Обычно права человека рассматриваются в качестве юридической категории, причем в русле традиций «римского права» — формального примата закона. Я бы хотел привлечь внимание общественности к некоторым психологическим моментам, связанным с этим понятием. Все современные западные цивилизации опираются на античные примеры применения права и античную демократию, однако традиции юридической и социально-политической практики, институализации закона и демократии в Британии и Германии, Скандинавии и Франции, Испании и Швейцарии имеют свои национальные особенности и довольно существенно различаются. Тоже, полагаю, может касаться и касается практики оперирования таким инструментом как права человека.
Сразу оговорюсь, дабы в дальнейшем не давать повода кривотолкам, что под термином «русская» я буду понимать скорее российская. Но поскольку в общемировом коллективном сознании русскими считаются и русские, и украинцы, и карелы, и кавказцы, также как мы считаем англичанами и шотландцев и уэльсцев или французами и эльзасцев и гасконцев и нормандцев, то я и стану пользоваться термином русский, подразумевая общность культурного и языкового тяготения.
Основными чертами русской коллективной идентичности исстари являются три: 1) тенденция к национальной гордыне, избраничеству и, как следствие, к мессианству и экспансии; 2) ориентация на первое лицо в государстве; 3) мазохистическая, пассивная установка по отношению к государству.
Первая восходит к идеям о духовном наследие Византийской Империи и о «Москве — Третьем Риме» в посланиях инока Филофея царю Ивану III. Она соответствует психической инфляции личности в психологии Карла Юнга. Инфляция, вздутие на личностном уровне осознается как переживание своей грандиозности, богоподобия. Такая инфляция является результатом ассимилирования эго-сознанием содержаний коллективного бессознательного: индивид осознает себя слитым с архетипическими образами — Богом, Героем, Драконом, Мудрецом, Матерью etc, отождествляет себя с ними. «Сознание в состоянии инфляции всегда эгоцентрично и не осознает ничего кроме собственного существования, — писал Юнг — оно загипнотизировано самим собой и поэтому не может быть оспорено. Оно неизбежно обрекает себя на беды, грозящие уничтожением». (Юнг, К.Г. Психология и алхимия. ) Тоже, по аналогии, касается и массовых процессов — психическая инфляция целого народа переживается как избраничество, народ самоотождествляет себя как «народ-Богоносец», со всеми вытекающими отсюда последствиями. Об этом писал Николай Бердяев: «Доктрина о Москве, как Третьем Риме, стала идеологическим базисом образования московского царства. Царство собиралось и оформлялось под символикой мессианской идеи: Принадлежность к русскому царству определилась исповеданием истинной, православной веры. Совершенно также и принадлежность к советской России, к русскому коммунистическому царству будет определяться исповеданием ортодоксально-коммунистической веры». (Бердяев, Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. (1937) Москва: «Наука», 1990, стр. 9) На практике эта тенденция отразилась в русской интенции беспрестанно расширять границы своего государства, причем не в связи с необходимостью — перенаселением и потребностью в новых ресурсах, но по велению души. А пейзаж души, психики, в свою очередь, сформирован пейзажем русской земли — та же широта, безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность. Максимума мессианская и экспансионистская тенденция, идеологически подкрепляемая учением о «мировой революции», достигла при советской империи, когда русская культурная экспансия и влияние, политическое и военное, распространились, фактически, на весь мир.
Вторая тенденция, характерная для русской идентичности — ориентация на первое лицо государства, будь то царь-самодержец, председатель Совнаркома Ленин, генеральный секретарь ЦК КПСС (ВКП(б)), президент. Первое лицо персонифицирует государство, а исторически интересы государства всегда стояли выше интересов приватных. Определяется эта тенденция, противоположная присущей Западу, по мнению многих русских историков и философов, так же географией. Освоить, оформить необъятную русскую равнину можно лишь коллективно, соборно, индивиду эта задача непосильна. Поэтому возникает массовая интенция собраться в кучу, подобно муравьям, и поставить интересы муравейника выше личных.
Третья, выделенная нами тенденция, связана с предыдущей, однако здесь мы делаем акцент, в большей степени не на исторически-социальной целесообразности, а на более интимных, инфантильных отношениях с государством. Русское объектное отношение к государству подобно отношению младенца к матери. Государство, страна — это Мать-Родина, родная земля, родившая нас и порождающая определенные ожидания. Слова Отечество, Отчизна стали использоваться в русском языке значительно позднее слова Родина, они являются калькой с немецкого Vaterland. Отечество, как пишет Владимир Даль, означало первоначально «состояние отца, бытность отцом, родительство» или «древность рода, местничество, достоинство по родовым отличиям отцов, предков» (Даль В.И. Толковый словарь русского языка. Москва: Эксмо-Пресс, 2001, стр. 444) Слово же Родина впрямую отсылает нас к материнским фигурам, оно роднее русскому уху, чем патетическое Отечество. Отношения русского человека к Родине воспроизводят архетипические отношения ребенка к матери. Тот же архетип проецируется на православный культ Богоматери. В связи с этим кажется важным обратиться к докладу, прочитанному профессором Дэниэлэм Ранкуром-Лаферрьером на 2-ом Международном Психоаналитическом Конгрессе в Санкт-Петербурге в 2001-ом году. Доклад называется «Психоаналитические заметки о русских иконах Богоматери (Psychoanalytic Remarks on Russian Icons of the Mother of God)» и содержит несколько интересных тезисов. Во-первых, Ранкур-Лаферрьер обращает внимание на богословски неправомерное доминирование Богоматери. Дева Мария относительно редко упоминается в Евангелиях, является второстепенным персонажем, меж тем, утверждает профессор, ссылаясь на авторитет о. Павла Флоренского, и в иконостасе, и в богослужении занимает место симметричное и равнозначное Иисусу. Затем, Спасителем был Христос, а вовсе не его мать, однако, слова «Пресвятая Богородица, помилуй и спаси нас!» — одна из наиболее частых и известных молитв православных христиан, чувствующих, что Она столь же важна и значима, как и Ее сын. В некоторых отношениях Она даже более важна — так на Руси Иконы Богоматери всегда считались чудотворными, иконы же Иисуса Христа — крайне редко. «Психоаналитической истиной, которую я надеюсь установить, является то, — заявляет Ранкур-Лаферрьер — что это почитание базируется на чувствах людей к их собственным матерям. Я полагаю, что икона Богоматери (в сочетании со сказаниями и народными верованиями, связанными с этими иконами) выражает чувства, которые православные христиане иначе не могли бы выразить своим матерям никаким другим способом». (Ранкур-Лаферрьер, Д. Психоаналитические заметки о русских иконах Богоматери. Доклад на 2-ом Международном Психоаналитическом Конгрессе, Санкт-Петербурге, 2001, стр. 2)
Следующее утверждение, которое защищает профессор, заключается в том, что в русской православной традиции Мария воспринимается в первую очередь как мать — Богородица, Богоматерь, но не как дева — Дева Мария, Приснодева. Богородица на иконах красива, но красива красотой материнской. Достаточно сравнить Владимирскую или Казанскую иконы Божьей Матери или «Споручницу грешных» и — Сикстинскую Мадонну Рафаэля или Мадонну с младенцем Леонардо да Винчи. Красота материнская — это нечто гораздо большее, чем красота девичья — девственной молодой девушки, которую в католицизме принято называть «Благословенная Дева Мария». «Стандартные и широко распространенные термины для Марии — это «Богородица» и «Богоматерь» (или «Божья Матерь») — последнее является калькой с греческого . Оба эти слова, в отличие от «Приснодева», широко используются и хорошо понимаются. Оба эти слова — а не «Дева» или «Приснодева» — также обычно используются для обозначения икон». (Ранкур-Лаферрьер, Д. Психоаналитические заметки о русских иконах Богоматери. Доклад на 2-ом Международном Психоаналитическом Конгрессе, Санкт-Петербурге, 2001, стр. 5) .
Третье качество, присущее иконам Богоматери, связано с мазохизмом — это печаль и боль, страдания и унижения. Матерь Божья, очевидно, переживает величайшую психическую боль, видя, как ее сын гибнет на кресте. Как правило, печальна она уже и тогда, когда сын ее все еще — счастливый улыбающийся младенец, играющий на ее коленях. Вероятно, горе Марии дает возможность регрессировавшему верующему нести к иконе Божьей Матери свои собственные страдания. Иконы носят жалостливые имена, такие как «Утоли мои печали», «Споручница грешных», «Всех скорбящих радость», «В скорбях и печалях Утешение», «Взыскание погибших» etc. Ранкур-Лаферрьер отмечает, что на иконах непременно изображаются «орудия страстей»: крест, четыре гвоздя, терновый венец и копье, пронзившее бок Христа — если не на лицевой, то на обратной стороне. Для понимания феномена морального мазохизма, как называл его Фрейд (Das ökonomische Problem des Masochismus (1924) G. W.), лежащего в основе христианства, нам надо помнить о том, что Христос приветствовал свои длительные муки и смерть на кресте. В конце концов, будучи Сыном Божьим и Богом, он, наверное, мог бы искупить первородный грех всего человечества каким-либо другим, немазохистским образом.
«Что особенно интересно относительно икон матери и младенца, с точки зрения психоанализа, — отмечает Ранкур-Лаферрьер — так это связь будущих мазохистских страданий Христа-ребенка с его матерью:По сей день психоаналитики в целом согласны, что раннее (т.е. доэдипово) взаимодействие с матерью является отправной точкой мазохистического поведения и фантазий: Стоит отметить здесь совпадение традиционного прочтения печального выражения лица Марии с психоаналитическим пониманием взрослого мазохизма. Теологи и искусствоведы говорят, что мать Мария предвидит будущее добровольное страдание ее сына, тогда как психоаналитики говорят, что проблематичные отношения с матерью могут привести в будущем к добровольным мазохистским страданиям». (Ранкур-Лаферрьер, Д. Психоаналитические заметки о русских иконах Богоматери. Доклад на 2-ом Международном Психоаналитическом Конгрессе, Санкт-Петербурге, 2001, стр. 11-12) Не внедряясь в дебри патопсихологии, скажем лишь, что тревожные ожидания матери будущих страданий своего ребенка способны порождать эти страдания, формировать склонность страдания к себе притягивать и получать от них удовлетворение, т.е. мазохистские тенденции. На русских православных иконах Богоматерь всегда смотрит на младенца со скорбью, состраданием и тревогой, Мадонна Литта Леонардо да Винчи или Мадонна Коннестабиле Рафаэля — с нежностью.
Проведя двойную реконструкцию, мы можем сделать выводы, во-первых, анализируя православные иконы Богоматери, о мазохистских тенденциях в архетипике русских отношений с матерью, а, во-вторых, на основе факта спроецированных на государство, на власть инфантильных материнских ожиданий, о мазохистских тенденциях в традиционном русском отношении к государству. Замыкается circulus vitiosus: архетипы национального коллективного бессознательного влияют на инфантильные отношения младенца и матери и подкрепляются в этих отношениях. Затем они проецируются на социальные отношения и формируют культуру. И опять воспроизводятся в следующих поколениях. Таким образом, существует три специфических черты русской идентичности: ощущение избранности, ориентация на первое лицо в государстве и интенция к зависимости, мазохистскому пассивному подчинению государству.
Вернемся к теме прав человека. Всеобщая Декларация Прав Человека и Гражданина была принята и провозглашена Генеральной Ассамблеей ООН в первую очередь для регулирования отношений между субъектом и государством, субъектом и обществом. Цель документа, как утверждается в Преамбуле, состоит в частности, в том, чтобы способствовать «созданию такого мира, в котором люди будут иметь свободу слова и убеждений и будут свободны от страха и нужды;: вере в основные права человека, в достоинство и ценность человеческой личности;: улучшению условий жизни». (Всеобщая Декларация Прав Человека и Гражданина (1948). Преамбула, курсив наш) Однако, если субъект прав человека бессознательно ожидает от государства и его представителей удовлетворения некоторых инфантильных потребностей, то пунктуальное и формальное исполнение всех статей Декларации может обмануть его ожидания, а значит — вызвать фрустрацию и, следовательно, стресс и психический дискомфорт. И тогда человек не будет «свободен от страха», «улучшение условий жизни» (психологических) для него тоже не произойдет. Сильно утрируя и огрубляя, можно сказать, что если человек с нетерпением ожидает, что ему дадут в морду, иногда полезнее для его психического комфорта таки дать ему в морду. Конечно, эта прискорбная практика, довольно распространенная в нашем государстве и в нашем обществе, радикально противоречит западноевропейским установкам, отраженным в Декларации, и с ней следует бороться. Но в этой борьбе за соблюдение прав человека следует, на наш взгляд, проявлять деликатность и такт, принимая во внимание вышесказанное.
