/Ермаков-альманах: исследования, комментарии, публикации. Научные труды Института И.Д.Ермакова / Ассоциация развития психоаналит. Иссл.; под ред. С.Ф. Сироткина. – Ижевск: ERGO, 2010. /
Говорить о текстах Ермакова можно в нескольких аспектах, они порождают много мыслей разных «жанров». Но если следовать заповеди Пушкина, согласно которой «писателя надо судить по законам, им самим над собою признанным», то «законом» Ермакова можно назвать его высказывание о Пушкине («Домик в Коломне»): творческая деятельность – «серьезная задача дать себе отчет в том, что приходит в голову и почему. Творческая деятельность не есть шутка, забава, а единый процесс познания художника». «Поэтому, — говорит он далее, — смешна и убога всякая попытка найти смысл произведения – можно говорить о смыслах, о направлениях путей, о тех областях, в которые ведет нас поэт. Но нет возможности исчерпать содержание символов, под которыми скрываются громадные богатства человеческого духа».
Он пишет о том, что одной из задач исследователя является не только и не столько обнаружить в произведении исторические параллели в виде «заимствований и влияний», или поставленные автором формально «задачи», но попытаться заглянуть глубже в сущность произведения. «Подойти поближе к автору, узнать о том, каково было состояние его души, в результате каких внутренних глубоких процессов выявились у него столь неодинаковые по своему смыслу произведения». Такой интерес к произведению искусства сравним с интересом аналитика к душевному миру анализанта, и не имеет другой задачи, кроме понимания и создания «разделяемой реальности» или поля коммуникации в диалоге, общей среды, объединяющей обоих участников диалога, разделенных во времени порою тысячелетиями. Это поле понимания сохраняет тексты живыми, производя в душе читателя (исследователя) резонанс, отклик на пережитые им самим состояния или дает возможность пережить их вместе с автором. В конечном итоге, стремясь понять что-то в произведении искусства, мы стремимся понять самих себя, а книга или другое культурное явление – «инструмент» такого познания.
Относительно литературоведческих работ Ермакова существует мнение, что «он скорее приводил произведение литературы в соответствие с фрейдовскими теоретическими схемами, чем обогащал теорию, рассматривая произведение непредвзято; прислушивался более к голосу Фрейда, чем Достоевского или Гоголя. С этой точки зрения постепенный отход Ермакова от психоаналитических позиций в литературоведении в 1930-е годы может быть рассмотрен как попытка возврата к реальности живого искусства». (Д.С. Рождественский) Думается, что подобное мнение о творчестве Ермакова во многом обусловлено отсутствием информации о его поздних работах, а также представлением о «психоанализе» в соответствии со сложившимися стереотипами «классической» парадигмы, позитивистски ориентированной на «объективное» исследование психической реальности пациента и культурных феноменов.
Говоря о психоанализе культуры, некоторые авторы наивно полагают, что можно провести четкую границу между «внутренней реальностью» человека (и тогда это психоанализ «клинический») и «внешней реальностью», которую человек создает «вокруг себя» (и тогда можно говорить о психоанализе культурной среды). Такое деление представляется некорректным и упрощающим суть дела до абсурда, поскольку человек не существует «вне» культуры. И, осуществляя психоанализ, мы так или иначе занимаемся исследованием культурных «следов» — тех отпечатков, оттисков, которые оставила культура в психической структуре отдельного человека, народа или общественного целого – социума. Само говорение и общение во время сеанса анализа – это своего рода «культурный» акт, и исследуется именно этот феномен – взаимодействие между участниками диалога (вербального или невербального). Точно так же «психоаналитическим» подходом можно назвать такое обращение с произведением искусства, любым артефактом, в котором предметом исследования является собственно психическая реальность художника (автора, мастера), или процесс обмена психическим материалом между автором и читателем (слушателем, зрителем и т.д.), а также динамика этого процесса, поскольку не только мы «анализируем» тексты, культурные феномены, но и они – нас, в результате чего изменяются оба субъекта взаимодействия. И написание, и чтение — это всегда диалог (если он случается), и наивно было бы полагать, что автор или читатель могут «непредвзято отразить объективную реальность». В этом смысле задача «психоанализа культуры» заключается отнюдь не во «внедрении» психоаналитических идей Фрейда в культурную среду, а в глубоком эмпатийном и всегда неповторимом взаимодействии исследователя с культурным феноменом.
Каждый психоаналитик, как любой художник или ученый, проходит этап идентификации с учителем и его учением, когда собственное мышление и исследовательский порыв опирается на «костыли» теории или уже существующих авторитетных (если не авторитарных) мнений. Однако, не каждому дано перейти на этап собственного мышления, не ограниченного конвенциональными рамками. А вместе с тем, собственно психоанализ и начинается там, где кончаются «школьные» знания. Вероятно, переход к собственным исследовательским проектам и вызвал мнение о том, что Ермаков в последние годы отошел от психоанализа. Возможно, это и так, но следует добавить – от психоанализа в его «школьном» варианте.
Как не существует «пациента вообще», так и «культура вообще» – в разных своих воплощениях – это пустая абстракция. Мы не можем наблюдать культуру «как таковую» (поскольку мы находимся «внутри» нее), а только разнообразные культурные формы существования человека в материальном мире, так сказать «артефакты». Собственно культура – это тот «переходный» объект, который одновременно и создает человека, и создается им. От примитивных отпечатков пальцев на горлышке графина, подобных ожерелью на шее человека, или отпечатков ног на земле, до высочайших абстракций средневековых соборов и книгопечатных основ духовности.
Культура – все то, что на протяжении тысяч лет культивируется и сохраняется человеком в тех или иных формах. В этом смысле «след» — это наиболее древняя форма сохранения отпечатка взаимодействия человека с материальным миром. Недаром именно этот культурный феномен привлек столь пристальное внимание Ермакова. След – это универсальный символ присутствия в отсутствии объекта – носителя. Перефразируя библейское выражение, можно сказать: «По следам их узнаете их».
Культуру можно исследовать методами описания (культурология) или статистических данных, или сравнительного анализа, но прикладные цели таких исследований не совместимы с психоаналитическим мышлением, учитывающем уникальность встречи двух людей (поскольку любой культурный феномен связан с человеком). Так литературоведение может исследовать методы и находить их использование в различных произведениях, но чтение любимой книги в этой аналогии будет все-таки ближе к психоанализу, чем «объективное и беспристрастное исследование». Мы всегда имеем дело с теми или иными «культурными феноменами», одни из которых нам нравятся, другие мы оставляем без внимания, третьи отвергаем или стремимся понять. Здесь можно говорить о том же бессознательном «отборе», который влияет и на «выбор» пациентов. Психоаналитический опыт встречи с культурным явлением так же уникален, как и встреча аналитика с анализантом. Во многом это – эмпатийное и глубоко личное переживание и инсайт, который часто невозможно сравнить с уже существующими концепциями и взглядами, а иногда и просто представить «на суд» читателей и «критиков».
В настоящее время – относительно времен Фрейда – многое изменилось в понимании психоанализа. Говорят о «множественных психоанализах», подчеркивая беспрецедентность каждой встречи аналитика с анализантом; о смене парадигмы психоаналитического мышления или психоаналитической позиции.
Что же такое в этом случае т. н. «психоаналитическая позиция» или «психоаналитическое мышление», которое вырабатывается долгими годами практики и является на сегодняшний день, возможно, единственным критерием психоаналитического процесса в отношении к анализанту, культурным феноменам или к жизни в целом?
1. Интенция на исследование психической реальности и обнаружение бессознательного «измерения» культурных феноменов
У Ермакова объектом исследования являются не столько феномены культуры «сами по себе», что может быть предметом исследования других наук, но связь этих феноменов с психической реальностью людей и интерпретация их как «следов» собственного психического (филогенетического) опыта. Предметом, на который направлено внимание психоаналитического мышления, является бессознательное (неосознанное человеком), хотя формально речь может идти о самых разных явлениях культуры. Кажется, что иногда это «бессознательное» очевидно. Так, например, утверждение Ермакова о том, что в походке человека проявляется и выражается его характер, кажется «не новым», как будто все об этом знают. Но детальный анализ показывает, что связь психики с телом гораздо более тесна, интимна и «неочевидна» для самого человека, чем это кажется «на первый взгляд». Здесь мы сталкиваемся с феноменом сопротивления, и даже «зная» о том, как выдает его походка, человек только незначительное время может удерживать на ней внимание, чтобы ее изменить. Бессознательное берет верх. И только в случае кардинального изменения психической структуры в результате анализа может измениться походка. Так, например, я поняла, что анализ действительно закончен, когда «вдруг» пациентка, которая всегда ходила по коридору на цыпочках (боясь наследить), стала ходить размашистым, уверенным и твердым шагом, как бы заявляя о том, что она уже не боится сделать мне «неприятность» (покинуть меня).
2. Обнаружение множественности смыслов культурного феномена (о чем пишет Ермаков в «Домике в Коломне»). Эта особенность психоаналитического мышления сближает его с поэтическим или символическим, метафорическим мышлением.
3. Спонтанность и следование потоку свободных ассоциаций, в итоге приводящая к рождению идеи, инсайту или теоретическому открытию. В отличие от ученого, проверяющего свою гипотезу экспериментом, психоаналитик движется в неизвестном ему направлении, не имея иной цели, кроме самого движения, и не желая ничего, кроме самого анализа.
4. Наличие инсайтов – открытий, произведенных непосредственно в поле текста или взаимодействия с объектом исследования. В поздних текстах Ермакова можно наблюдать, как кажущаяся случайной ассоциация приводит его к совершенно оригинальной идее или открытию.
5. Диалогичность (интерсубъективность). В этом смысле исследователь использует текст или иной культурный объект как «инструмент» познания себя. Сопереживание, эмпатия и диалог – это средство, метод познания не только объекта, но и своего внутреннего мира. Как пишет Платон, чтобы видеть свет, человек должен обладать «в себе» частицей этого света, который через глаза изливается в мир и только «подобное» может видеть «подобное». (Но – не тождественное).
6. Динамика осознавания в настоящем глубинных уровней бессознательного как выражение продолжающегося влияния культурных образов и традиции на структурирование опыта и продуцирование смыслов, даже если их первоначальный смысл уже утрачен. Об этом пишет Ермаков в своих эссе, посвященных орнаментам и отпечаткам следков ног. Он говорит о развитии орнамента и соотносит его с развитием человека, которое в свете современных концепций можно было бы назвать развитием в отношениях с объектом. Здесь «объектом» выступает материальный мир, в одном из его феноменов – следов человека, оставляемых на предметах быта и культа, и в отношении человека с этими объектами.
7. Отсутствие четко обозначенной цели исследования (в отличие от научного эксперимента). Зачем нужно исследовать артефакты прошлого? Какой смысл в исследовании «следков ног» архаичных людей? Смысл такого «путешествия в прошлое», как и психоанализа – в самом путешествии и в наслаждении, получаемом от этого процесса. Возможно, инсайты, или события, случившиеся в этой «экскурсии», имеют незначительную «научную ценность», однако, они имеют непреходящий человеческий смысл.
8. Получение опыта личного переживания. В психической реальности можно говорить об истине как об осознанном и всегда – собственном переживании в отношении к тому или иному объекту реальности. Интерпретация всегда эмоционально значима для аналитика: в аспекте личного, еще не пережитого, (контрперенос) или пережитого и осознанного опыта. Только тогда она может быть «усвоена» пациентом. И только в этом случае может быть достигнуто переживание инсайта для одного или обоих участников процесса. То же можно отнести и к психоаналитическим текстам. Теоретизирование, не подкрепленное лично пережитыми состояниями, не может увлечь читателя. И наоборот, увлекает исследовательский процесс, который осуществляет психоаналитик в работе над текстом пациента или иным произведением искусства, позволяя читателю, идентифицировавшись с собой, также открыть в себе что-то ранее неизвестное.
9. Эстетическая и этическая составляющая. Психоаналитическая практика понимания и истолкования культурных феноменов всегда сопряжена с этическим усилием, необходимым для того, чтобы осознать свою жизнь в целом и как целое во взаимодействии с миром.
10. Способность к равномерно распределенному вниманию или непредвзятому наблюдению (что является расширением понятия «нейтральность»). В ситуации анализа культурного явления такая способность позволяет связывать в ассоциативный ряд явления, кажущиеся далекими и никак «внешне» не связанными. Чего стоит, например, переход Ермакова от следка ноги хана к ханской печати, и далее – книге, в пределе – Библии. Бессознательная коммуникация с объектом исследования позволяет эмпатийно, минуя «знание», получать информацию об объекте, а психика аналитика служит своего рода «чувствительной мембраной» по выражению Фреда. Аналитик в этой ситуации не должен желать ничего, кроме анализа. Однако, речь идет скорее о намерении, постоянно воспроизводящемся усилии очищения своего сознания от предвзятостей и предрассудков, чтобы дать место новому, приходящему от другого субъекта, знанию. Таким «субъектом» в широком смысле слова может быть любой психоаналитический объект, например, текст или рисунок, поскольку за ним всегда стоит «кто-то», или – носитель иного знания, опыта или переживания.
11. Внимание исследователя к собственному внутреннему миру и реакциям на тот или иной феномен культуры («работа с контрпереносом»). Тексты в целом, в том числе и психоаналитические, а также любые культурные действия, сопряженные с интенсивными переживаниями, можно отнести к т. н. «разыгрываниям» — выражениям переживаний через экстернализацию отношений с внутренними объектами. В этом смысле осознание или понимание невозможно без предшествующего ему «включения» в эмоционально-чувственную сферу и опыта (со)переживания. Психоаналитический текст отличается от иных повышенной саморефлексией автора и последующим самоанализом, которые исключают претензию на единственно возможную интерпретацию или взгляд на изучаемое явление или процесс.
12. Способность рефлексировать и размышлять об опыте в целом, размышления о явлении или культурном феномене в его целостности, возможных уровнях проявления и воплощения (материальном, психическом и духовном), часто вступающих в конфликт. Это можно сравнить с объемным, бинокулярным видением, сочетающим одномоментно и множественность и единство объекта. По выражению Платона, «на подмогу истинному бытию (объекта) выступает тот безупречно истинный довод, согласно которому, если некая вещь представляется то чем-то одним, то другим, причем ни то, ни другое взаимно друг друга не порождает, то вещь эта будет одновременно единой и раздельной».
13. Формулировка интерпретаций произведений искусства, могущих привести к изменениям, но без «репрессивного» и авторитарного давления (в этом состоит один из смыслов психоаналитического «правила абстиненции» или воздержания от оценочного суждения, «эпохэ» в феноменологии). Интерпретация культурных процессов и феноменов психоаналитически ориентирована не на «массу», а на тех немногих, кто читает эти тексты. Резонансом или верификацией «истинности» интерпретации иногда служит убийство автора (вспомним Сократа). В кабинете при сохранении сеттинга аналитик более или менее защищен от выплеска неуправляемой агрессии, тогда как в ситуации психоанализа культуры он оказывается беззащитен и уязвим. Иногда способом «защиты» оказывается задержка публикаций архивов на десятилетия.
В тексте Ермакова о следках ног, в особенности в том фрагменте, где он говорит о деспоте – владыке, в черновике перечеркнута целая страница. Видно, как он стремился сохранить психоаналитическую позицию, несмотря на ту политическую ситуацию 30-х годов, в которой он находился и писал эти тексты, и на которую не мог не реагировать как человек. В этом смысле он сочетает позиции художника и аналитика. Можно наблюдать, исследуя тексты, как эти позиции борются. И аналитик «берет верх» над человеком, эмоционально и житейски вовлеченным в политику этого времени. У читателя остается двойственное впечатление: хочется интерпретировать эти тексты однозначно как «иносказание» о власти тирании, но такое желание фрустрируется, так как однозначного «идеологического» вывода Ермаков не делает, сохраняя позицию психоаналитической безоценочности по отношению к исследуемому явлению и предоставляя читателю возможность сделать выводы самостоятельно.
Отмечу в заключение, что после работы над текстом о северных орнаментах, наиболее архаичных, геометрически простых и ясных в их чистом выражении, без всякой смысловой «нагрузки», мне довелось побывать в немецком городке в музее этнографии. В зале с наиболее примитивной и старинной утварью было мало народа. Я раньше тоже прошла бы этот зал мимо…Но вдруг я увидела именно те орнаменты, о которых так заботливо и вдумчиво писал Ермаков. Я увидела следы рук древних людей на ничем с виду не примечательных кувшинах. И что-то произошло. Я как будто перенеслась в прошлое, почувствовала атмосферу творчества и стремления украшать тело вещей, как бы наделяя их душой, одухотворяя. То, о чем писал Ермаков, случилось и в моем личном опыте…
Думается, что еще предстоят открытия, благодаря изданию и исследованию архивов И.Д. Ермакова, которые во-многом изменят существующие представления о «начале» российского психоанализа как среди соотечественников, так и среди иностранных коллег.