТ, 2004.- 286с.
5. Медведев В.А. Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 1. Русскость на кушетке. — СПб., 2004.- 240с.
6. Медведев В.А. Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Том 2. Огонь, вода и бедные трупы. — СПб.,- 235с.
7. Благовещенский Н.А. Учитель и ученик между эросом и танатосом. — СПб.: Символ-Плюс, 2000. — 219с.
8. Благовещенский Н.А. О художественной антиципации и художественной ангажированности. Доклад, прочитанный на конференции <Глубинная психология русской души> в рамках Международного конгресса <Профессиональная психотерапия и профессиональное консультирование: прошлое, настоящее и будущее> — Москва, 2005.
9. Винникотт Д.В. Маниакальная защита (1935). Internet.
10. Топорова Л.В. Творчество Мелани Кляйн. СПб, 2001.
11. Russian Imago 2001/ Главный редактор В.А.Медведев. — СПб.: Алетейя, 2002. — 560с.
12. Russian Imago 2002/ Главный редактор В.А.Медведев. — М.: АГРАФ, 2004. — 591с.
13. Фрейджер Р., Фейдимен Дж. Личность. Теории. Упражнения. Эксперименты. 6-е международное издание. — СПб.: прайм-ЕВРОЗНАК — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. — 608с.
14. Лейбин В.М. Словарь — справочник по психоанализу. — СПб.: ПИТЕР, 2001. — 688с.
15. Когут Х. Восстановление самости (1977). М.: Когито-Центр, 2002.
16. Спотниц Х. Современный психоанализ шизофренического пациента. Теория техники (1969). — СПб, 2004.
17. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности (1973). Internet.
18. Grotjahn M. Beyond Laughter. New York: McGraw Hill, 1957.
19. Психология художественного творчества/ Под общ. Редакцией Ю.Г.Хацкевича.- Минск: Харвест, 2003.-750.
