Появившись на рубеже XIX и XX столетий как психотерапевтический метод, психоанализ уже в первые десять лет своего существования выработал общепсихологическую теорию, по-новому объясняющую душевную жизнь человека. От клинической сферы Фрейд и его ученики распространили новую науку на разные области культуры: мифологию, религию, этнографию, педагогику, политику, искусство и т.д. Переходным звеном между психоаналитическим познанием внутреннего мира личности и изучением человеческого творчества стало исследование сновидений — первого продукта соприкосновения индивида и культуры. Учение о символах, проявляющихся в сновидении, оказалось краеугольным камнем, на котором впоследствии было выстроено грандиозное здание психоаналитической культурологии и, более того, новой философии человека и культуры.
С 20-х годов XX столетия широкое распространение получил термин «прикладной психоанализ» или, как синоним, «любительский психоанализ» — термин, подразумевающий не клиническое психоаналитическое исследование или практическое использование метода в не медицинских целях. Определение «прикладной» вряд ли можно считать удачным, поскольку оно подразумевает лишь приложение на практике некоей теории или концептуальной системы; в этом смысле прикладным является и применение психоанализа в терапии неврозов. На мой взгляд, корректнее говорить о психоанализе культуры или культурной среды. В таком случае граница между клинической и не-клинической аналитической практикой (именно практикой, поскольку в теоретической сфере подобное деление неправомерно) совпадет с границей между внутренней и внешней реальностью: психоанализ, условно именуемый клиническим, занят внутренним миром человека, не клинический же изучает мир, создаваемый человеком вокруг себя. Культурная среда, как ее трактует психоанализ, есть овеществленная проекция в мир содержаний человеческой психики, в том числе ее бессознательной части. Эта проекция лежит в основе всех продуктов человеческой деятельности — таких, как мифология, искусство, религия, политика, общественные образования от семьи до государства и т.д. Психоанализ культуры рассматривает эти продукты как производные системы символов и ритуалов, источником которых является человеческое бессознательное.
Слово «психоанализ» традиционно употребляется в двух основных значениях: психоанализ как наука о бессознательном и как метод психотерапии, базирующийся на соответствующей концептуальной основе. Понятие «психоанализ культурной среды» также подразумевает, с одной стороны, научное познание культуры, с другой — метод своего рода терапии культурного общества или корректировки культуры при возникновении в последней массовых психопатологий. Какими реальными возможностями он располагает на этом пути?
Структурирование и развитие коллективной психики человеческого общества, например, государства, во многом напоминает структурирование и развитие психики индивида. С начала и до конца оно определяется конфронтацией принципов удовольствия и реальности. Общество возникает за счет взаимной идентификации своих членов по определенному признаку, отличающему их от других людей: историческому, национальному, идеологическому и т.п. Аналогичным путем происходит консолидация образа Я у ребенка, заложение идентичности как чувства своей уникальности, целостности и постоянства в окружающем мире. Надежные границы собственного Я позволяют человеку отделять себя от среды, отличать внешние раздражения от внутренних ощущений, а следовательно, и строить со средой нормальные отношения. Похожим образом государство отделяет себя от мира границами, служащими одновременно целям коммуникации: через них осуществляется любой взаимообмен. Если обозначить две фундаментальные потребности всякого государства как: 1) внутреннюю связность и соподчиненность структур; 2) конструктивное взаимодействие с другими государствами, то легко заметить, что они аналогичны потребностям индивида в организации психики в связную систему и в разработке взаимосвязей Я с внешним миром, сохраняющих в постоянном виде структуру и гармонию элементов. Эту параллель можно продолжить, упомянув о внутреннем структурировании государства на основе развития системы интроектов: например, собственных вооруженных сил, дипломатического корпуса, торговой палаты и т.д., возникающих как адекватный ответ на факт существования вооруженных сил, торговой палаты и т.п. в соседнем государстве. Понятно, что эти структуры экономически выгодно создавать многоцелевыми: так, армия, изначально созданная для противодействия вторжению с запада, может быть переориентирована для отражения агрессии с востока. В индивидуальной психике этот процесс тождествен феномену трансфера (переноса). Главное же заключается в том, что любое обретшее идентичность сообщество является по сути индивидом — индивидом более высокого порядка по сравнению с каждым из своих членов (точно так же, как любой человек, расценивающий себя как единую и постоянную личность, состоит из клеток, периодически отмирающих и заменяющихся новыми). Сообщество — это индивид, поскольку оно консолидировало свой образ и идентифицировало себя в окружающем мире; поскольку оно обладает собственным коллективным Эго (власть, правоохранительные структуры), и Суперэго — о последнем писал Фрейд в работе «Недовольство культурой», указывая, что оно «основано на впечатлении, оставленном ведущими личностями, людьми необычайной силы духа, или такими, у которых одно из человеческих устремлений получило наиболее сильное и ясное выражение», и что наиболее яркий образец массового Суперэго был дан человечеству в лице Иисуса Христа.
Культурное сообщество, как индивид, может проявлять многочисленные признаки «заболевания». Оно может стать носителем локализованного «невротического» симптома в виде удушающих моральных и нравственных нормативов, как Европа конца XIX века, и способствовать развитию соответствующих психопатологий у своих членов (как писал Э. Эриксон, первые пациентки Фрейда «платили за ханжеские двойные стандарты в области секса у господствующих классов, преуспевающих коммерсантов и будущих промышленников»). Оно может регрессировать на уровень массового психоза, как Германия национал-социалистов, или погрузиться в состояние недифференцированной тревожности и коллективного переживания бессмысленности бытия — как Россия в период реакции 1905 — 1908 гг. и в преддверии мировой войны (что отразилось, например, в симптоматике Сергея Панкеева, ощущавшего жизнь пустой, а людей марионетками. Подобным же мировосприятием А.Н. Толстой наделил своего Бессонова). С. Бенвенуто задавался вопросом: не является ли нарциссизм характерным для США типом патологии; также Кристофер Лэш, на которого ссылается О. Кернберг, через нарциссизм объяснял ряд аспектов американской культуры. Используя подобное видение проблемы, психоанализ культуры способен разработать стратегию терапии сообщества, если в ней возникает необходимость. Такую попытку предпринял, по сути, Фрейд в отношении еврейского народа, гипотетически определив истоки групповой симптоматики как чувство вины за убийство пророка и попробовав дать сообществу толчок к эмоциональному отреагированию травмы.
Как видно из вышесказанного, деление психоанализа на клинический и культурологический весьма условно, — если учесть и схожесть индивидуальных психопатологий с психопатологиями культур и народов, и обоюдное проникновение психических содержаний: индивидуальных в культурные и наоборот. Этот тезис иллюстрируется состоянием психоаналитической концепции в середине 20-х гг., когда были воедино собраны и интегрированы философские, клинические и культурологические наработки Фрейда и его сподвижников. Сам Фрейд писал в 1926 г.: «По практическим соображениям и для наших публикаций мы приобрели привычку отделять клинический анализ от других приложений анализа. Но это не корректно. В реальности граница проходит между научным психоанализом и его применениями (в медицинской и не медицинской областях)». Можно сказать, что психоаналитик в своем профессиональном развитии может (и должен) стремиться к тому уровню компетентности, на котором его клинические и культурологические познания составят одно целое — знание о человеке в контексте культуры; до той же поры психоанализ культурной среды и терапия индивидуальных психопатологий должны постоянно взаимообогащаться, ибо друг без друга они теряют смысл. Культуру и личность разорвать нельзя.
Разумеется, было бы ошибкой пытаться провести грубую и однозначную параллель между патологией культуры и индивидуальными зарождающимися в ней неврозами и психозами. От подобной ошибки аналитиков предостерегал, например, О. Кернберг, отмечавший, что прямо приписать истерическую культуру викторианской эпохе с ее сексуальными репрессиями — отменный «первый взгляд», но взгляд, упускающий из виду множество составных частей комплекса сексуальности тех лет. «Очень соблазнительно описать конкретные культуры в понятиях определенных патологий характера, — говорит Кернберг, — но следует иметь в виду, что, пока характер может находиться под влиянием культуры, эти отношения более опосредованы и сложны, чем кажется на первый взгляд». Отношения личности и культуры в каждом конкретном случае должны становиться объектом всестороннего исследования. В 1926 — 1927 гг. на знаменитой дискуссии «о любительском анализе» неоднократно подчеркивалась тесная связь клинических и не клинических изысканий; так, Франц Александер заявлял: «…превосходство аналитика, который глубоко сведущ в изучении человеческого сознания и его продукции (литературы, мифологии и т.п.), по сравнению с уровнем компетентности «медицинского аналитика», который часто ничего, кроме медицины, и не изучал, настолько явно, что никакому психоаналитику не потребуется доказательств этого факта».
Уникальность психоанализа состоит в том, что эта молодая наука, возникшая как метод терапии неврозов, изначально черпала себя не только из клинических источников, но и из философии (Платон, Шопенгауэр, Ницше), из этнографии (Вундт), из литературы (Софокл, Достоевский). Возможно, не случаен тот факт, что в истории психоанализа было немало людей, пришедших к аналитической практике от культурологии, истории, философии и даже богословия (например, Рональд Фейрбейрн). Первыми психоаналитиками без медицинского образования были: философ и культуролог Отто Ранк (1884 — 1939); юрист Ганс Сакс (1881 — 1947), впоследствии ставший тренинговым аналитиком; доктор философии Теодор Райх (1888 — 1969) и другие. Следует ожидать, что контингент российских психоаналитиков, занятых проблемами культуры, также будет формироваться в первую очередь из представителей гуманитарных и естественных наук.
Каковы задачи, стоящие перед психоанализом культуры, помимо научных исследований культурной среды и обогащения клинического направления? Под активным психоаналитическим разрешением массовых проблем может пониматься, например, психокоррекция общества через контакт с символами и ритуалами культуры: так видит массовую психотерапию В.А. Медведев. Вспомним, что и К.-Г. Юнг в свое время рассматривал психотерапевтический процесс как приобщение человека к культуре или как соотнесение индивидуального мифа с коллективным. Для прояснения этого тезиса необходим краткий теоретический экскурс.
Человеческое бессознательное структурировано мифом — совокупностью фантазийных образов, лежащей в основе отношений индивида с самим собой, с другими людьми, с культурой. Индивидуальный миф закладывается в процессе первых соприкосновений ребенка с культурой первичного (семейного) окружения как система наиболее устойчивых стереотипов отреагирования любви и агрессии в любых производных. Наряду с этим существует миф культурного сообщества, структурирующий филогенетическое бессознательное и находящий выражение, например, в народных традициях или особенностях национального менталитета. Индивид в рамках культуры пребывает под влиянием автономных архетипических образов, заложенных в символическом содержании культурной традиции (мифология, религия, искусство) и формирующих структуру его психической реальности. Любой невроз может быть рассмотрен с этих позиций как продукт разлада между индивидуальной и культурной (национальной, этнической) мифологией, или как производная неадекватности культурной традиции содержанию «имаго» индивида (т.е. фило- и онтогенетических образов первичного семейного окружения). Если разлад возникает между мифологией культурной и групповой (т.е. мифологией сообщества, сплачиваемого на основе взаимной идентификации), мы имеем дело с психопатологией культурного сообщества: в социуме зарождаются коллективные патогенные фантазии, возрастает деструктивный потенциал и т.п.
В качестве примера можно привести бывший СССР. В течение 70 лет существования этого государства культурные традиции России и других союзных республик подменялись грубоватой идеологической схемой. Навязанная групповая культура оказалась неадекватна наследуемым содержанием психики. Советский Союз в результате превратился в государство с колоссальным психотическим потенциалом, то есть обрел психотическую псевдостабильность. Когда в 80-е годы М.С. Горбачев взял на себя роль психотерапевта по отношению к больному обществу и допустил ошибку, разрушив испробованные защиты, но не дав взамен новых, — масса людей оказалась перед проблемой элементарного психического выживания. Следствием возникшего дефицита социальной идентичности стала всеобщая тревожность, минорность, масштабные маниакальные и депрессивные тенденции. Сейчас, когда живы поколения людей, чье детство и становление происходило при Сталине и Брежневе — людей, идентифицировавших себя как «советский народ», а государство одновременно с этим учится жить по новым законам и утверждает новые системы ценностей, впитываемые молодежью — общество в целом оказывается в болезненном состоянии, которое применительно к индивиду может быть трактовано как раздвоение личности с нарушением непрерывности самосознания. Гиперреализация нового качества Я — свобода, вседозволенность, гласность — сопровождается ощущением разрыва самосознания; «доболезненный» (советский) период начинает выглядеть призрачным и чуждым, хотя его установки продолжают жить и подспудно работать в каждом из нас.
Вспомним, однако, что Россия XX века еще раньше переживала две подобные «регрессивные» эпохи: первое десятилетие (когда, по словам Ницше, «умер старый Бог») и постреволюционный период. А.М. Эткинд, опираясь на социологию, характеризует такие отрезки развития общества как «эпохи аномии».2 Каждый раз главной их характеристикой оказывалась смерть прежнего группового мифа, массовый выплеск архаических позывов и страхов и потребность в новом мифе, не входящем в противоречие ни с культурной, ни с индивидуальной традицией. В условиях всякого экономического или социально-политического кризиса весьма существенным становится фактор активного поиска новой социальной идентичности; названные выше периоды российской истории я определил бы как периоды «кризисов групповой идентичности», поскольку главным вопросам государства как культурного сообщества в них всякий раз оказывался вопрос: «Кто я есть теперь, когда умерли прежние регуляторы моей жизни, системы моих ценностей; когда старый Бог оказался мертв?» Важная закономерность отмечена в этой связи А.М. Эткиндом: на фоне подобных фрагментов истории значительно возрастает интерес людей к социологии, философии, психологии — наукам, в которых общество начинает искать ответы на важные для групповой идентичности вопросы. Не случайно, следовательно, именно с этими тремя периодами в России связано широкое распространение психоаналитических идей (и не только в кругах специалистов) — в первую очередь идей, помогающих объяснить и понять происходящее в культуре. А.И. Белкин и А.В. Литвинов констатируют, что во всем мире импульсы к развитию психоанализа возникали во время бурных социальных катаклизмов. Этот поиск истины без особого преувеличения можно было бы назвать коллективной самотерапией.
В принципе, психоаналитическое мышление, внедряясь в различные области науки и позволяя в новом ракурсе взглянуть на проблемы социума, могло бы оказать России существенную помощь в спонтанном переходе к новой групповой мифологии, не входящей в противоречие с культурной традицией. Рождение нового мифа в таком случае способствовало бы стабилизации общества. К сожалению, в 1914 году этот процесс был в зародыше прерван мировой войной. У него были шансы на конструктивное развитие в 20-е годы, но этому воспрепятствовал ряд причин, речь о которых пойдет ниже; одной из главных было навязывание государством идеологической модели как искусственного группового мифа, идущего вразрез и с культурной традицией, и с содержаниями «имаго». В результате государство 70 лет было вынуждено колоссальными усилиями поддерживать собственную псевдоидентичность, уйдя в своего рода социально-политический аутизм.
Говоря о задачах, стоящих в наши дни перед российской психоаналитической культурологией, я хотел бы обратить внимание на концепцию В.А. Медведева, предлагающего своеобразное «активное воздействие» психоанализа на социум. Согласно этой концепции, приложение не медицинского анализа к проблемам общества предполагает соответствие моделей клинической практики и манипулирования массами традиционной российской архетипике, т.е. способу организации коллективного бессознательного: «Страна уже более десяти лет изнемогает без идеологической поддержки социального чувства, без так называемой поддерживающей мифологии… Поиск нового объяснительного мифа неизбежно привел к психоанализу как к знанию, вера в которое и групповое его отыгрывание формирует устойчивое мировосприятие и порождает эффект виртуального массообразования, снимающего любые страхи…
Психоанализ в России… должен полностью осуществить цикл прикладной реализации глубинно-психологического знания, который некогда четко обозначил Иисус из Назарета. …в итоге — формирование устойчивых массовых поведенческих стереотипов, становящихся основанием для новой цивилизации и оперативно контролируемых новой (пусть — светской!) церковью как системой духовной, т.е. психологической, власти».
Предлагаемый подход заманчив, но спорен. Практически мессианская позиция автора в этом вопросе кажется мне не вполне психоаналитичной, поскольку она базируется на представлении: психоаналитик-культуролог не только знает, в каком направлении общество должно развиваться, но и обладает средствами и правом подтолкнуть его в соответствующую сторону. И без психоаналитика слишком многие политики, социологи, экономисты предпринимают подобные усилия. Но вряд ли даже профессионалу, действующему в сфере психоаналитической культурологии, стоит претендовать на владение абсолютной истиной. Психоаналитик, работающий с пациентом, впадает в катастрофическую ошибку с момента, в который ему начинает казаться, будто он лучше пациента знает, что тому нужно, и вдвойне — с момента, когда он начинает соответственно манипулировать пациентом. По сути, именно это предлагает В.А. Медведев:
«Основной формой практического приложения глубинной психологии во все эпохи ее существования всегда было манипулирование массой, предъявление ей символически организованных запросов… для гарантированного получения заказанной реакции». На мой взгляд, психоаналитик-культуролог ни в коем случае не должен работать на «получение заказанной реакции» (представим себе врача-психоаналитика, которому что-то заказывают родственники пациента). Его деятельность не может выходить за рамки исследования и расширения поля инсайта, поскольку она ограничена «принципом зеркала». Все прочее неизбежно оказывается «по ту сторону» психоаналитической этики. Манипулятивные техники в ряде случаев могут составлять часть терапии, но они не являются ее ядром — не говоря о том, что манипулятивно способствовать прогрессу пациента, а тем более культуры, это все равно, что ускорять рост дерева, таща его вверх за ветви.
В 20-е годы советские психоаналитики уже пробовали спровоцировать вспышку духовного прогресса в обществе, синтезировав учения Фрейда и Маркса. Сержио Бенвенуто так отозвался о подобных попытках, предпринимаемых иногда и в наши дни: «Психоанализ не верит в революцию, даже в жизни индивидуума: его более скромные амбиции ведут анализанта к принятию и нахождению мудрого компромисса с худшей реальностью, обусловленной его (ее) собственными желаниями… Успех психоанализа лежит в его могуществе научить отказу (покорности) в соответствии со своими собственными пределами». О возможности активного психоаналитического воздействия на общественную ситуацию Отто Кернберг говорил: «Понять не обязательно означает контролировать. Кто-то может, конечно, использовать психоаналитическую концепцию в отдельной идеологической структуре, которая воздействует на определенные национальные, социальные или рассовые группы… Но психоаналитический вклад в понимание социальных конфликтов не должен быть интерпретирован как способ решения конфликтов, даже если другие науки могут использовать это понимание, чтобы пытаться найти им разрешение».
Еще в 1932 году Фрейд писал в «Лекциях по введению в психоанализ»: «Я говорил вам, что психоанализ начался как терапия. Но я хотел бы вам его рекомендовать не в качестве терапии, а из-за содержания в нем истины, из-за разъяснений, которые он нам дает о том, что касается человека ближе всего, его собственной сущности…». Как видно, речь здесь идет о знании, но не о манипуляции человеком или массой людей с помощью этого знания.
Задачей психоанализа культурной среды должно стать беспристрастное исследование культурных явлений и общественных процессов, с привлечением всей суммы наработок этой науки, достигнутых за минувшие 100 лет. Сверхзадачей — формирование психоаналитической культуры в обществе, прививание навыков психоаналитического мышления специалистам, работающим в самых различных естественнонаучных и гуманитарных областях. По-видимому, это — единственный путь к терапевтическим культурным инсайтам.
В известном смысле одна из таких задач уже частично решена обществом в режиме самотерапии и без помощи профессиональных аналитиков. Я имею в виду коллективную (возможно, несформулированную) интерпретацию модели смены правительств в России как навязчивого воспроизведения отцеубийства в рамках ненормально преодолеваемой эдиповой ситуации. На протяжении одного только ХХ столетия люди становились свидетелями ликвидаций и обесцениваний в массовой психике «отцовских образов» Николая II — В.И. Лениным, Ленина — И.В. Сталиным, Сталина — Н.С. Хрущевым. Неудачу потерпела аналогичная попытка, предпринятая в 1993 году А.В. Руцким и Р.И. Хасбулатовым в отношении Б.Н. Ельцина. Передача власти Б.Н. Ельциным В.В. Путину уже не носила столь травматичного для людей оттенка. Общество стало сознавать, что либерально-демократические формы этого процесса более конструктивны, чем реализация архаических импульсов в той или иной форме.
Перед психоанализом культурной среды в России стоит сегодня широкий круг задач. Не претендуя на исчерпывающий перечень, я хотел бы назвать лишь некоторые из них, представляющиеся мне важнейшими:
• изучение культуры детства, его мифологии, символики и ритуалистики и внедрение полученных знаний в систему раннего воспитания;
• изучение культуры современной российской семьи и брака как ритуалов цивилизации;
• изучение культуры институтов, подключающих личность к коллективным ценностям: образования, церкви, армии, спорта, производства, средств массовой информации, книгопечатания, кинематографа, театра;
• изучение произведений искусства, литературы, архитектуры (особенно современных);
• изучение товарно-денежных отношений, сферы потребления, рекламы;
• изучение политической ситуации (психоаналитическая политология);
• изучение природы этнических конфликтов;
• изучение истории России (природа коллективного российского бессознательного и анализ глубинных массовых мотиваций).
Последняя задача обладает специфической важностью: как справедливо заметили в древности, «прошлое еще предстоит». Ошибки прошлого следует ясно обозначить, чтобы снизить риск их повторения в будущем, в том числе и в науке.
Статья опубликована в журнале «Вестник психоанализа», 2002, №2
