1.Травма рождения
Отто Ранк (1884-1939) занимал исключительное место в жизни Фрейда; Ранк был чрезвычайно важен для него на личном уровне как никто другой. В ретроспективе сложно понять, насколько зависть Эрнста Джонса к близости Ранка и Фрейда заставила его подчеркивать степень, в которой Ранк пошел по «отступническому» пути Адлера и Юнга. В основном Джонс полагался на принятое среди психоаналитиков мнение; официальную версию того, что произошло между Фрейдом и Ранком, он дополняет прежде не публиковавшимся материалом. Чрезмерные ожидания Фрейда, согласно этой версии, привели его к завышенной оценке талантов Ранка и его потенциального вклада в развитие психоанализа. Когда Ранк отказался от базисных открытий психоанализа, а не только от его теоретической архитектоники, Фрейд с ним расстался.
Джонс старательно описывает разногласия между Фрейдом и Ранком:
«Я подробно рассмотрел уход Ранка от Фрейда, поскольку он помогает наиболее явно опровергнуть все еще бытующий миф о том, что Фрейд был диктатором, не терпевшим от последователей ни малейшего отклонения от своих идей и немедленно изгонявшим их из своего круга».1
Отстаивая это упрощенное видение, Джонс обвиняет Ранка в том, что гнездящийся в нем психоз способствовал его отчуждению от Фрейда. Но можно дать гораздо более удовлетворительное объяснение того, что произошло между Ранком и Фрейдом, обращая внимание на трагические аспекты конфликта между ними, не прибегая к старым клише и не сводя ситуацию к сопротивлению ученика авторитарности учителя. Хотя описание Джонса отчасти верно, мы можем попытаться придать мифологизированной версии больше человеческой достоверности.
Ранк родился в Вене в 1884 году и происходил из относительно низкого социального слоя. Его отец выпивал и был человеком безответственным, но «семье, похоже, его безразличие вредило больше, чем его жестокость»2. Наконец, семья распалась. «В возрасте шестнадцати или семнадцати лет Ранк и его брат отвергли авторитет отца».3Фамилия семьи была Розенфельд, но Отто решил, что не сможет нести груз отцовского имени. Он выбрал фамилию Ранк, возможно, под действием пьесы Ибсена «Кукольный дом», сохранив на память о прошлом лишь первую букву «Р». (Как минимум, еще один психоаналитик, Эрик Эриксон, также сам изобрел себе фамилию).
Ранк рано начал работать и помогать матери. Согласно одной из версий, он работал на стекольной фабрике, но, несомненно, были и другие места работы. Каким-то образом Ранк находил время и энергию, чтобы много читать; в этот период он и увлекся работами Фрейда. Альфред Адлер был семейным доктором Ранков, и однажды в его кабинете во время осмотра Ранк стал говорить о Фрейде. Адлер предложил представить его Фрейду, и в 1906 году в возрасте 22 лет Ранк предстал перед Фрейдом со своим очерком «Художник».
Фрейд, у которого у самого были весьма конфликтные чувства к тем, кто помогал ему в юности, вскоре стал учителем и покровителем Ранка. Как он писал в 1914 году:
«Однажды мне был представлен молодой человек, окончивший технический колледж; его рукопись демонстрировала необыкновенную степень понимания. Мы способствовали тому, что он получил образование в гимназии и Университете, и посвятили его в немедицинские аспекты психоанализа. Наше маленькое общество обрело надежного и старательного секретаря, а я нашел в лице Отто Ранка самого верного помощника и сотрудника».4
Протоколы Венского Общества вел именно Ранк. Очевидно, он исполнял эту работу весьма старательно, и они с Фрейдом сблизились. Фрейд доверил Ранку исправление изданий «Толкования сновидений»; в четвертом, пятом, шестом и седьмом изданиях Ранк полностью отвечал за библиографию. Ранк стал для Фрейда «сотрудником, первым читателем, приемным сыном».5
Фрейд всегда верил в то, что учитель должен держаться на определенном расстоянии от своих учеников; он неизбежно становится для них важнее, чем любой из них для него. Но для Ранка Фрейд был щедрым и дающим. Доверие Фрейда вдохновляло творческие начинания Ранка. Финансовая помощь составляла часть той поддержки, которую давал ему Фрейд; но не менее важной была вера Фрейда в способности Ранка, надежды, возлагаемые им на этого одаренного юношу, что давало Ранку тот толчок, в котором он нуждался. Вооруженный психоаналитическими понятиями, вдохновленный личной поддержкой Фрейда, Ранк стал проявлять себя как писатель, интеллектуал и ученый.
Фрейд делал все, что старший может сделать для младшего, и сложно было бы преувеличить его роль в жизни Ранка. Когда Ранк пришел к Фрейду, у него за плечами был лишь технический колледж. С помощью Фрейда он в 1912 году получил докторскую степень в Венском Университете. Фрейд стал идеальным заменителем родного отца Ранка.
Особой сферой интереса Ранка была мифология; в этой области у него была, по выражению Джонса, «действительно обширная эрудиция».6 Подход Ранка к психологии мифов, как обобщил его сам Фрейд, заключался в том, чтобы увидеть, как мифология «проецировалась на небеса, появившись прежде в других, вполне человеческих условиях».7 Он также продолжал интересоваться творческим началом и психологией художника. Одна из важных работ Ранка интерпретирует роль амбивалентности в литературном творчестве. Фрейд написал вводный очерк для книги Ранка «Миф о рождении героя». Что еще более примечательно, Фрейд — можно представить себе, как это повлияло на других его учеников — включил две статьи Ранка (и лишь после разрыва с ним убрал их) в новые издания «Толкования сновидений». По знаменитой книге Фрейда рассыпаны упоминания Ранка и комментарии типа «дальнейшие рассуждения были записаны под влиянием обмена идеями с Отто Ранком» или «как точно заметил Отто Ранк…».8
В 1912 году Отто Ранк и Ганс Сакс стали основными редакторами Imago, и вскоре Фрейд сделал Ранка главным редактором Zeitschrift, центрального периодического психоаналитического издания, издававшегося на немецком языке. Ранк также был ведущим (хотя и самым младшим) членом тайного комитета, основанного после ухода Адлера и Юнга, чтобы избавить Фрейда от некоторых из тягот управления психоаналитическим сообществом; на групповой фотографии 1922 года, где запечатлен Фрейд с ближайшими союзниками (Ранк, Ференци, Абрахам, Джонс, Сакс и Эйтингтон) Ранк стоит прямо за похожим на трон креслом Фрейда. В начале 1920-х годов Фрейд присутствовал на заседаниях Венского Общества только при представлении статей; затем следовал перерыв, после которого председательское место занимал Ранк.
Зависть других учеников Фрейда в отношении Ранка можно понять; возможно, именно их ревность привела к тому, что Джонс неверно определял источник сложностей, возникших между Фрейдом и Ранком и преуменьшал степень их прежней близости. «В течение многих лет Ранк почти ежедневно близко общался с Фрейдом, но все же, – заявляет Джонс – они никогда не были близки. Ранку, помимо всего прочего, не хватало обаяния, а это много значило для Фрейда»9. Но все источники опровергают эту интерпретацию; Фрейд ценил в Ранке именно те качества, которые способствуют спонтанному сближению.10
Вне зависимости от того, что делал Фрейд для других учеников, Ранк был его личным любимчиком, был больше, чем просто учеником. Однажды летом Анна Фрейд заболела коклюшем, и вместо нее Фрейд взял с собой в путешествие Ранка; Ранк много значил для Фрейда именно как приемный сын. Поощрение Ранка отчасти отражало недовольство Фрейда другими венскими учениками; на личном уровне признание Фрейдом талантов Ранка проистекало из его отчуждения от родных сыновей. (Старший сын Фрейда, Мартин, сердился и несколько ревновал к Ранку, который занимался финансовыми делами Фрейда; лишь после их разрыва он смог взять денежные вопросы на себя).
С точки зрения Фрейда Ранк был идеально предназначен для роли его преемника. Родные сыновья Фрейда не годились для этого; им недоставало творческих способностей для поддержания бессмертия, которое, как чувствовал Фрейд, ему предназначено. Другие ученики тоже не подходили на эту роль; придя к Фрейду с багажом собственных достижений, они могли быть независимыми людьми. Но Ранк принес в круг Фрейда лишь свои природные способности, и Фрейд мог, метафорически говоря, создать его. Фрейд чувствовал, что его собственный, полностью расцветший гений не сводится к семейному или социальному прошлому. В Ранке Фрейд мог найти достойного последователя, продукт собственной воли учителя, слепленный с помощью его щедрости, ободрения и вдохновения.
Благодарность инфантилизировала Ранка в его отношениях с Фрейдом. Джонс сводил огромное уважение, которое Ранк испытывал к Фрейду, к факту его происхождения из «гораздо более низких, чем другие, социальных сфер; возможно, именно это определило робость и уступчивость, отличавшую его в то время».11 «Уступчивость» — слишком мягкое понятие, хотя слово «рабство» не передаст готовности Ранка к сотрудничеству. До первой мировой войны Ранк был известен своей услужливостью даже в той культуре, где уважение к отцам и авторитетам вообще было рутиной. На собраниях Ранк всегда был под рукой у Фрейда, чтобы подать ему стакан воды или зажечь сигару.
В начале 1916 года Ранк был направлен в Краков для выпуска официального журнала австрийской армии, Krakauer Zeitung. Впервые он расстался с Фрейдом и до конца войны мог лишь ненадолго посещать Вену. Он продолжал в Кракове выпускать Imago и не забывал посылать Фрейду сигары.
Джонс полагает, что годы, проведенные в Кракове, были для Ранка «судьбоносными…[Он] представлял собой совсем разных людей до и после Великой Войны; я никогда раньше не видел, чтобы человек мог так резко меняться».12 Согласно Джонсу, война помешала осуществлению намерения Ранка прийти в анализ к Джонсу. Ранк впервые был вынужден самостоятельно выполнять ответственную работу вдали от Фрейда. По долгу службы ему приходилось путешествовать, и он прекрасно себя зарекомендовал. В конце войны, 9 ноября 1918 года Ранк женился; через два дня после по-военному быстрой церемонии он привез свою невесту в Вену к Фрейду.
Когда Беата Тола Минсер влюбилась в Ранка, ей было чуть больше двадцати лет. Знакомство с Фрейдом для этой стеснительной и неопытной польской девушки было равнозначно завтраку при дворе короля. Фрейд был «императором, о котором слагали легенды, просвещенным, но абсолютным властителем своего царства…»13 Тола Ранк была красива и не лишена элегантности, а муж ее был почти уродлив. Но они были прекрасной парой; она была женственна и предана ему в духе девятнадцатого столетия.
Тола Ранк сразу стала членом семьи Фрейда, его приемной невесткой. Тола была почти ровесницей его дочери Анны, и он ввел ее в свой круг. В примечании к статье, написанной весной 1922 года, содержится благодарность «фрау д-р Ранк» за ее предложение.14 Фрейд был внимателен не только к своим последователям: жене Отто, очевидно, было отведено особое место в его сердце. Когда у нее родилась дочь, она приветствовалась как родная внучка Фрейда; семья Фрейда участвовала в приготовлении коляски, а его золовка Минна изготовила матрас. До сих пор дети Фрейда производили на свет лишь сыновей, так что это была, так сказать, его первая внучка.
Возможно, что со временем женитьба могла бы привести к появлению у Ранка других интересов, но на тот момент чета Ранков вращалась исключительно в мире Фрейда. Жена Фрейда редко принимала гостей, отчасти вследствие своей нелюбви к увеселениям, и Тола Ранк исполняла роль хозяйки для Фрейда. Она давала обед для Дэвида Форсайта, важного английского пациента, проходящего анализ у Фрейда. Она также давала обед для Лу Андреас Саломэ, когда та посещала Вену; помимо Фрейда Ранки приглашали на такин обеды своих хороших друзей – Хелен и Феликса Дойч. В своей четырехкомнатной квартире Ранки могли успешно устраивать развлекательные мероприятия для Фрейда. Они устроили, по крайней мере, одну рождественскую вечеринку, на которую были приглашены иностранные пациенты Фрейда.
Тола, как и в Кракове, помогала издавать Imago и занималась корректурой. Она, как и Анна Фрейд, имела честь записывать под диктовку Фрейда письма для членов комитета, которые подписывали Ранк и Фрейд. Фрейд и Ранк «всегда составляли письма вместе, называя себя «мы». Текст предлагал Фрейд и обсуждал его… с Ранком, который затем формулировал письмо по своим записям. Фрейд всегда подписывал его».15 (Другие письма Фрейда печатаются редко, поскольку он обычно записывал их своим характерным, но сложным для чтения почерком по-немецки). Через год после того, как Анна Фрейд стала членом Венского Общества, Фрейд предложил вступить в него и Толе Ранк.* В то время членство не подразумевало прохождения тренинга или наличия практики; ей необходимо было представить статью, что и составляло условие вступления в психоаналитическое общество. 30 мая 1923 года Тола Ранк сделала доклад «Роль женщин в эволюции человеческого общества» и была надлежащим образом избрана.
Когда жизнь Вены стала восстанавливаться после первой мировой войны, Ранк, нагруженный новыми семейными обязательствами, начал практиковать анализ. Подобно Фрейду, он устроил офис в одном доме со своей квартирой, хотя его кабинет был меньше. Ранк был одним из первых аналитиков без медицинского образования; он принимал пациентов при полной поддержке Фрейда до 1920 года. Кроме того, Ранк занял место директора-распорядителя нового издательского дома Фрейда, где проявил «поистине потрясающие способности и энергию как редактор и управляющий…»16.
Ранк каждую среду ужинал с семьей Фрейда; затем Фрейд и Ранк выходили на прогулку и беседовали до начала собрания Общества. Фрейд обсуждал с Ранком все, что он писал, и прислушивался к словам ученика. В начале 1920-х годов ходил слух, будто Ранк недолгое время анализировал Фрейда; хотя это совершенно неправдоподобно – возможно, они просто рассказывали друг другу свои сновидения – все же такая сплетня отражает степень близости этих людей. Фрейд мог восхищаться и другими своими учениками, но в начале 1920-х годов Отто Ранк был не только его единственным личным любимцем, но и его Принцем Уэльсским.
Объясняя причины провала планов Фрейда, Джонс упоминает две ереси Ранка – теорию травмы рождения и новый клинический подход к терапии. По мнению Ранка, его теория отчасти берет начало в его терапевтическом опыте аналитика, и когда он описал свою концепцию травмы рождения, из нее следовали определенные клинические выводы. Эти два аспекта проблемы и составили перекрестье того почти философского спора, что разгорелся между Фрейдом и Ранком.
Джонс пишет, что в марте 1919 года Ранк уже утверждал, что «суть жизни заключается в отношении между матерью и ребенком». «Партнеры в браке», – вскоре убеждается Ранк – «всегда повторяют… эти [узы] матери и ребенка…»17 Однако, в 1919 году психоанализ уделял крайне мало внимания роли матери в развитии ребенка или материнским запросам пациентов в терапии. Фрейд рассматривал мать как объект сексуального желания и как источник чувственного удовольствия. Но он не акцентировал ее роль в защите и кормлении и даже не упоминал мать как фигуру, по отношению к которой у ребенка на ранних стадиях устанавливается легитимная зависимость. (Возможно, это отражает нежелание Фрейда исследовать собственную зависимость от своей сильной, доминантной матери).
Фрейд в основном принимал кормящие функции матери как нечто само собой разумеющееся. Он постоянно интерпретировал связь ребенка с отцом. Даже в истории случая, опубликованной в 1918 году, Фрейд говорит об отце пациента как о его «первом и самом примитивном объектном выборе, который, в соответствии с нарциссизмом маленького ребенка, происходил путем идентификации».18 В то время Фрейд полагал, что «первая и самая примитивная» связь у ребенка устанавливается с отцом, а не с матерью. Фрейд не исключал роль матери в психопатологии его пациентов; но он рассматривал мать как соблазнительницу в эдипальной ситуации либо как источник взрослых гомосексуальных конфликтов.
Как указывал Джонс, практический вывод из концепции травмы рождения Ранка заключался в «клиническом следствии, что все психические конфликты связаны с отношениями между ребенком и его матерью…»19. Сегодня это выглядит как чрезмерное упрощение, но психоанализ с тех пор все больше концентрировался на роли матери как в нормальном, так и в патологическом развитии. Например, в работах Дональда Винникотта в Англии и Эрика Эриксона в Америке определялся основной вклад матери в здоровье растущего ребенка. К настоящему времени глубоко изучены сепарационная тревожность и реакция ребенка на страх утраты материнской поддержки; хотя Юнг и предвосхитил эти работы, в начале 1920-х годов их основная масса еще не появилась, и аналитики все еще считали самым важным вопросом кастрационные угрозы отца.
Когда Ранк впервые представил свои новые концепции, Фрейд шутливо заметил, что «такую идею кто угодно выдал бы за свою»20. Рукопись «Травмы рождения» была завершена в апреле 1923 года и представлена Фрейду на день его рождения 6 мая. Фрейд принял посвященную ему книгу, вышедшую из печати в декабре 1923 года; его первая реакция на новые концепции Ранка была благожелательной. В феврале 1924 года Фрейд писал, что он не знает, «содержится ли там 66 или 33 процента правды, но в любом случае, это важнейший шаг вперед со времени открытия психоанализа».21
Было бы нечестно утверждать, что Ранк – единственный психоаналитик того времени, подчеркивавший забытую роль матери. К этому выводу пришел Георг Гроддек, и Шандор Ференци тоже склонялся к этой точке зрения. Но именно Отто Ранк поставил доэдипальную мать в центр своей системы. Идея, что тревожность проистекает из травмы рождения и что эта травма должна быть вновь пережита в терапии, возможно, была экстремальной, но в целом концепция Ранка была предназначена вернуть матери ее центральное психологическое место.* Согласно аналитику, проходившему в то время супервизии у Ранка: «Ранк просто заменил матерью отца, которого прежние представления ставили в центр эмоциональных конфликтов».
Книга Ранка представляет собой карикатурное преувеличение метода работы самого Фрейда, который тоже концентрировался только на одной проблеме. Обсудив роль защищающей матери в психоанализе, Ранк пытается сделать выводы из этого инсайта. Использовать идею травмы рождения означало в некотором смысле следовать путем Фрейда, сохраняя лояльность. По крайней мере, еще в 1908 году Фрейд упоминал «акт рождения как источник тревожности».22 В другом случае он пишет:
«Рождение — это первая угроза жизни, прототип всего, что позже будет вызывать у нас тревожность; переживание рождения, возможно, оставляет у нас впечатление аффекта, который мы называем тревожностью. Макдуф из шотландской легенды был не рожден матерью, а вырезан из ее чрева, и поэтому ему была неведома тревожность».23
Для Ранка выстроить свой тезис на идее Фрейда было вполне в порядке вещей; Фрейд поощрял своих учеников действовать именно так, развивая его неразработанные идеи. Но для Ранка использовать его теорию независимым образом означало подвергаться обвинениям в плагиате,24 тем более, что можно было утверждать, будто ученик Фрейда чрезмерно подчеркивает один из аспектов психоанализа, выстраивая систему на базисе одной из идей Фрейда.
Клинические выводы Ранка, приведшие его к созданию его теории, резко противоречили психоаналитической мысли того времени. Слишком просто, читая сегодня работы Фрейда, домысливать в них наши современные инсайты. Но в то время, когда писал Ранк, Фрейд уделял особое внимание интеллектуальному пониманию как исцеляющему фактору.
До «Травмы рождения» Ранк сотрудничал с Ференци в написании «Развития психоанализа», предназначенной устранить рационализм работ Фрейда прежних дней. Хотя даже в 1950 году Джонс продолжает считать эту книгу «греховной»25, ее обзор сейчас является обычным делом для аналитиков. Ранк и Ференци подчеркивали, что в анализе следует придерживаться текущих проблем реальности, а значит, уделять больше внимания в терапии взаимодействию аналитик-пациент. Фрейд был недоволен тенденцией пациентов к отыгрыванию проблем вместо того, чтобы их вспоминать. Ранк и Ференци, напротив, указывали на возможность терапевтического использования отыгрывания как составной части анализа, который должен включать в себя эмоциональное оживление прошлого, а не только интеллектуальное знание о нем. Хотя Ференци оставался с Фрейдом на десять лет дольше Ранка, их книга стала источником проблем между Фрейдом и его ближайшим сподвижником. Подход Ранка, как и других диссидентов психоанализа, подразумевал, что для пациента полезна поддержка, а не только инсайт. Как и другие, Отто Ранк занимал более терпимую позицию в отношении психотерапии и ее целей. Как была правильно передана суть концепции травмы рождения Ранка, «мать является ребенку в отношениях любви — и символизирует то, чем ребенок уже является, его естественное состояние — а отец является в отношениях добродетели — и символизирует то, чем ребенок должен стать»26
2. Преждевременная скорбь
Другие ученики, особенно Джонс и Абрахам, использовали разногласия между Фрейдом и Ранком. Фрейд от всего сердца хотел сохранить Ранка. Но даже он сам оказался заложником собственного величия как создатель психоаналитического движения, распространивший в свое время легенды о ереси Адлера и Юнга. Теперь все, у кого были причины ревновать к положению Ранка, по воспоминанию одного аналитика, «набросились на него как свора собак». Качества, которые дали Ранку возможность стать приемным сыном Фрейда, и знаки благожелательности со стороны Фрейда, побуждали остальных атаковать. Некоторые из учеников Фрейда вспоминают, что он был мягче, чем многие его приверженцы: Фрейд сказал «Мои ученики ортодоксальнее меня»27; это напоминает заявление Маркса, что сам он не марксист. Сначала Фрейд хотел дать Ранку возможность поработать над своими идеями. Фрейд многое понял из опыта былых столкновений с учениками, и любовь к Ранку побуждала сделать для него исключение.
Фрейд как человек хотел сохранить мир с Ранком. Но психоаналитическое движение в целом или, по крайней мере, некоторые его лидеры, вмешивались в личные чувства Фрейда к Ранку. Психоанализ жил своей жизнью, и ему удалось встать между Фрейдом и Ранком. Поскольку верные ученики не могли успешно соревноваться с Фрейдом, они состязались друг с другом. В каждом из них было сильно желание стать любимым сыном. Книга Ранка о травме рождения пришлась кстати, и нашлись все основания оспорить ряд его положений. Но сам Ранк не считал, что он «отказался» от психоанализа. То, что обрушилось на него, было подавленным соперничеством и ревностью других учеников Фрейда.
Карл Абрахам в Берлине был одним из главных гонителей ереси. В представлении Джонса, у Абрахама был здравый и взвешенный взгляд на позицию, занимаемую Ранком. Абрахам якобы видел в Ранке признаки научного отступничества, как десятилетием раньше у Юнга. Но если просто прочесть письма Фрейда к Абрахаму, появляется альтернативная интерпретация: Абрахам усугублял ситуацию. Фрейд писал ему о теории Ранка в мае 1924 года: «Я полагаю, она «провалится» сама, если не слишком резко ее критиковать, и тогда Ранк, которого я ценю за одаренность и оказанную им помощь, усвоит полезный урок».28
Фрейд постоянно защищал Ранка от Абрахама, пытаясь сдерживать его атаку. Абрахам, согласно Джонсу, был «достаточно смел, чтобы отнести изменившееся отношение Фрейда [к Абрахаму] на счет возмущения, вызванного тем, что ему сказали болезненную правду.29 Фрейд рассказал Ранку о подозрениях Абрахама и его ссылках на проблемы с Юнгом; у Ранка были основания возмущаться вероломством бывшего друга. Ференци поддерживал мнение Ранка об Абрахаме, и по практическим соображениям комитет перестал функционировать. Даже после смерти Абрахама в 1925 году, Фрейд относил на его счет берлинский фанатизм, направленный против Ранка. «Преждевременный диагноз Абрахама, несомненно, способствовал такому ходу событий и ускорил его».30
Джонс не только опубликовал свою версию этих событий в биографии Фрейда, но и лично способствовал изгнанию Ранка. Напряженность между Джонсом, Абрахамом и Ранком не была очевидна для остальных членов психоаналитического движения до публикации фрагментов их переписки, что произошло лишь годы спустя. Джонс признавал, что он был человеком с собственными представлениями, и он был редактором International Journal of Psychoanalysis в Лондоне; между ним и Ранком, который был редактором Zeitschrift и заведовал прессой в Вене, неминуемо должен был возникнуть антагонизм. У Джонса был ясный ум, но его описание разрыва Ранка с Фрейдом злонамеренно и однобоко.
Позже Джонс сентенциозно заявлял, что заботился исключительно об интересах Фрейда. «Три года, — заявляет Джонс — я жил в страхе, что «братская враждебность» Ранка регрессирует к более глубокой «враждебности к отцу», и я вопреки себе надеялся, что это не произойдет, пока Фрейд будет жив».31 Однако Джонс был достаточно честен, чтобы признать, что Фрейд временами обвинял его и Абрахама в том, что произошло с Ранком, хотя после окончательной утраты Ранка Фрейд полагал, что они могли быть правы. Фрейд защищал Ранка от «нашей [Джонса и Абрахама] якобы невротической подозрительности. Конечно, мы оба оспаривали версию Фрейда»32. В письме Фрейда от 1924 года слышится агония; он все еще пытается найти выход из тупика:
«Я уже просто не понимаю Ранка…Пятнадцать лет я знал его как человека сердечного, готового оказать любую услугу, уступчивого, абсолютно надежного, готового выслушать новые предложения, и при том беспрепятственно разрабатывающего собственные идеи, в споре всегда принимающего мою сторону, как я полагаю, без малейшего внутреннего принуждения, его к этому подталкивающего… Какой же Ранк настоящий, тот, кого я знал пятнадцать лет или тот, кого Джонс в последние несколько лет мне показал?».33
Если Фрейд разрывался между привязанностью к Ранку и неизбежной реальностью утраты, то на личном уровне все было еще более печально. Все соглашаются в том, что «сепарация с Ранком…была, возможно, самой болезненной [из всех] для Фрейда, который был расположен к Ранку и высоко ценил его способности…Фрейд видел в нем своего последователя, который будет развивать его идеи».34 Хотя мы указали на некоторые основания для проблем между Ранком и Фрейдом в терминах интеллектуальных и терапевтических проблем и отметили роль Абрахама и Джонса в затруднении возможного примирения, было и другое непредвиденное событие — у Фрейда был обнаружен рак челюсти. Хотя Джонс утверждал, что Фрейд всегда считал, что его болезнь сыграла ключевую роль в этой ссоре, среди остальных учеников Фрейда эта идея не была распространена.35 Как Джонс передает мнение Фрейда, он «позже всегда утверждал, что эта новость [о раке] оказала определяющее влияние на Ранка, который полностью зависел от него в жизненных вопросах, и это побудило Ранка искать свой независимый путь»36.
Как бы ни говорил психоанализ тех лет о необходимости сыну превзойти отца, до болезни Фрейда Ранк не знал о своих чувствах соперничества по отношению к нему и о своей амбивалентности. Рак у Фрейда начался в апреле 1923 года, в тот месяц, когда Ранк создал «Травму рождения». Для Ранка перспектива утраты Фрейда означала, что он неожиданно лишится идеального заменителя отца. Для Фрейда болезнь стала поворотным пунктом в жизни: с этих пор его будут мучить физические страдания.
Из всех членов комитета только Ранк в полной мере знал о серьезности заболевания Фрейда. В то время считали, что Фрейд не выживет.37 Джонс вспоминает, что на обеде, когда было упомянуто имя Фрейда, «Ранк разразился неконтролируемым истерическим смехом»38. Непосредственная реакция Ранка на болезнь Фрейда могла быть маниакальной; неожиданное возбуждение могло скрывать глубочайшую печаль и скорбь, и неудивительно, что откладывающаяся смерть Фрейда затронула глубинные эмоциональные струны Ранка. Более того, Ранк полностью зависел от пациентов, которых присылал ему Фрейд. Но и просто по-человечески Ранк сильно страдал от ожидаемой утраты. Вместе со скорбью по Фрейду происходил естественный отток эмоциональных энергий Ранка. Если Фрейда не станет, Ранку следует подготовиться к тому, что его ждет.
Все это для Ранка было неясно; сложно было распутать клубок непростых эмоций без преимуществ ретроспективного взгляда. Но один неожиданный фактор оказал поразительное воздействие, и его нельзя недооценивать. Фрейд не умер, а поправился и прожил еще шестнадцать лет. Маниакальная вспышка Ранка предполагает, что он отреагировал на предполагаемую утрату Фрейда ее отрицанием. Ранк все больше боялся того, что с ним будет после смерти Фрейда; как говорит психоаналитический опыт, страху сопутствует желание. Тревожность в связи с утратой учителя должна была сопровождаться частично осознаваемым желанием устранить Фрейда и соответствующим чувством вины. Такую скорбь тяжело выносить. Но в результате, когда Ранк стал организовывать свою жизнь так, будто Фрейда с ним больше не было, Фрейд неожиданно вернулся. Для Ранка это было так, как если бы он пережил боль смерти Фрейда, а тот неожиданно воскрес.39
Болезнь Фрейда заставила его взглянуть на Ранка новыми глазами. Вскоре после начала заболевания он «получил вырезку из газеты в Чикаго, где говорилось, что он «медленно умирает», оставил работу и передал своих учеников Отто Ранку»40. Фрейду донесли, что Ранк с готовностью вступит в должность. Теперь Ранк стал для Фрейда любимым сыном, пришедшим, чтобы убить отца.
Фрейд в начале 1924 года описывает себя как «инвалида с пониженной способностью работать и с ослабленным сознанием…»41. Когда в нем поселился рак, смерть, гнездящаяся в его челюсти, все мужчины стали представляться его убийцами. Травма, вызванная раком, убила часть его личности. Ранк в жизни Фрейда символизировал вдохновение, отдачу, щедрость, но больше Фрейд не мог быть таким. Примирению препятствовало то, что само присутствие Ранка персонифицировало для Фрейда ту его часть, которая уже умерла.
Годы между 1923 и 1926 – вырванные страницы в истории «отхода» Ранка от Фрейда. Конечно, Ранк стал бунтовать и опровергал путь Фрейда, пролагая свой собственный. Но мотивы и события, выталкивающие его из мира Фрейда, были идиосинкразическими, и историческая последовательность событий была полна отступлений и примирений.
После множества разногласий, в особенности с Абрахамом, Ранк принял приглашение посетить Америку на шесть месяцев. Он отправился в плавание 27 апреля 1924 года, через несколько дней после своего сорокового дня рождения. Отстраненность, созданная этим путешествием, сыграла свою роль в уходе Ранка из мира Фрейда. «Сложно преувеличить значение этого акта пространственной сепарации, вследствие которого он [Ранк] был предоставлен сам себе»42.
Следующие несколько лет Ранк много путешествует между Веной, Парижем и Нью-Йорком, что было, по крайней мере отчасти, способом справиться со смешанными чувствами к Фрейду. Когда Ранк весной 1924 года появился в Нью-Йорке, он стал обосновываться там; он попытался организовать американских аналитиков под своим руководством, что не радовало местных авторитетов. Фрейд вновь обнаружил, что защищает Ранка; например, американский племянник Фрейда, Эдвард Бернайс, счел Ранка невыносимым.43
Американские аналитики, почти все концентрировавшиеся в Нью-Йорк Сити, отчаянно нуждались в тренинге. Они стекались к Ранку с просьбами об анализе, чтобы научиться лучше вести собственную практику. Насколько им было известно, Ранк прибыл к ним как верный эмиссар Фрейда. Ранк взял много пациентов, всех на относительно короткий период, брал большую, чем американские аналитики, плату и пытался распространять свои новые идеи. Американцы ждали от Ранка объяснения некоторых теорий Фрейда, но обнаружили, что он и сам их критикует.
Фрейд изо всех сил пытался вернуть Ранка. В письмах, которыми они обменивались через океан, содержится история их проблем. Идея травмы рождения Ранка представлялась Фрейду еще одним способом избежать реальности эдипова комплекса. Фрейд вполне справедливо указал на причину акцента на матери у Ранка: «Исключение отца в Вашей теории в значительной степени является результатом личных впечатлений Вашей жизни…»44 Но Ранк мог возражать: «Вы, как и я, знаете, что обвинение в том, что инсайт проистекает из комплекса, очень мало значит…и…ничего не говорит о ценности или истинности этого инсайта»45. Фрейд старался быть понимающим и терпимым:
«Предположим, Вы скажете мне, что не можете поверить в первобытную орду и первобытного отца, или считаете разделение Эго и Ид нецелесообразным; неужели Вы действительно считаете, что я бы больше не пригласил Вас на обед или исключил из своего круга?… Признаюсь Вам, мне всегда нелегко следовать за новой мыслью, которая не соответствует моему пути или идет не туда, куда мой путь может привести меня».46
В конце лета или в начале осени 1924 года Фрейд (чтобы показать свою терпимость) называл Ранка в числе верных последователей, в отличие от известных диссидентов, таких, как Адлер и Юнг.47
Фрейд признавал, что Ранку необходимо расти, а это требует определенной сепарации с его духовным домом. Как писал Фрейд, «Я был так рад, что он создал поистине оригинальное построение в сфере анализа, что готов был вынести самое доброжелательное суждение».48 Но Фрейда преследовали воспоминания о прежних предательствах. «Ранка его открытие уводит прочь, как некогда Адлера, но если он в этом будет искать опору для независимости, он не будет столь же удачлив…»49.
Какие бы ни возникали сложности, почти двадцать лет Фрейд чувствовал глубокую потребность в Ранке как «в живом человеке, на которого он мог бы проецировать свою идеальную самость».50 Ранк вернулся в Вену в октябре 1924 года, нагруженный проблемами с американскими аналитиками, виной и беспокойством, что он разочаровал Фрейда (и не только как ученик). События в Венском Обществе уже выталкивали Ранка прочь. Он был вице-президентом, и после болезни Фрейда должен был стать президентом; в его отсутствие Фрейд сделал вице-президентом Пауля Федерна, а Ранка назначил секретарем Общества. Ранк решил на остаток года перенести свое преподавание и практику в Соединенные Штаты и ушел с поста главного редактора Zeitschrift; объявляя об отставке Ранка, Фрейд высоко оценил его «неустанную преданность и образцовую работу»51*52. Фрейд нашел также нового управляющего издательским домом. Как заметил Фрейд через месяц после возвращения Ранка в Вену, «явного разрыва удалось избежать… Но близкие отношения с ним подошли к концу…»53
Ранк вновь уехал из Вены в конце осени 1924 года, побывал в Париже, а затем вновь вернулся к Фрейду. Он пребывал в унынии и депрессии, чувствовал раскаяние и желал примирения с Фрейдом. По мнению Фрейда, состояние Ранка было психиатрически неблагоприятным54. Не вполне ясно, какого рода формальные терапевтические отношения установились теперь между ними. Но после многих часов, проведенных с Ранком, Фрейд писал Абрахаму, что он «уверен, что вылечил его от невроза, как было бы после анализа».55
В покаянном письме, которое Ранк послал другим членам комитета, он пытается убедить их в отсутствии дурных намерений в отношении Фрейда или других аналитиков; Ранк признает, что он
«понял настоящую причину своего кризиса — это травма, вызванная опасной болезнью Профессора…Маниакальное состояние…как непосредственная реакция на его заболевание…должно было избавить меня от боли утраты…Профессор, конечно, знаком со всеми деталями этой истории, и я надеюсь, что и вам будет этого достаточно».56
Достигнув видимого примирения с Фрейдом, Ранк в январе 1925 года вернулся в Америку. Но после того как их близость была разрушена, они становились все более независимыми друг от друга. В конце февраля Ранк вернулся в Вену и оставался там до сентября. Затем Ранк вновь уехал в Соединенные Штаты и вернулся в Вену весной 1926 года. В апреле, за три недели до празднования семидесятилетнего юбилея Фрейда, Ранк нанес ему последний визит вежливости и отбыл в Париж. В том же году Ранк оповестил Венское Общество, что он «постоянно обосновался» в Париже; в 1929 году он без лишнего шума подал в отставку. В отличие от Адлера и Юнга, он не прихватил с собой других аналитиков.
В этот напряженный период Ранк имел все основания жаловаться на других учеников Фрейда, «этих шумных пустословов… [с] их детской ревностью». Он вполне обоснованно считал, что «берлинские планы и козни…недостойны научного движения…»57 Однако, в Вене по крайней мере одна из друзей и коллег, Хелен Дойч, содействовала его примирению с Фрейдом, пока Ранк был в Америке.
Она делала это как для Ранка, так и для самого Фрейда, поскольку Фрейд казался глубоко задетым. Она объясняла Фрейду, что близость Ранка к нему поставила молодого человека в положение чрезвычайного стресса; требовалось терпение и понимание. Она напоминала Фрейду, как Ранк был к нему привязан, и как ему пришлось надеяться только на себя в преддверии смерти Фрейда. Но все это Фрейда не успокаивало. Он отбросил все ее попытки посредничества последней фразой из еврейской истории: «Тогда почему же он не поцеловал горячую печь!». Мастер еврейских анекдотов, Фрейд объяснил, что он имеет в виду: у раввина была молодая красивая жена, и у него в доме жили многие из его учеников. Однажды, вернувшись домой, раввин обнаружил, что его любимый ученик целует его жену. На все упреки жена ответила, что ученик болен, он не в себе и не ведает, что творит. «Тогда почему же он не поцеловал горячую печь!».58
Фрейд сердился не только на вмешательство Дойч, но и на Ранка. Ожидания Фрейда, вдохновлявшие Ранка, теперь обернулись ощущением, что его предали. Его время ценно, и он обратится к кому-нибудь другому. Хотя Фрейд соглашался, что на одном уровне речь шла о преждевременной скорби Ранка, по его мнению, все было проще – проблема была в деньгах. Фрейд считал, что глубже идти необходимости не было – Ранк со своими теориями в Америке очень неплохо зарабатывал.59
3. Воля и художник
Тема денег была новой в жизни Ранка. В Вене он жил в самых скромных условиях; однако, в Америке психоаналитики из центральной Европы приветствовались как знаменитости. Американцы были богаты и хотели проходить анализ; кроме того, Ранк предлагал более краткий анализ, что позволяло больше платить за сессию (хотя в долгосрочной перспективе длительный анализ мог быть лучшим способом зарабатывать деньги с наименьшими проблемами для аналитика). К тому времени, как Ранки переехали в Париж, они стали жить в шикарных экстравагантных апартаментах с дворецким, поваром и горничной. Хотя Ранк больше не увидел Фрейда, и разрыв был необратим, прошло несколько месяцев до его официального ухода из Венского Общества. Для статуса Ранка как аналитика в Париже и Нью-Йорке было выгодно оставаться членом группы Фрейда даже после разрыва их личной связи.
Джонс затрагивает финансовую тему косвенно: «У Ранка было чутье…на практические дела, и вступи он в мир финансов, он, несомненно, добился бы успеха; ходили сплетни, что он использовал эти способности в Париже в зрелые годы».60 Фрейд, некогда называвший Ранка «совершенно честным», теперь характеризует его как «жуликоватого мальчишку» и «шарлатана»; «он был одним из самых одаренных моих учеников, но шельмецом [gonif]».61
«Сейчас это выглядит так, будто он с самого начала имел намерение нажиться на своей «патентованной процедуре»…Сейчас он напоминает мне того служащего из “Les Travailleurs de la Mer” Виктора Гюго, который годами правильного поведения добился большого доверия и смог, наконец, украсть огромную сумму денег».62
Ранк пошел вслед за Юнгом, став еретиком во время пребывания в Америке, стране, которая всегда отталкивала Фрейда своим почтением к численному превосходству, верой в статистику и преклонением перед богатыми наглецами.
Горечь Фрейда усиливалась тем, что Ранк со своей травмой рождения был в каком-то смысле карикатурой на него. До конца первой мировой войны американские пациенты приезжали в Вену, и конечно, Фрейд был основным получателем и распределителем богатств Нового Света: он сидел и ждал, пока американцы к нему приедут. Ранк оказал ему услугу, поехав в Америку в ответ на приглашение читать лекции и в поиске пациентов. Как Фрейд писал Ранку в мае 1924 года: «Я так рад, что Вы нашли единственно разумный способ поведения, при котором можно жить среди этих дикарей: продавать им свою жизнь как можно дороже».63 Когда Ранк переехал в Париж, он смог взять с собой американских пациентов, думавших направиться в Вену. Как при своем первом визите в Америку Ранк считался самым верным учеником Фрейда, так и после переезда в Париж прошло некоторое время, прежде чем окружающие узнали о его разногласиях с Фрейдом.
Ни в одном из опубликованных материалов не говорится о том, что жена Ранка Тола сыграла какую-либо роль в разрыве своего мужа и Фрейда. Известно, что между Толой и Отто были разногласия, и она не всегда сопровождала его в поездках в Америку. В 1935 году, когда он навсегда переехал в Америку, она осталась в Париже. Незадолго до смерти Ранка в 1939 году они развелись, и он женился во второй раз. Тола, которую Хелен Дойч в конце 1930-х годов пригласила в Бостон, была одной из последних квалифицированных аналитиков в Америке без медицинского образования.
Хотя Тола Ранк могла этого не знать, Фрейд частично винил ее за то, что у него произошло с ее мужем. «Это ее вина, ее возрастающая потребность в деньгах и важности».64 Тогда и Анна Фрейд думала, что это вина Толы, хотя позже она решила, что Тола была жертвой. 65 Никто не был в меньшей степени склонен вставать между Фрейдом и Ранком. Тола была предана Фрейду; как жена Отто, она не играла независимой роли в близком Фрейду кругу. В то время она не ввела в психоанализ новых теорий или техник. Она посещала в Вене семинар Анны Фрейд по детскому анализу, и в ноябре 1925 года давала деньги на психоаналитическую прессу.66
Раскол между Фрейдом и Ранком «больно задел»67 Толу. Она никогда не понимала в полной мере их теоретические и практические разногласия, и ей сложно было справляться с теми болезненными внутренними расщеплениями, которые вызывал у нее этот раскол. Когда сложности достигли апогея, Фрейд жаловался ей на неблагодарность Отто. Хотя между ней и мужем уже существовало определенная отстраненность, она поехала с ним в Париж в 1926 году. Еще не было окончательно ясно, что она встанет на сторону «отца» против своего мужа, но она продолжала сохранять связь с Фрейдом. Каждый год она ездила в Вену и навещала Фрейда и своих близких друзей. Однажды Фрейд задал ей резкий личный вопрос об Отто, и она тактично защитилась: «Почему Вы меня об этом спрашиваете, Вы ведь знаете, что я думаю и чувствую, зачем делать это еще тяжелее для меня?». Она говорила, что у нее маленький ребенок, и она предпочтет хранить верность партнеру по браку.68
Позже она рассказывала, что напоминала Ранку о том, что сделал для него Фрейд и как Фрейда ранил его уход. Но она очень редко говорила с мужем о его проблемах с Профессором или о прочих неприятностях. Оба супруга были замкнутыми и даже скрытными в том, что касалось их жизни. Тола не могла прямо объединиться с Фрейдом, если она продолжала жить с Отто. Но в результате, когда ее брак почти распался и она начала практиковать анализ, она стала более открыто занимать сторону Фрейда.
Верность Толы по отношению к Фрейду по контрасту с ее мужем может показаться кому-то поразительным примером оппортунизма. Привязанность Фрейда к ней возникла только в результате ее супружества с Ранком. У нее был собственный талант психолога, она была наделена интуицией и воображением, а такой тип людей Фрейд всегда ценил; но это значило для него меньше, чем то, что она была женой Ранка.
Восхищение, которое Тола испытывала к Фрейду, пока ее муж боролся за независимость, могло подтолкнуть Ранка к освобождению от Фрейда. Если Фрейд был тем человеком, на которого его жена смотрит снизу вверх, то Ранк должен пытаться походить на него. Кроме того, Тола была экстравагантна в денежных вопросах. Не то, чтобы для нее были важны деньги как таковые – она к ним вовсе не стремилась – но она тратила их слишком беспечно.
В Париже Ранк создал среду, соответствующую его новому представлению о себе и о своей жене. В их круг входили Генри Миллер, Анаис Нин и богатые американские пациенты. Тола стала покровительствовать художникам. Ранк не мог заработать достаточно денег на их экстравагантную жизнь. «Я чувствую, – писал он в 1931 году, – что финансовая необходимость вынуждает меня ехать в Америку, поскольку иначе я не смогу заработать на жизнь»69. Близкие друзья видели ту же проблему: «Ранк говорил о своем отчаянии. Он не может заработать на жизнь во Франции. Возможно, ему придется принять предложение из Америки. Он не хочет уезжать… давление реальности ужасно, его жена, его дочь, его будущее».70
Тола в Париже отвергла предложение Ранка поехать с ним в Америку; он помогал основывать школу социальных работников в университете Пенсильвании. Отто явно печалили их отношения. Тола начала работать с детьми в Париже, хотя еще в 1934 году она по большей части вела хозяйство. Она проходила анализ у Миры Оберхольцер, бывшей пациентки Фрейда. Однако, обосновавшись в Бостоне в 1939 году, она постепенно набрала собственную практику; в те дни вдовы умерших аналитиков часто сами бывали приняты как аналитики. Она стала выдающимся специалистом в супервизиях работы с детьми и в тренинге будущих терапевтов; в Детском Центре Джеймса Джексона Путнема она была пионером лечения «атипичных» детей. Ее профессиональный успех в Америке, тем более замечательный по сравнению с ее невысоким формальным статусом в Европе, последовал за распадом ее брака. Она умерла в 1967 году.
Тола оставалась в рамках психоанализа, а Ранк стремился избавиться от влияния Фрейда. Сразу после отъезда из Вены он прислал Фрейду в подарок на семидесятый юбилей великолепное издание работ Ницше; Фрейд показал его собравшимся ученикам. Однако Фрейда раздражал шикарный подарок; он уже упрекал Ранка за «экстравагантное, в дорогой коже» издание собрания сочинений самого Фрейда.71 Отзвук темы денег слышен в комментарии Фрейда по поводу подарка, который он счел взяткой со стороны Ранка. Но особым раздражающим фактором был, должно быть, выбор в качестве подарка работ Ницше. На первый взгляд, подарок был полон лояльности и смирения, но он также означал, что Ранк обращает внимание на предшественника Фрейда. Как если бы он говорил своим подарком: «Вы обвиняете меня в том, что я взял у Вас; смотрите же, что Вы взяли у Ницше».72
Процесс отхода от учителя, который был эго-идеалом, от человека, ставшего интернализованной частью личности, бывает болезненным, медленным и мучительным. Работы Фрейда вызывают сильное искушение полностью принять их или полностью отвергнуть. Ранк переходил от одной крайности к другой, пытаясь стать независимым.
Одним из способов расставания с Фрейдом, который избрал Ранк, было идентифицироваться с бывшим учителем, стать учителем самому и взять учеников, продолжающих твое дело. В Париже Ранк встретил Анаис Нин, художницу и писателя; проза Ранка была тяжеловесна и сложна для чтения, и он хотел, чтобы она переписала его книги, конденсируя и проясняя их содержание. Он ее анализировал, она сама начала практиковать и помогала ему в качестве личного секретаря.
В ее дневниках содержится выразительное описание аскетического характера Ранка. Он все еще был человеком идеи: «Он философ, а не художник. Поэт весь в любви, это любовник. Философ это комментатор…Ранку необходимо сразу из всего извлечь смысл или суть…Il pense sa vie. Его истинная жизнь заключается в анализе жизни». Она противопоставляет Ранку их общего друга Генри Миллера:
«в жизни…[Ранк] неопытен. Он не отдается жизни. Подробности жизни, так вдохновляющие Генри, он не замечает. Забавное лицо прохожего, цвет дома, вкус мелочей. Физическая, видимая жизнь. Он не обращает внимания на внешность, цвет, детали. Он живет в абстракциях».
Согласно ее описанию, Ранк мог быть «темным и тяжелым. У него нет joie de vivre. Его удовольствия идут от ума». Она обнаружила «единственного метафизика в мире психоанализа: это Ранк».73
В Париже Ранк становился все более оригинальным. Он рекомендовал краткосрочный анализ с заранее установленным сроком окончания, тогда как Фрейд, становясь старше и опытнее (и серьезнее болен), настаивал на более длительном лечении. Ранк — отчасти, несомненно, вследствие самокритики – ополчился против того, что он считал научной сухостью терапии Фрейда:
«Я полагаю, анализ стал злейшим врагом души. Он убивал то, что анализировал. Я видел слишком много обрядового и догматичного психоанализа у Фрейда и его учеников. Вот почему я был отторгнут изначальной группой. Я стал интересоваться художником. Я стал интересоваться литературой, магией языка. Меня не устраивал медицинский язык, он слишком стерилен».74
Как узнала от Ранка Анаис Нин, «если можно потеряться в лабиринте эмоций, то можно потеряться и в лабиринте анализа… Объективность так же обманчива, как и инстинкты, ведет к такому же самообману».75 Она цитирует Ранка, который говорит:
«Половина эффективности анализа заключается в желании аналитика исцелять и помогать… Каждый аналитик обладает им в начале, а затем постепенно теряет его. Если анализ становится механическим, он страдает…Фрейд начал анализировать меня. Он полагал, что каждый аналитик должен быть проанализирован. Но у нас ничего не вышло. Он был необъективен. Или, по крайней мере, я не чувствовал, что он объективен. Чрезмерная мудрость не давала мне быть собой».76
Ранк считал, что невроз – это не болезнь, а неудавшееся произведение искусства, и невротика следует лечить как «неудавшегося художника».77 Ключ кроется в психологии творческого начала. Как и многие пост-фрейдистские авторы, Ранк был убежден, что ранние психоаналитические формулировки отводили эго индивида чрезмерно пассивную роль по отношению к жизни инстинктов, тогда как способность творчески интегрировать конфликты является основным различием между эмоциональным успехом и неудачей. «Ранк пришел к выводу, что проблема пациента заключается в том, чтобы научиться утверждать свою волю… в 1925 году Ранк был сторонником более активной формы терапии, нацеленной на то, чтобы помочь пациенту утвердить себя и найти свою индивидуальность».78 Вместо того, чтобы подозрительно выискивать «сопротивления», терапевт должен помогать пациенту утверждать его волю (творческие силы), несмотря на всю его вину или страхи, будь то страх слияния или независимости.
Ранк возражал против того, что он считал чрезмерным рационализмом подхода Фрейда, направленного на устранение иллюзий и раскрытие «истины»:
«Наука в области психологии оказалась полным провалом…Ошибка состоит в научном прославлении сознания, интеллектуального знания, которое даже психоанализ почитает как высшего бога, хотя и называет себя психологией бессознательного…Интеллектуальное понимание — это одно, а реальная работа над эмоциональными проблемами — это совсем другое…».79
Для Фрейда задачей терапии является как реконструкция прошлого пациента, так и исследования, и он был склонен считать рациональное понимание критерием здоровья, клеймя все иррациональное как невроз. Согласно Анаис Нин, Ранк протестовал против психоаналитического акцента на «сходстве людей; я подчеркиваю различия между людьми». Ранк «не практиковал психическую хирургию. Он полагался на свою интуицию, стремясь найти в ней [женщине] то, что никто из нас ранее не подозревал»80. Ранк хотел уйти от призыва Фрейда к самопреодолению. «Я действительно хочу уйти в отставку и спокойно дожить свою жизнь. Хватит с меня «этого мира», внутри меня и так есть множество миров».81 Проблема психоанализа в том, что он не «принимает человеческую природу».82 Но Анаис Нин чувствовала, что Ранк не полностью освободился от точки зрения Фрейда:
«Порой я чувствовала, что Ранк уделяет слишком много внимания тому, что должно быть, а не тому, что есть; он не принимает переживание как заменитель мудрости. Порой я чувствовала, что поспешно обретенная мудрость может стать опасным сокращением пути. Она вызывает ужас и боль. Я чувствовала, что ее следует использовать лишь в исключительных случаях».83
Вопреки себе самому Ранк оставался учеником Фрейда. Как Фрейд в свое время создал его, так и Ранк стремился создавать других:
«Когда Ранк спасал людей, они становились его созданием. Ему приходилось оставаться фигурой, спасшей их, идеальным мудрецом. Ему нельзя было быть человеком или даже любить их. Жизнь аналитика трагична. Сельский врач, терапевт, может быть человечным, совершать ошибки. Его могут любить за то, какой он вне своей профессии. Аналитик в сознании пациента должен оставаться лишь персонажем его собственной драмы».84
По ее мнению, Ранк был «абсолютистом в отношении к жизни». Он чувствовал, что анализ и терапия «отделяют его от жизни, а не исполняют его личностные потребности. Анализ создает иллюзорные привязанности».85 Жизнь требует компромисса и ограничения, а в творчестве Ранк мог быть автократичным и контролирующим.
Джонс не только пытается начертить жизненную линию Ранка параллельно пути Юнга, но и продолжает обвинять его в наличии психоза. По его мнению, Ранк «страдал от циклотимии» (т.е. маниакально-депрессивного психоза).86 Другие авторы, принимая версию Джонса, говорили, что «Отто Ранк медленно скатывался к безумию».87 Очевидно, именно Фрейд первым поставил диагноз маниакально-депрессивного (хотя, несомненно, речь шла о неврозе, а не о психозе) своему ученику, с которым не смог справиться. В 1934 году, например, Фрейд говорил о Ранке, что он
«был…моим секретарем на протяжении пятнадцати лет, был близок мне и делал весьма ценную работу, практикуя психоанализ так, как это и следует делать. Затем он пошел другим путем, и с тех пор мы не поддерживали отношений друг с другом…Я не могу объяснить, почему, я не вправе раскрывать его личную жизнь, скажу лишь одно, поскольку это и так известно: после расставания со мной Ранк периодически испытывал депрессии, а в промежутках между ними своего рода маниакальные фазы — периоды, когда он исполнял огромную работу, и другие, когда он совсем не мог действовать. У него и раньше была эта тенденция, но теперь…его можно было назвать больным…».88
Но как недавно заметил один психиатр, «важно четко разделять болезнь и структуру характера. У человека может быть маниакально-депрессивная патология, но он не будет клинически болен, и у него не будет никаких срывов».89
Джонс обнаруживает у Ранк «поразительные» и «примечательные» изменения90 (Джонс использует такие сильные прилагательные, как «изумительный», «экстраординарный» и «радикальный» – известная британская сдержанность часто сопровождается преувеличением). Но люди, лучше знавшие Ранка – его семья, друзья и пациенты – не видели в нем признаков того «психического срыва»91, о котором пытается рассказывать Джонс. У Ранка были проблемы, как и у всех людей, но он оставался вполне консолидированной личностью, контейнировал свои депрессивные настроения, и они никогда не завладевали им полностью.
Ранк разделял ту горечь, которую испытывал Фрейд, хотя в книгах Джонса ее, возможно, больше, чем было у этих двоих. Ранка возмущало отношение к нему бывших коллег, психоаналитиков. Как говорит его старый друг Ганс Сакс (каждый из них думал, будто другой прекратил общение с ним после ссоры между Ранком и Фрейдом), Фрейд прекратил разговоры о Ранке, сказав «довольно жестко…: «Теперь, когда я все простил, у меня с ним все кончено»»92. В своих работах Фрейд часто подчеркивал, как сложно бывает избавляться от привязанностей, и это, как и многое другое в психоаналитических суждениях, было верно и в случае самого Фрейда. У Фрейда на самом деле никогда ничего не заканчивалось.
То, что Фрейд отверг идею Ранка о травме рождения как первичном источнике всякой тревожности, привело его к пересмотру собственных позиций, и в результате появилась книга «Торможение, симптом и страх» (1926). Хотя Фрейд считал построения Ранка далеко идущими и необоснованными, он писал: «было бы несправедливо ставить на один уровень его попытку и Адлера…».93 Однако Ранк, как Адлер и Юнг, отверг акцент на прошлом пациента, который ставил Фрейд, и обратился взамен к каждодневным переживаниям пациента в рамках самой аналитической ситуации. Ранк развивал психологическую теорию и технику явно вопреки концепциям Фрейда. К 1932 году Фрейд стал не только с еще большим сомнением относиться к ценности работы Ранка, но и отчетливее воспринимать его в одном ряду с двумя знаменитыми отступниками. Критикуя Адлера и Юнга, Фрейд переходит к критике процесса, посредством которого кто-нибудь
«может прийти к выводу, что переживание тревожности при рождении сеет семена всех последующих невротических расстройств. Ему может показаться, что следует ограничить анализ последствиями одного этого впечатления и обещать терапевтический успех лечения, длящегося три-четыре месяца».94
В 1937 году, за два года до того, как они оба умерли, Фрейд бескомпромиссно выразил свое отношение к работе бывшего друга: попытка Ранка сократить лечение
«была смелой и остроумной, но она не выдержала проверки критическим исследованием. Более того, она была продуктом своего времени, созданным под давлением контраста между послевоенной нищетой Европы и «процветанием» Америки, и предназначенным адаптировать темп аналитической терапии к спешке американской жизни. Мы не слишком много слышали о том, что воплощение планов Ранка сделало для больных. Возможно, не больше, чем пожарная бригада, которая была бы вызвана в дом, загоревшийся от перевернутой лампы, и ограничилась бы устранением лампы из комнаты, в которой вспыхнуло пламя. Несомненно, этим способом можно достигнуть сокращения времени работы бригады. Теория и практика эксперимента Ранка принадлежат прошлому – как и само американское «процветание».95
Многие годы Фрейд хотел, чтобы Ранк применил психоаналитические теории к легенде об Улиссе, где сын ищет отца, а отец сына. Отчаявшись подвигнуть своих последователей на интерпретацию мифологии, в 1930 году Фрейд сам исследует миф, легенду о Моисее. В начале работы Фрейд останавливается, чтобы упомянуть, что «в 1909 году Отто Ранк, в то время еще находившийся под моим влиянием, опубликовал, следуя моему предложению, книгу под заголовком «Миф о рождении героя»» (и в сноске Фрейд квалифицирует свой комментарий, говоря, что «в мои намерения не входило принижать ценность независимого вклада Ранка в работу»96). В работе «Моисей и монотеизм» Фрейд упоминает клинический пример
«молодого человека, обреченного расти рядом с никчемным отцом; [он], вопреки отцу, стал способным, достойным и уважаемым человеком. Но с течением жизни его характер обратился в свою противоположность, и он стал вести себя так, будто брал в качестве модели того самого отца. В…начале таких событий всегда присутствует идентификация с отцом в раннем детстве. Она всегда отвергается и даже гиперкомпенсируется, но в конце вновь возвращается».97
Сакс узнал в этом описании своего старого друга Ранка, который, согласно рассуждениям Фрейда, нашел идеальную компенсацию своего никчемного отца, но затем вновь регрессировал к идентификации с ним. Приехав увидеться с Фрейдом незадолго до его смерти, Сакс смог удостовериться, что Фрейд действительно имел в виду Ранка.98
Всего через месяц после того, как Фрейд умер в возрасте восьмидесяти трех лет, в октябре 1939 года внезапно умирает Ранк, которому не было и шестидесяти и который два месяца тому назад женился на Эстелле Бьюэл, своей американской секретарше. Фрейд жил с раком шестнадцать лет, а у Ранк была всего лишь инфекция горла, но через несколько дней он умер в результате аллергической реакции на лекарство, содержащее серу. Анаис Нин, потрясенная смертью человека, которого она помнила полным жизненной силы, написала трогательный некролог:
«Он собирался исполнить свое желание жить в Калифорнии. У его новой жены было там ранчо. Она была его сотрудником, переводила его статьи, работала с ним. Он был счастлив, он собирался оставить индивидуальную терапию. Он закончил новую книгу».
Анаис Нин чувствовала наступившую пустоту:
«Но в памяти встает живой образ, ясный и отчетливый, взгляд спокойный и проницательный, его любопытство и интерес, обилие плодотворных идей. У него были печали, глубокие депрессии, разочарования, фрустрации, но он не становился желчным или циничным. Его вера не угасала, как и его способность чувствовать и реагировать. Он не ожесточился, не стал бессердечным».99
1 Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. xii
2 Jack Jones, «Otto Rank: A Forgotten Heresy,» Commentary, Vol. 30, No. 3 (Sept. 1960), p. 219.
3 Ibid.
4 «On the History,» p. 25
5 The Diary of Anais Nin, Vol. I, ed. Gunther Stuhlmann (New York: Harcourt, Brace & World; 1966), p. 279.
6 Jones, Sigmund Freud, Vol. II, p. 160.
7 «The Theme of Three Caskets,» p. 292.
8 «Group Psychology and the Analysis of the Ego,» p. 135; «Mourning and Melancholia,» p. 249. Cf. also «The Interpretation of Dreams,» Vol. 4, p. 160.
9 Jones, Sigmund Freud, Vol. II, p. 160. Cf. also ibid., p. 155.
10 Cf., for example, Felix Deutsch, «Hanns Sachs,» The American Imago, Vol. 4, No. 2 (Apr. 1947), p. 4. Cf. also Sachs, Freud, p. 12.
11 Jones, Sigmund Freud, Vol. II, p. 160.
12 Ibid., pp. 187, 160. Wittels, Freud, p. 18.
13 Wittels, Freud, p.18.
14 «The «Uncanny,» p. 230.
15 Grotjahn, «Collector’s Items from the Correspondence Between Sigmund Freud and Otto Rank,» p. 26.
* Подруга Толы помнит, как примерно в это время позвала ее на бал-маскарад; Фрейд был у Ранков и хлопотал вокруг Толы, как если бы она была его родной дочерью.
16 Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 31.
17 Ibid., p. 58.
18 «From the History of an Infantile Neurosis,» p. 27.
19 Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 58.
20 Letters of Freud and Abraham, p. 352.
21 Quoted in Jones, Sigmund. Freud, Vol. III, p. 59.
22* Возможно, клинически концепция травмы рождения играла относительно небольшую роль в практике Ранка. По меньшей мере, один из пациентов, проходивших анализ у Ранка в 1926 году, ничего не слышал о травме рождения. Здесь можно вспомнить, как Карен Хорни сказала, что на любых стадиях изменения ее теоретических убеждений ее аналитическая техника не меняется.
23 Minutes, Vol. II, pp. 71-72, 323.
24 «A Special Type of Choice of Object Made by Men,» p. 173. Cf. also «The Interpretation of Dreams,» Vol. 5, pp. 400-01 and «Introductory Lectures,» Vol. 16, pp. 396—97, 407.
25 Deutsch, Confrontations with Myself, p. 146.
26 Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 55.
27 Jones, «Otto Rank: A Forgotten Heresy,» p. 228.
28 Letters from Rudolf Urbantschitsch to Ernest Jones, Feb. 29, 1956, and Sept. 30, 1956 (Jones archives).
29 Quoted in Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 68.
30 Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 66.
31 Quoted in ibid., p. 76.
32 Ibid., p. 47.
33 Ibid., p. 54.
34 Quoted in ibid., p. 69.
35 Nunberg, «Introduction,» Minutes, Vol. I, p. xxvi.
36 An exception is Schur, Freud, pp. 386, 467.
37 Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 55.
38 Cf. Sachs, Freud, p. 158; Siegfried Bernfeld, «On Psychoanalytic Training,» p. 467.
39 Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 93.
40 Bernfeld, «On Psychoanalytic Training,» p. 467.
41 Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 94.
42 Quoted in ibid., p. 65.
43 Taft, Otto Rank, p. 94.
44 Bernays, Biography of an Idea, pp. 270-71.
45 Quoted in Taft, Otto Rank, p. 99.
46 Quoted in ibid., p. 101.
47 Quoted in ibid., p. 107. Cf. also Jones, Sigmund Freud, Vol. Ill, p. 60, and «Letter to Fritz Wittels,» p. 287.
48 «An Autobiographical Study,» p. 53.
49 Quoted in Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 65.
50 Quoted in ibid., p. 70.
51 Ibid., pp. 69-70. По сообщению Нунберга в 1918 году Ранк присоединился к позиции Тауска, отрицавшего предположение о том, что будущие аналитики должны будут сами проходить анализ. «Introduction,» Minutes, Vol. I, p. 22.
* Однако примерно в это время Фрейд писал Лу Андреас Саломе, что Ранк «чувствовал, что устройству его жизни угрожает моя болезнь и ее опасности, он искал, куда бы скрыться, и ему пришла идея устроиться в Америке. Это тот самый случай, когда крыса бежит с тонущего корабля».
52 Taft, Otto Rank, p. 98.
53 Quoted in Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 71.
54 Ibid., p. 72.
55 Letters of Freud and Abraham, p. 379.
56 Quoted in Taft, Otto Rank, pp. 110, 113, 114.
57 Quoted in ibid., p. 102.
58 Interviews with Helene Deutsch, Sept. 8, 1965, and Feb. 26, 1966.
59 Cf. Letters of Freud and Andreas-Salome, p. 144.
60 Jones, Sigmund Freud, Vol. II, p. 160.
61 Freud/Jung Letters, p. 28. Taft, Otto Rank, p. 180; Letters of Freud and Zweig, p. 107; Jones, Sigmund Freud, Vol. Ill, p. 76; letter from Anna Freud to Ernest Jones, Nov. 7, 1955 (Jones archives); interview with Mrs. Hitschmann, Feb. 28, 1966.
62 Quoted in Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 70.
63 Quoted in Grotjahn, «Collector’s Items from the Correspondence Between Sigmund Freud and Otto Rank,» p. 22.
64 Interview with Helene Deutsch, Nov. 18, 1967.
65 Letter from Anna Freud to Ernest Jones, Feb. 8, 1955 (Jones archives).
66 Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 113.
67 Interview with Beata Rank, Aug. 22, 1966.
68 Interview with Beata Rank, Feb. 12, 1966.
69 Quoted in Taft, Otto Rank, pp. 159-60.
70 The Diary of Anais Nin, Vol. I, p. 334.
71 Jones, Sigmund Freud, Vol. III, p. 113.
72 Наиболее образованные ученики Фрейда постоянно обращали внимание учителя на заимствованные им у Ницше утверждения. О влиянии Ницше на Фрейда См.: Roazen, Freud: Political and Social Thought, pp. 84-85, and Brother Animal, pp. 33, 43, 92. См. также Letters of Freud and Zweig, p. 78.
73 The Diary of Anais Nin, Vol. II, ed. Gunther Stuhlmann (New York: Harcourt, Brace & World; 1967), p. 16; Vol. I, p. 327; Vol. II, pp. 26, 157.
74 Ibid., Vol. I, p. 277.
75 Ibid., Vol. Ill, ed. Gunther Stuhlmann (New York: Harcourt, Brace & World; 1969), p. 228.
76 Ibid., Vol. II, p. 37.
77 Ibid., Vol. I, p. 270.
78 Thompson, Psychoanalysis, p. 177. Cf. also Ruth Monroe, Schools of Psychoanalytic Thought (New York: Dryden Press; 1955), p. 581.
79 Quoted in Taft, Otto Rank, pp. 149-50.
80 The Diary of Anais Nin, Vol. I, pp. 271, 276.
81 Quoted in Taft, Otto Rank, p. 223.
82 Quoted in Jones, «Otto Rank,» p. 227.
83 The Diary of Anais Nin, Vol. II, p.34
84 Ibid., pp. 15-16.
85 Ibid., Vol. III, p. 21.
86 Jones, Sigmund Freud, Vol. Ill, p. 73. Cf. also pp. 45, 47, and Vol. II, p. 187. В другой своей работе Джонс был более осторожен в описании этой «циклотимии». Cf. Papers on Psychoanalysis, p. 497.
87 Robert, The Psychoanalytic Revolution, p. 241.
88 Wortis, Fragments of an Analysis with Freud, p. 121. Cf. also Jones, Sigmund Freud, Vol. Ill, p. 74.
89 Storr, The Dynamics of Creation, pp. 204-05.
90 Jones, Sigmund Freud, Vol. II, p. 187.
91 Ibid., Vol. Ill, p. 32.
92 Sachs, Freud, p. 148.
93 «Inhibitions, Symptoms, and Anxiety,» Standard Edition, Vol. 20, p. 150.
94 «New Introductory Lectures,» p. 143.
95 «Analysis Terminable and Interminable,» pp. 216-17.
96 «Moses and «Monotheism,» p. 10.
97 Ibid., p. 125.
98 Interview with George Wilbur. Sachs mentions this only obliquely. Cf. his Freud p. 115.
99 The Diary of Anais Nin, Vol. III, pp. 20-21.
