Мерзон Л. Психоанализ отношения российского общества к международным усыновлениям

 

Вот уже 15 лет как вопрос об усыновлениях российских сирот иностранцами вновь и вновь становится темой не только газетных статей, телевизионных ток-шоу и документальных фильмов, но и специальных слушаний в Государственной Думе, депутатских запросов, демаршей Генеральной Прокуратуры РФ, выступлений высокопоставленных государственных служащих и обращений патриотических организаций. Впору подумать, что сироты в России, во-первых, на вес золота, и во-вторых, являются объектом приоритетного внимания и заботы не только государства, но и всего общества. В общем, всё было хорошо, покуда не повадились басурмане заморские похищать дорогих наших деточек.

Между тем каждому, кто более или менее близко знаком с проблемой сиротства в России, известно, что дела обстоят, мягко говоря, не совсем так, как хотелось бы, и что факт ежегодного усыновления иностранцами нескольких тысяч сирот из российских приютов, если и представляет из себя проблему вообще, то, во-первых, отнюдь не самую животрепещущую среди всего круга вопросов, связанных с положением и количеством детей-сирот в России, а во-вторых, отнюдь не с точки зрения интересов самих детей-сирот. Как мы намерены показать, дела обстоят таким образом, что следовало бы бить во все колокола и кричать о национальной трагедии и национальном позоре – о том, что сотни тысяч детей, наших соотечественников, брошены на прозябание в приютах, лишены нормального детства и шансов на последующую достойную жизнь, о том, что наше общество глухо к проблемам этих детей, не желает ничего делать для улучшения ситуации и по справедливости должно было бы низко кланяться тем, кто берёт на себя эту заботу. Социологические опросы показывают, однако, что общество относится к международным усыновлениям как минимум насторожённо, а часто откровенно негативно.

Автору из длительного личного опыта хорошо известно, что доводы разума и логики бессильны переломить такое отношение. Складывается впечатление, что в большинстве случаев оно определяется не рациональными соображениями, но предрассудками и аффектами. В данной работе автор предпринимает попытку разобраться в причинах такого отношения при помощи нового для него инструмента: психоаналитической теории. Со времени опубликования первой посвящённой массовой психологии работы Фрейда [27], выявление в массовой психике структур и психологических механизмов, аналогичных индивидуальному психическому аппарату, стало общепризнанным методом исследования социальных явлений. Поэтому представляется правомерной такая формулировка вопросов для исследования:

Чем обусловлена повышенная нагруженность данной темы в восприятии общества негативными аффектами?

Какие психологические механизмы задействует общество как субъект массовой психики для защиты от негативного аффекта?

И, наконец, что может рассказать анализ отношения общества к международным усыновлениям о его, общества, душевном состоянии?

 

1. Информационное обеспечение проблем сиротства

Поисковый механизм Google в ответ на запрос «сирота» находит 2,060,000 страниц на русском языке. На запрос «усыновление» тот же поисковый механизм находит 1,180,000 страниц на русском языке. Наконец в ответ на сложный запрос «усыновление + одно из следующих слов: <международный, иностранный, иностранец, за границу>» с учётом всех словоформ Google находит ровно 800,000 страниц. Не претендуя на доказательность цифр, полученных таким способом, рискнём предположить, что тема усыновления российских детей-сирот иностранцами с точки зрения проявляемого к ней обществом интереса занимает как минимум одно из ведущих мест (39% хитов) среди всего круга вопросов, связанных с сиротством, и абсолютно лидирующее место (68% хитов) среди более узкого круга вопросов, связанных с усыновлением сирот.

По данным исследования ВЦИОМ «Отношение общества к проблемам детской беспризорности и безнадзорности. Информационное обеспечение проблем сиротства и беспризорности» [11], российские СМИ в 2005 году уделили теме усыновления российских сирот иностранными гражданами больше внимания, чем любой другой теме, прямо связанной с сиротами; а из общего круга вопросов, связанных с проблемами детей в современном обществе больше внимания получили только такие темы, как детская и подростковая преступность, алкоголизм и наркомания среди подростков и беспризорность.

 

Таблица 1.

Какие проблемы детей в обществе, по Вашему мнению, наиболее активно обсуждались общественностью в течение последнего года?

(до двух ответов)

Детская и подростковая преступность 41

Алкоголизм, наркомания среди детей и подростков 40

Беспризорники и безнадзорные дети 20

Усыновление российских детей иностранными гражданами 16

Низкий уровень жизни российских семей, имеющих детей 14

Усыновление ребенка российскими гражданами 10

Затрудняюсь ответить 9

Насилие в отношении детей в российских семьях 7

Плохие жизненные условия детей-сирот в детских учреждениях 7

Проблемы проведения досуга детьми 6

Проблемы воспитания детей в дошкольных и школьных учреждениях 4

Эгоистичность нынешнего общества, нежелание иметь и воспитывать детей 2

Что-то другое 1

 

При этом в Москве и Санкт-Петербурге тема международных усыновлений в освещении СМИ вышла на второе место, уступив всего лишь один процент лидировавшей теме детской и подростковой преступности [11]:

 

Таблица 2.

Детская и подростковая преступность 31

Усыновление российских детей иностранными гражданами 30

Алкоголизм, наркомания среди детей и подростков 24

Беспризорники и безнадзорные дети 21

Низкий уровень жизни российских семей, имеющих детей 14

Плохие жизненные условия детей-сирот в детских учреждениях 14

Проблемы проведения досуга детьми 12

Усыновление ребенка российскими гражданами 6

Насилие в отношение детей в российских семьях 6

Затрудняюсь ответить 6

Проблемы воспитания детей в дошкольных и школьных учреждения 5

Эгоистичность нынешнего общества, нежелание иметь и воспитывать детей 5

Что-то другое 1

 

2. Положение с сиротством и детскими домами в РФ

Количество детей, населяющих сиротские приюты России, неуклонно растёт и составляет на сегодняшний день по разным оценкам от 260 тысяч [20] до 650 тысяч человек [21]. Ежегодно новыми сиротами в России становятся около 150 тысяч детей1. Из них в семьи родственников (на условиях усыновления или опеки) попадают не более 65%, и, соответственно, десятки тысяч пополняют ряды детдомовцев2. Российские граждане ежегодно усыновляют из детских домов всего лишь несколько тысяч детей (в 2004 году 7013 детей, т.е. менее 3% от общего количества нуждающихся в усыновлении — по более оптимистичной государственной оценке), и это число с каждым годом не только не растёт, но снижается3.

Судьба тех 97% сирот, которые навсегда остаются в детских домах, настолько ужасна, что можно было бы предположить самый пристальный интерес к этой проблеме со стороны общества. Так, например, по данным Московского исследовательского Центра по правам человека только в течение первого года после выхода из детского дома 30% бывших воспитанников становятся бездомными, 20% оказываются в местах лишения свободы, а 10% оканчивают жизнь самоубийством [21]. Однако эти ужасающие факты практически неизвестны соотечественникам и не являются предметом общественного обсуждения.

Показателен тот факт, что автору не удалось обнаружить следов ни одного отечественного социологического исследования, в котором судьбы бывших воспитанников детских домов отслеживались бы в более долгосрочной перспективе, равно как и ни одного исследования, в котором бы оценивались показатели физического и психического развития выпускников детских домов в сравнении со статистической нормой. Однако из накопленного за XX век опыта работы психологов и психоаналитиков с детьми, в том числе и с сиротами, хорошо известно, что детство, особенно раннее детство, проведённое в условиях дефицита общения, накладывает негативный отпечаток на все сферы формирующейся личности, тормозит психическое развитие по всем параметрам, разрушает физическое благополучие и приводит к тяжёлым душевным заболеваниям. Но общество, похоже, видит в этом в тысячи раз меньшую проблему, чем в факте усыновления сирот иностранцами – по крайней мере тот же Google на запрос «госпитализм» выдаёт всего 420 хитов.

В увидевшем свет в декабре 1998 года докладе авторитетной международной правозащитной организации Human Rights Watch «Под опекой государства: Дети страдают от жестокости и пренебрежения в государственных приютах» российское государство обвиняется в «невыполнении закрепленных как в международных, так и в национальных документах обязательств по отношению к детям-сиротам», «массовом и институализированном нарушении прав ребёнка», широком распространении «жестокого, бесчеловечного, унижающего человеческое достоинство обращения и пыток» в детских домах, и т.д.4 [29]. Однако российской общественностью доклад остался практически незамеченным (Google выдает всего 99 ссылок на упоминание этого доклада).

В то же самое время 5 трагических случаев убийств в США усыновлённых российских детей (всего с 1991 по 2005 год иностранными гражданами в России был усыновлен 62741 ребёнок [20]) получили в российских СМИ освещение, превосходящее реакцию на наиболее крупные террористические акты (более 4 млн. хитов в Google в ответ на запрос: «убийство+российского+ребёнка+США» и 3,2 млн. хитов на запрос «Беслан»), удостоились специальных постановлений Государственной Думы, повлекли за собой попытку Государственной Прокуратуры заблокировать деятельность на территории России иностранных агентств по организации усыновлений, обращения общественных организаций с призывом запретить международные усыновления и т.д., и т.п.

 

3. Отношение российских граждан к усыновлению сирот вообще.

По данным ВЦИОМ в то время, как только 1% российских граждан уже усыновил ребёнка, всего 4% хотят усыновить ребёнка и всего 6% процентов в принципе не исключают для себя такой возможности, а 72% исключают такую возможность категорически, запретить усыновление российских детей иностранными гражданами считают необходимым 32% респондентов [14].

По данным ФОМ 76% российских граждан «полностью исключают для себя возможность усыновления ребёнка», и у 73% такое желание «никогда не возникало». Одновременно 62% опрошенных считают необходимым как минимум «ужесточить процедуру международных усыновлений», и более половины из них, 39% от всех опрошенных, считают необходимым «полностью запретить такие усыновления» [10].

Как видим, подавляющая часть общества не желает принимать участия в судьбе сирот, и в то же самое время более трети наших сограждан считают усыновление российских детей иностранцами злом, подлежащим искоренению, и ещё такая же часть общества считает международные усыновления делом подозрительным. При этом на наш взгляд все до одного аргументы, выдвигаемые противниками международных усыновлений, противоречат элементарному здравому смыслу.

 

4. С глаз долой – из сердца вон.

Для начала следует отметить, что феномен существования такого огромного количества детских домов и такого страшного количества детей, хочется сказать, осуждённых на жизнь в них, вопреки распространённому мнению не является ни сам собой разумеющимся, ни естественным. Для того, чтобы истребить институализированное сиротство как явление, не требуется даже искать и придумывать какие-то новые революционные решения – они давно найдены, опробованы и уже 50-60 лет, как успешно применяются во множестве стран, где детских домов не существует как таковых, хотя сиротами дети оказываются, оказывались и будут оказываться во всех странах и во все времена.

Разумеется, приоритетной и во всех отношениях наилучшей формой устройства судьбы ребёнка, ставшего сиротой, является передача его на усыновление, и в этом смысле шансы ребёнка, ставшего сиротой в США или в Западной Европе, выгодно отличаются от аналогичного в России – в США, к примеру, постоянно имеется более 2-х миллионов семей, активно желающих усыновить ребёнка и вынужденных ждать своей очереди по 10 лет и более – либо усыновлять за границей. Однако какая-то часть детей-сирот является и всегда будет являться «неусыновляемой» – по множеству причин: вследствие своего уже не раннего возраста, вследствие умственной отсталости или тяжёлой инвалидности, наконец, вследствие того, что родители не отказались от них, не умерли и не были лишены родительских прав, но оказались лишь на время неспособными самим растить ребёнка – вследствие болезни, ареста, и т.д. Таких детей органы охраны детства передают на временное воспитание в финансируемые (и, разумеется, контролируемые) государством так называемые foster families (в русском языке нет даже устоявшегося эквивалента для понятия foster – в разных документах такие семьи называют либо «патронатными», либо «приёмными»), и таким образом ребёнок продолжает жить в домашней обстановке. Особо примечательно, что такая форма устройства не только отвечает интересам ребёнка, но и обходится государству дешевле, чем содержание детских домов. Так что дело тут, очевидно, не в нашей бедности и «их» богатстве.

В России разговоры о внедрении аналогичной системы ведутся с 1991 года, но за 15 лет реформирование так и не продвинулось дальше стадии «эксперимента». По данным Департамента Государственной молодежной политики, воспитания и социальной защиты детей Министерства образования и науки РФ по состоянию на 01.01.2005 на воспитание в патронатные семьи из детских домов было передано всего 11 тысяч детей по всей стране.

Кроме того, в российском законодательстве, в отличие от США и европейских стран, вообще не прописана процедура прямого усыновления. Казалось бы, если женщина заранее решила отказаться от ребёнка, которого она вынашивает, то всем – и ей, и ребёнку, и будущим усыновителям – было бы только лучше, если бы у неё была возможность заранее выбрать своему ребёнку усыновителей и передать им его с рук на руки: так, чтобы ребёнок ни дня не провёл в казённом доме. Но нет! Государство настаивает на том, чтобы сначала ему дали возможность по полной программе позаботиться о ребёнке: продержать его как минимум несколько недель, а чаще месяцев в больнице для обследования, затем поместить его в детский дом, и лишь после этого рассмотреть возможность передачи ребёнка усыновителям.

В том, что система призрения сирот, не предусматривающая их изоляцию за стенами учреждения, не приживается, или приживается так медленно и с таким трудом, с одной стороны просматривается несомненный мотив влияния ведомственной заинтересованности в существовании детских домов и сохранении их гигантского штата (точные цифры относительно числа лиц, занятых в государственной системе детских дошкольных учреждений, если и существуют, то, во всяком случае, являются ведомственными и недоступны автору. Однако из опыта знакомства с очень многими детскими домами автор вынес впечатление, что обычно соотношение числа детей в детском доме и числа сотрудников — нянечек, воспитателей, медработников, работников кухни, дворников, шофёров и т.п. — составляет примерно 1:1). Однако представляется, что если бы содержание сирот в изоляции так или иначе не соответствовало бессознательным пожеланиям общества, то подобная система и не возникла бы, и не оказалась бы такой живучей.

По нашему предположению, в основе существования детских домов лежит феномен социального остракизма, распространённый в той или иной мере в любом обществе – и отнюдь не только в отношении сирот. Его действие нам кажется удобным рассмотреть на примере того, каким образом советское государство решило проблему инвалидов, наводнивших после Великой Отечественной Войны улицы, вокзалы и парки больших городов. В 1947 году милиция провела массовые облавы на инвалидов и, по рассказам очевидцев, буквально в одну ночь убрала их с улиц, заперев за стенами загородных «Домов инвалидов» с практически тюремным режимом [22].

В Ленинграде названное решение получило, можно сказать, гротескное, но с нашей точки зрения симптоматичное развитие: инвалидов убрали не просто абы куда с глаз долой, но вывезли на удалённый остров в Ладожском озере и поселили там в развалинах монастыря. Эта практически дословная аналогия со знаменитым концлагерем для «врагов народа», Соловками, проливает, как нам кажется, свет на психологическую картину событий:

  • Инвалиды своим уродливым видом напоминают субъекту-массе о горе, несчастье, боли, смерти и вызывают таким образом в его душе мучительный аффект тревоги и агрессивные позывы, направленные на виновника этого аффекта.
  • В то же время Сверх-Я субъекта не позволяет ему не только отреагировать свою агрессию, но и допустить её в сознание.
  • Не в силах разрешить это противоречие, Я субъекта-массы прибегает к психологическим способам защиты от тревожного аффекта и от собственных агрессивных позывов.
  • Справиться с аффектом тревоги субъекту помогает наиболее примитивный механизм защиты, который Анна Фрейд описала как «отрицание в фантазии»: субъект как бы не замечает реальности, замещает её фантазией, в которой повода для тревоги нет – он исчез, испарился, сам по себе, как во сне.
  • Агрессивные позывы, неприемлемые для Сверх-Я субъекта, подвергаются воздействию проекции, т.е. им бессознательно приписывается не внутреннее, а внешнее происхождение. Таким образом объект агрессивных импульсов превращается в восприятии субъекта в их источник, т.е. превращается во врага.

    (Не забудем, что субъектом в данном случае является масса, народ, и следовательно враг субъекта – враг народа.)

     

    Действие механизма отрицания, который по замечанию М. Кляйн «…тесно связан с сильным чувством всемогущества, которое существует на ранних этапах жизни» [5], разумеется в реальности не уничтожает объект отрицания — но это в реальности! В рассматриваемом же нами случае действие происходило некоторым образом в сказке, вернее в коллективном сне: только в сновидении наши желания способны произвольно изменять законы природы (например, заставить яблоню плодоносить грушами) и игнорировать любые объективные ограничения (например, осуществлять великие стройки, не имея для этого в достаточном количестве ни финансовых, ни технических средств), изменять прошлое и призывать в критической ситуации на помощь сказочных персонажей. Вот именно такие сказочные персонажи — невидимые, но вездесущие, всесильные, всевидящие и всеслышащие — и осуществили тайное от самого себя желание нашего субъекта: в одну прекрасную ночь реальность волшебно изменилась: инвалиды просто исчезли, будто их и не бывало.

    Если же какой-то неприятный остаток чувства вины у массы после этого ещё оставался, то успешно справиться с ним помогла рационализация: свершившееся чудо Я субъекта объяснило себе как акт его заботы об инвалидах, которым необходимы специальный уход и медицинское обслуживание.

    Фантазийное отрицание обществом самого факта существования в нём большого числа инвалидов проявляется и в наше, к счастью, уже не настолько волшебное время. Любой впервые выехавший заграницу россиянин бывает поражён тем, как много на Западе инвалидов – они попадаются на глаза буквально повсюду: в учреждениях, на выставках и в концертных залах, в общественном транспорте, просто на улице. Впечатление такое, будто либо на Западе травматизм в тысячи раз выше, чем в России, либо просто наш народ здоровее. Однако ни то, ни другое статистика не подтверждает. Становится понятным, что инвалидов на Западе так много по единственной причине: у них больше возможностей выбираться из дома на улицу и посещать общественные места, доставляя нам, здоровым, неприятные ощущения своим видом. Во всех развитых странах действует законодательство о правах инвалидов, обязывающее оборудовать не только здания всех без исключения общественных и государственных учреждений, но и любой общественный транспорт, и просто уличные поребрики заездами или подъёмными механизмами для инвалидных колясок, оснащать светофоры, лифты и т.д. приспособлениями для слепых пользователей и т.д. и т.п.

    Разумеется, действие механизма фантазийного отрицания в отношении общества к инвалидам не специфично для нашей страны. Нигде в мире законодательство, защищающее права инвалидов, не явилось добровольным актом милосердия к инвалидам со стороны физически здорового большинства. Напротив, такие законы появляются на свет только в результате продолжающейся и поныне изнурительной и подчас весьма жёсткой борьбы инвалидов с желанием общества не видеть их. К сожалению, в России инвалидам пока ещё не удалось добиться признания своих прав, и в результате у нас инвалидов «совсем мало»: они надёжно отгорожены от нас, здоровых, потемкинскими лестницами общественных зданий, красивыми высокими гранитными поребриками, эскалаторами метро и высокими подножками автобусов и трамваев.5

    Вспомним также сохранившуюся до сего дня практику «очистки» больших городов от бездомных перед юбилеями и олимпиадами. В этом обычае, пожалуй, наиболее откровенно проявляется природа отношения общества к обездоленным: тут речь уже не идёт ни о какой «заботе», милиция просто вывозит бездомных подальше от города и выбрасывает буквально в чистом поле.

    Автор в течение нескольких лет работал волонтёром в общественной организации помощи бездомным, раздавал по вечерам бесплатный суп и из личного опыта знает, как относится подавляющее большинство общества к помощи обездоленным согражданам: «Не у нас на глазах! Найдите какое-нибудь другое место – где-нибудь на пустыре, за городом, где угодно, только не здесь!» – таким было стандартное содержание нескончаемых жалоб в милицию и другие инстанции6.

    Мы полагаем, что и дети-сироты, обитатели российских приютов, суть жертвы действия тех же самых или схожих механизмов психологической защиты массового Я. Однако мотивы применения защит в данном случае представляются более разнообразными, чем в подробно рассмотренном нами случае инвалидов:

    Во-первых, страх реальной угрозы. Области значений понятий «сирота» и «беспризорник» почти полностью совпадают, и думается, что массовое бессознательное вряд ли их различает, а беспризорники – это уже реальная угроза, от которой следует защищаться. (Вспомним «Генералов песчаных карьеров» и «Центральный вокзал» и порадуемся тому, что в России беспризорников хотя бы только отлавливают и помещают в спецприёмники, а не отстреливают, как бродячих собак).

    Во-вторых, примечательно, что образ «несчастного сиротки» – в сказках, рождественских рассказах, мыльных операх — является патентованным средством извлечения звука из сентиментальной струны в душе обывателя. Очевидна связь этого аффекта со следами широко распространённой детской фантазии, которую Фрейд назвал «семейным романом», и как следствие идентификацией зрителя/читателя с сиротой. Однако читателю сентиментальной литературы гарантирована возможность пережить вместе с объектом идентификации не только томительный аффект, но и последующее счастливое избавление от него, в то время как идентификация с реальным сиротой такой развязки не обещает. Таким образом привычная идентификация с сиротой, можно сказать, загоняет субъекта в ловушку крайне неприятного аффекта покинутости, страха и безнадёжности. При этом субъект, общество, с одной стороны, как явствует из приведённых выше данных социологических исследований, категорически не собирается приходить сироте на помощь, а с другой стороны прошёл в своё время октябрятско-пионерскую школу воспитания и безусловно является носителем какого-никакого, пусть весьма специфического, советского, но всё же Сверх-Я, и не может не испытывать при мысли о сиротах чувства вины за свою чёрствость по отношению к обездоленным детям. Что в свою очередь не может не вызывать бессознательной агрессии по отношению к сироте и стремления защититься от разбуженного агрессивного влечения и от целой комбинации неприятных аффектов в точности по описанному на примере инвалидов паттерну.

    В-третьих, обратимся к свидетельству З.Фрейда («Ребёнка бьют»): «Фантастическое представление «ребенка бьют» с поразительной частотой встречается в признаниях лиц, обращавшихся к аналитическому лечению по поводу своей истерии или невроза навязчивых состояний. Весьма правдоподобно, что еще чаще оно имеет место у других людей, которых не принуждает принять подобное решение какое-то явное заболевание». Далее в той же работе Фрейд отмечает, что, во-первых, эта фантазия носит у взрослого субъекта выраженый садистический характер, и, во-вторых, с ней связан «особо сильный аффект стыда и чувства вины», за которыми вновь следует уже описанный паттерн применения защит [22].

    Таким образом, механизм фантазийного отрицания, убирающий сирот из поля зрения общества за стены детских домов, защищает Я субъекта-массы от сразу нескольких угроз:

  • объективной тревоги (беспризорники, преступность)
  • аффекта страха, покинутости, безнадёжности (вследствие идентификации с сиротой)
  • тревожного Сверх-Я (чувство вины за чёрствость и нежелание прийти на помощь), и
  • страха перед силой бессознательных влечений (садистические фантазии) [23].

    И точно таким же образом, как в случае с высылкой инвалидов, отрицание дополняется рационализацией: 72% наших сограждан считают, что о сиротах должно заботиться государство [14]. А с нас самих взятки гладки.

     

    5. Возмутители спокойствия.

    И вот, когда отрицание и рационализация сделали своё дело, сироты надёжно скрыты от глаз за заборами «детских учреждений» и больше не беспокоят чуткий сон и не менее чуткую совесть нашего субъекта, в 1991 году на сцене появляется возмутитель спокойствия: иностранный усыновитель. Происходит нечто совершенно немыслимое: совсем чужие люди, недавние – а для многих, если не для большинства, и поныне — враги заокеанские, едут за тридевять земель в Россию и преодолевают несусветные мытарства (кому же, как не нашему субъекту, иметь представление о том, каким кафкианством оборачивается для них процедура усыновления ребёнка в России?!), тратят бешеные деньги (уж мы-то можем себе представить, сколько шкур спустят с этих «буржуев» неподкупные государственные стражи детского благополучия!) ради того, чтобы усыновить ребёнка, сироту, о котором мы уже столь успешно позаботились и забыли!

    Трудно описать всю гамму чувств, которые всколыхнула в душе нашего субъекта эта наглая провокация: тут и оскорблённая «собственная гордость советских», и ощущение позора, и чувство вины, и архаические страхи. В упоминавшемся выше опросе об отношении к сиротам, усыновлениям и международным усыновлениям, проведённом Фондом «Общественное мнение», сторонникам запрещения международных усыновлений было предложено коротко обосновать своё мнение. Полученные ответы не оставляют, по нашему мнению, сомнений в том, что речь во всех случаях идёт не о каких-либо рациональных соображениях, но о защитных реакциях.

    Далее мы собираемся рассмотреть наиболее часто встречающиеся высказывания противников международных усыновлений как с точки зрения их рациональности, т.е. соответствия фактам и логике (это кажется нам необходимым ввиду низкой информированности общества о существе проблемы), так и с точки зрения их бессознательных мотиваций.

     

    6. Ксенофобия как регрессия.

    20% от общего числа опрошенных, т.е. 49% сторонников запрета международных усыновлений в качестве обоснования своей точки зрения выдвигают «патриотический» мотив. При этом, если 40% процентов патриотически мотивированных противников международных усыновлений видят ситуацию в каком-то смысле с точки зрения интересов детей («нельзя лишать детей Родины»), то 60% из них ставят во главу угла эгоистические интересы общества («это наш генофонд», «некому будет в армии служить и на стройках работать», «некому будет обеспечить нашу старость» и другие тому подобные высказывания).

     

    Мать и мачеха.

    Рассмотрим вначале первый «патриотический» подход. В каком смысле детей «лишают родины»? Всем понятно, что дети, которые вырастут в семье, доме, городе, стране, наконец языке и культуре своих приёмных родителей никоим образом не останутся без родины, просто это будет другая родина — как гласит русская пословица: «Не та мать, которая родила, а та, которая вырастила». Что же в таком случае скрывается за представлением о том, что детей «лишают Родины»?

    Сама этимология слова «родина» (родить, родиться), равно как и стандартная фразеологическая связка понятия «родина» с образом матери (Родина-мать, мать-земля и т.д.), заставляют нас предположить в обсуждаемом мнении проекцию на усыновляемых иностранцами сирот страха сепарации от матери. То есть ситуация, когда покинутый матерью ребёнок, сирота, обретает новую мать и перестаёт быть сиротой, бессознательно воспринимается с точностью до наоборот: как потеря этим ребёнком матери, превращение его в сироту!

    Ключом к пониманию этого парадокса, по нашему мнению, является другая русская поговорка «родная земля – мать, чужая – мачеха» [3], где понятие «мачеха» несёт очевидно негативную коннотацию («злая мачеха» – стандартное словосочетание). Иными словами, в представлении массы усыновлённого иностранцами ребёнка отрывают от хорошей матери-Родины и передают плохой. Нам кажется несомненной связь такого представления с описанным М. Кляйн расщеплением в неспособной ещё к амбивалентным чувствам в отношении одного и того же объекта психике младенца представления о матери на два отдельных объекта: хорошую мать и плохую. В норме на последующих стадиях развития расщеплённый образ соединяется в психике ребёнка в целостный объект амбивалентных чувств, но, по всей видимости, развитие нашего субъекта в силу тех или иных обстоятельств, рассуждать о которых мы сейчас не станем, протекало менее успешно, так что Земля (мать-земля) для него и поныне представляет собой не единый объект, когда добрый, а когда злой к своим детям, но расщеплена на два полярных представления: добрую, хорошую родную землю и злую, опасную чужую.

    Сама же по себе устойчивая сцепленность представлений о родине, земле, стране и о матери, характерная для русского языка и русской культуры,7 по нашему и, разумеется, далеко не только нашему мнению, также нуждается в психоаналитическом осмыслении. Так, американский психоаналитик и специалист по русской культуре Д. Ранкур-Лаферьер отмечает, что «…тот факт, что в русской культуре такое множество матерей – от матери-земли до Божьей Матери, от матери-Церкви до той матери, что склоняется в ругательствах – весьма показателен. С точки зрения психоанализа, размножение или повторение чего-либо указывает, что с этим вопросом не всё в порядке. Множественность образа матери в русской культуре… говорит о том, что у носителей этой культуры что-то неблагополучно с понятием о материнстве.» [16] Именно с этим неблагополучием кажется нам уместным связать широко распространённое представление о некой мистической (или, в характерной для нашего времени наукообразной форме, «генетической») связи человека с землёй, на которой он родился. Наиболее явственно, по нашему мнению, эдипальная природа этого представления проявляется в необычайно прочно прижившейся в отечественной националистической парадигме мифологеме «кровь и почва», символически выражающей непреодолённое на стадии Эдипова кризиса инцестуозное влечение, желание оплодотворить мать. Понятно, что кровь в этой схеме является конденсированным представлением семени, которым оплодотворяется земля, и оплодотворяющей телесной жидкости – человеческого семени, спермы.

    Таким образом, мы считаем возможным утверждать, что первая из рассматриваемых мотивировок требования запрета международных усыновлений свидетельствует о том, что в ней находит своё выражение регрессия Я субъекта к самым ранним способам объектных отношений, в свою очередь обусловленная регрессией либидо массы к инцестуозным объектам влечения.

     

    «Где родился – там и пригодился».

    Как мы уже сказали, большинство «патриотически мотивированных» противников международных усыновлений желают перекрыть канал утечки из страны некоего важного ресурса – генофонда, будущей рабочей силы, будущих солдат, будущих налогоплательщиков и т.д. Примечательна в этой связи цитата из доклада, прочитанного главой Комитета по делам женщин, семьи и молодежи Государственной Думы Е.Ф. Лаховой на состоявшемся 15.11.2004 круглом столе «Законодательство об усыновлении: практика и пути его совершенствования»: «Усыновляются и вывозятся из России в основном маленькие дети, практически здоровые. Дети-инвалиды составляют лишь 2,5 %. И это происходит при той критической демографической ситуации, которую Президент называет одной из угроз национальной безопасности.»

    По-видимости, в представлении г-жи Лаховой и придерживающейся той же точки зрения части общества дети являются таким же природным ресурсом, как полезные ископаемые, леса и реки. Однако в реальности конституция Российской Федерации не предусматривает никакой формы отношений собственности между государством или обществом, нацией, народом с одной стороны и отдельными гражданами, малолетними в том числе. Дети, находящиеся на государственном попечении, формально не являются ни крепостными, ни государственными крестьянами, ни приписанными к заводу, ни даже военнослужащими, давшими присягу служить государству до последней капли крови. Если разобраться, то дети являются единственной, видимо, категорией граждан, которая не несёт вообще никаких обязательств по отношению ни к государству, ни к обществу. Напротив, и национальное, и международное законодательство возлагают на государство обязанность устроить судьбу этих детей наилучшим способом из всех возможных и исходить при определении их судьбы исключительно из интересов этих детей, а не общества, государства, нации.

    Что же даёт в таком случае право и возможность считать этих детей «ресурсом»? По-видимому, мы имеем дело с «подменой любви к объекту любовью к себе» [32], то есть нарциссической организацией либидо, характерной для ранней стадией психического развития, когда ребёнок ещё не способен проводить различие между собой и внешними объектами и находится под влиянием иллюзорного чувства собственного всемогущества – «всё принадлежит мне и существует для удовлетворения моих потребностей». Иными словами, как и в случае «первой патриотической» мотивации, налицо признаки регрессии массового Я к ранним стадиям психического развития, но на этот раз по другому описанному Фрейдом типу: возврату общей сексуальной организации на более раннюю ступень [28].

     

    7. Неустанная забота.

    Около трети сторонников запрета международных усыновлений мотивируют своё мнение заботой о детях-сиротах. Так около 5% из них считают, что «в России легче контролировать условия жизни детей», 15% думают, что «детям за границей хуже», и ещё 5% говорят, что «детям в российских семьях лучше». Рациональность каждого из этих аргументов смехотворна, и можно было бы не тратить время на их подробное обсуждение, но соображения добросовестности заставляют нас это сделать. Итак:

     

    «В России легче контролировать условия жизни детей».

    О каком контроле может идти речь в ситуации, когда вся информация, связанная с условиями жизни детей-сирот в детских домах, скрыта от общественности, доступ в детские дома возможен только по специальным разрешениям, а функция контроля возложена на те же самые органы опеки, которые ответственны за состояние дел? Самоконтроль есть, конечно, удобная, но не очень эффективная форма контроля.

    В то же время известно, что условия жизни в приёмной семье ребёнка, усыновлённого заграницей, контролируются особо серьёзно, с четырёх(!) разных сторон: органами охраны прав детей его новой страны проживания, иммиграционным ведомством этой страны, судебными органами и плюс к тому, пусть и формально, консульством РФ, в котором усыновители обязаны зарегистрировать ребёнка как постоянно проживающего в этой стране российского гражданина (российское гражданство усыновлённый ребёнок сохраняет). Усыновители по закону обязаны раз в год предоставлять российским властям официальные отчёты органов охраны прав детей о результатах обследования условий жизни ребёнка в новой семье, усыновители обязаны через год после усыновления закрепить это усыновление в своём национальном суде по делам несовершеннолетних, для чего также требуются подробные акты обследований условий жизни ребёнка, и т.д., и т.п.

     

    «Детям за границей хуже».

    На наш взгляд, очевидно, что детям лучше и не на родине, и не за границей, а в семье, при своих личных родителях и родственниках. А где именно его семья живёт, не имеет для благополучия ребёнка ровным счётом никакого значения. Конечно, хорошо бы не в зоне военных действий и/или массового голода, но из зон военных действий и из голодающих стран люди за границу усыновлять детей не ездят. Во всех же остальных случаях – хоть в Антарктиде, хоть в Зимбабве, не говоря уже о более благоустроенных местах, ребёнку будет хорошо в своём доме со своими родителями, а не на койке в приюте с — пусть самыми добрыми на свете русскими — нянечками.

     

    «Детям в российских семьях лучше».

    Жили бы они, эти дети, в «российских семьях» – не о чем было бы и говорить. В противном же случае – см. выше.

     

    Теперь попытаемся установить происхождение подобной повышенной заботливости. На наш взгляд здесь мы имеем дело с типичным примером действия ещё одного механизма психологической защиты массового Я от тревожного аффекта — реактивного образования: ощущение вины перед никому оказавшимися на родине не нужными детьми заставляет субъекта демонстрировать утрированную и навязчивую заботу о них подобно тому, как повышенная чистоплотность может являться реактивным образованием, призванным защитить субъекта от его «грязных мыслей».

    Параллельно работает механизм рационализации: желанию тем или иным способом устранить из поля зрения иностранцев, ставящих субъекта своими действиями под удар его, казалось бы, уже замиренного Сверх-Я, подыскивается якобы рациональное объяснение. Впрочем, действие механизма рационализации прослеживается во всех вариантах мотивировок – как уже рассмотренных, так и тех, которые ещё будут рассмотрены ниже, так что в дальнейшем мы не будем останавливаться на этом аспекте.

     

    8. Кровавые мальчики

    18% противников международных усыновлений подозревают иностранных усыновителей в том, что они усыновляют российских детей с неблаговидными намерениями. Конечно, немалая заслуга в популяризации такой точки зрения принадлежит средствам массовой информации, уделившим беспрецедентное внимание упоминавшимся уже трагическим случаям убийства американскими приёмными родителями усыновлённых в России детей. По данным Генеральной прокуратуры РФ за 5 лет (2000-2005) в Америке погибли 5 детей, усыновлённых из России (всего за эти 5 лет американцы усыновили в России 45 тысяч детей).

    Эта новость совершенно заслонила тот факт, что в семьях российских усыновителей аналогичные случаи происходят в несколько раз чаще. В сентябре 2005 года заместитель генерального прокурора РФ Сергей Фридинский в интервью «Интерфаксу» сообщил, что за те же 5 лет в России зарегистрировано 15 случаев убийства или покушения на убийство приёмного ребёнка его усыновителями (напомним, что всего за эти годы российскими гражданами было усыновлено меньше детей, чем иностранцами).8 Однако резонанс этого интервью был нулевым — ровно 1 хит по Google. В каком-то смысле это и правильно: ведь за тот же пятилетний период 1 080 российских детей были убиты своими кровными родителями, а случаев жестокого обращения с детьми в российских семьях только в одном 2003 г. было зарегистрировано 54 тысячи [15]. Так что следует признать, что в среднем положение усыновлённых детей гораздо лучшее и более безопасное, чем детей вообще, и не стоит делать сенсацию из неизбежно случающихся в любые времена и в любых обществах исключительных трагедий. Однако, стоит случиться аналогичной исключительной трагедии с ребёнком российского происхождения в иностранной семье – и реакция превосходит все мыслимые пределы.

    Итак, подозрительность наших сограждан в отношении иностранцев, усыновляющих российских детей, стоило бы посчитать вполне объяснимой влиянием СМИ, если бы не одна любопытная деталь, известная автору из личного опыта: стоит лишь в разговоре с соотечественником коснуться темы международных усыновлений, как немедленно, буквально в первой же реплике всплывает легенда об использовании детей как доноров для трансплантации органов. К сожалению, автор не имеет возможности сослаться в подтверждение популярности этой легенды на данные какого-либо опроса или исследования, однако за последних 15 лет ему приходилось сталкиваться с ней бессчётное количество раз, и всегда этот миф всплывал как именно самая первая ассоциация в связи с усыновлениями российских сирот иностранцами.

    Разумеется, невозможно строго доказать полную безосновательность этой легенды, как и вообще любой легенды и любой теории заговора. Хотелось бы, однако, привести выдержку из посвящённого разоблачению этой легенды пресс-релиза Информационного агентства Соединённых Штатов «Миф об использовании детей для пересадки органов: анатомия сплетни»: «Процедура отбора и доставки донорских органов для трансплантации является настолько сложной, настолько строго регулируется и контролируется, требует соблюдения настолько жёстких временных рамок, а сама трансплантация требует участия такого количества высококвалифицированного персонала и использования настолько сложного оборудования, что функционирование подпольной сети поставки органов для трансплантации и подпольное проведение операций по трансплантации являются с практической точки зрения совершенно нереальными» [39].

    В том же пресс-релизе приводятся сведения о результатах восемнадцати(!) расследований, проведённых в период с 1987 по 1996 год ФБР и аналогичными службами других стран. Ни одно расследование как на национальном, так и международном уровне не выявило ни единого подтверждения тому, что случаи похищения или усыновления детей с целью нелегального получения донорского материала для трансплантации когда-либо где-либо имели место. Насколько удалось установить, впервые в печати эта легенда была упомянута в интервью, данном в 1987 году местной газете гондурасским директором департамента социального обеспечения Бермудесом. Слова министра были процитированы в таком виде, будто по его мнению слухи о покупке американцами и европейцами гондурасских детей для использования их органов для трансплантации имели серьёзные основания, однако сам министр немедленно после опубликования интервью выпустил заявление, в котором утверждал, что его слова были искажены, и что он всего лишь упомянул о неких ничем не подтверждённых слухах. Тем не менее 3 месяца спустя тема была подхвачена советским пропагандистским аппаратом и в 1987-1988 годах неоднократно всплывала на страницах советских газет рядом со статьями о том, что вирус СПИД был искусственно выведен в лабораториях ЦРУ. Далее, уже со ссылками на ТАСС и «Правду», эти измышления попали в некоторые западные таблоиды, стали темой нескольких «журналистских расследований» и документальных фильмов, но опять: каждый раз все «свидетели» и «жертвы» немедленно выступали с опровержениями, обвиняли журналистов в подтасовке слов и искажении фактов.

    Однако неверно было бы приписать незадачливому гондурасскому министру, а точнее, незадачливому журналисту, бравшему интервью, честь изобретения новой «городской легенды»9. Так, например, в XVIII веке во Франции широко циркулировали слухи о том, что страдающий проказой король принимает ванны из детской крови, что некоему потерявшему руку герцогу требуется новая, и неумелые медики вновь и вновь пытаются осуществить пересадку, каждый день ампутируя для этого руки у похищенных детей, и т.п. [30]

    По мнению В. Кампион-Винсент, легенда о покупке или похищении детей в бедных странах европейцами и американцами для использования в качестве доноров является «…модернизированной с учётом современных технологий версией бытующей с незапамятных времён легенды о том, что злые иноверцы или иностранцы похищают и убивают детей.» [30] Известно, что обвинения в похищении детей и ритуальных убийствах неоднократно выдвигались в первые века нашей эры в Риме против христиан, а затем, на всём протяжении средневековья вплоть до нового времени, – христианами против евреев. До христиан римляне обвиняли в ритуальных детоубийствах своих заклятых врагов карфагенян, и так настойчиво, что эта римская басня до сих пор кочует по страницам книг и учебников как исторический факт. В некоторых русских преданиях одним из признаков «литвы», представляемой в качестве хотя и инобытийного, но все же человеческого сообщества, оказывается ее склонность жарить на сковородках или варить маленьких детей [13]. Вспомним также кадры из культового советского фильма «Александр Невский»: смахивающий на робота немецкий рыцарь в жестяном ведре с рогами на голове для ещё более убедительного подтверждения своей инфернальной нечеловеческой сущности хватает русского младенца и бросает в огонь.

    Несомненно, самым частым в истории вариантом этого мифа является «кровавый навет» на евреев. Впервые в истории европейского Средневековья кровавый навет встречается в норвичском деле 1144 г., когда местные евреи были обвинены в том, что накануне христианской Пасхи они купили христианского отрока Уильяма, подвергли его мучениям, подобным мучениям Христа, после чего в Страстную пятницу распяли на кресте и закопали в землю [31]. Во второй половине XII в. такие обвинения широко распространились в Англии, Франции и Испании. В течение последующих четырех столетий легенда о еврейском ритуальном убийстве постепенно мигрировала на восток: через германоязычные земли в страны Восточной Европы. Начиная с XIII в. евреев стали обвинять не только в ритуальном убийстве христиан, но и в использовании крови жертв с обрядовыми или магическими целями. Кульминация «эпидемии» кровавого навета пришлась на ХV-XVI вв., затем количество обвинений в странах Западной и Центральной Европы стало уменьшаться, однако в Восточной Европе кровавый навет получил широкое распространение как раз в ХVI-XVII вв. [33]. В ХVIII-XIX вв. обвинения евреев в ритуальном убийстве преимущественно сохранялись в Польше и на западных окраинах восточнославянского ареала [2].

    В российском суде дело по обвинению еврея в похищении и ритуальном убийстве христианского ребёнка в последний (хотелось бы верить, что в самый последний!) раз рассматривалось менее ста лет назад (в 1913 г.) и, к чести российского правосудия, завершилось полным оправданием обвиняемого и вообще иудеев. Однако, когда весной 2005 года (незадолго до еврейского праздника Песах!) в Красноярске сначала при загадочных обстоятельствах пропали 5 мальчиков, а затем их обгоревшие тела были найдены в подземном коллекторе, газета «Русская линия» немедленно обвинила в этом преступлении красноярскую еврейскую общину, приписав загадочному то ли преступлению, то ли несчастному случаю (следствие до сих пор не вынесло окончательного заключения по этому делу) характер ритуального убийства [9] (Google находит 180 тысяч страниц в ответ на запрос «Красноярск+убийство+евреи»).

    Подобная популярность и живучесть в фольклоре темы похищения и убийства детей иноверцами или иностранцами неоднократно привлекала внимание психоаналитиков. Так, по мнению Т. Райка, легенда о ритуальном убийстве представляет собой проекцию бессознательного чувства вины, возникающего у христиан в связи с комплексом бого- и отцеубийства. «Человечество… посредством этой легенды открыто признается в старинном стремлении к деициду» [36]. Согласно М. И. Зейдену, кровавый навет также объясняется эдиповым комплексом христианской культуры, поскольку исторически иудаизм породил христианство и, соответственно, иудеи являются «отцами» христиан. Еврей, по Зейдену, это «жестокий отец, который стремится погубить своих невинных первенцев». «Таким образом, в качестве ритуального убийцы маленьких детей средневековый еврей персонифицирует и отражает бессознательный страх «первенца мужского пола», страх ребенка, что его отец, чьим соперником он является по отношению к жене последнего (и, следовательно, его собственной матери), может однажды его кастрировать» [37]. Э. Раппапорт видит в легенде о ритуальном убийстве своеобразную проекцию христианских представлений, связанных с доктриной пресуществления и обрядом поедания «плоти и крови» Иисуса Христа, что, независимо от теологической интерпретации, бессознательно воспринимается причащающимся как соучастие в акте каннибализма [35]. Той же точки зрения придерживается и А. Дандес, который видит в легенде о ритуальном убийстве христианских детей евреями проекцию чувства вины за евхаристию: «В нормальных условиях участники евхаристии должны чувствовать вину за совершение акта каннибализма… Куда же переносится вина за этот акт? Я утверждаю, что она… проецируется на другую группу, идеальную в роли козла отпущения» [31].

    Однако тот факт, что обвинение в ритуальном убийстве детей множество раз на протяжении истории предъявлялось не только христианами и не только евреям, заставляет нас предполагать наличие более универсального источника её происхождения. По нашему мнению в основе этой легенды лежит то, что З. Фрейд в работе «Моисей и монотеизм» назвал «мнемоническими следами опыта предшествующих поколений» [24]. В пандан утверждению Фрейда о том, что «…люди всегда знали (таким особым образом), что когда-то имели первоначального отца и убили его» [24], мы полагаем, что люди всегда знали и сейчас знают о том, что очень часто в истории убивали младенцев, и защищаются от чувства вины за детоубийства, проецируя обвинение в этих преступления на иноверцев, иноземцев, инородцев – других.

    Фрейд ставит два вопроса: «Первый: при каких условиях подобные воспоминания входят в архаичное наследство? И второй: при каких обстоятельствах они могут стать активными — то есть, могут добраться до сознания из своего бессознательного состояния в Оно, пусть даже в искаженной и измененной форме?», и отвечает: «Ответ на первый вопрос сформулировать легко: воспоминания входят в архаичное наследство, если событие было достаточно важным, или довольно часто повторялось, или то и другое вместе. … По второму вопросу можно сказать следующее: здесь может быть задействован целый ряд влияний, не все из которых обязательно являются известными. … Но что, однако, несомненно имеет решающее значение, так это пробуждение забытого мнемонического следа недавним реальным повторением события» [24].

    Есть все основания предполагать, что убийство детей – не в ритуальных, но в самых практических целях: в качестве примитивного средства контроля над рождаемостью и здоровьем популяции, примитивного же средства планирования пола наследников, ради сокращения числа лишних ртов, а иногда и в целях каннибализма — на протяжении всей истории человечества являлось гораздо более распространённым явлением, чем нам бы хотелось думать, и во всяком случае достаточно частым явлением для того, чтобы воспоминание об ифантициде стало частью архаического наследия. Ифантицид как не единичное, но распространённое явление известен во всех цивилизациях, история которых достаточно хорошо документирована – в Греции, Риме, Индии, Китае, Японии [34]. Так, законы «Двенадцати таблиц» (Leges duodecim tabularum), один из древнейших сводов римского обычного права (5 в. д.н.э.), прямо предписывают отцу семейства умертвить новорожденного, если у того имеются физические недостатки [12]. В 374 году д.н.э. убийство детей впервые было запрещено римским правом, однако известно, что нарушители запрета преследовались крайне редко, если вообще когда-нибудь преследовались. В римских текстах мы встречаем и описание способа безопасного убийства ребёнка: сосок кормящей матери смазывали опиумной смолой, так что ребёнок умирал во сне без видимых причин. Обычай убийства физически слабых новорожденных был распространён в древней Спарте, аналогичные обычаи описаны уже в XX веке антропологами, изучавшими некоторые общества, находящиеся на ранних стадиях развития: племена Амазонии [38], племена Соломоновых островов и др. Имеются косвенные свидетельства и того, что убийство новорожденных девочек является широко распространённым явлением в современных Китае и Индии.

    Несомненно, во все эпохи дети становились жертвами каннибализма во времена голода и бедствий. Так, римско-еврейский историк И.Флавий в книге «Иудейская война», повествуя о голоде, поразившем защитников осаждённого римлянами Иерусалима, рассказывает о «матери, убившей и пожравшей собственного ребёнка». Не в письменных источниках, но из уст людей, переживших блокаду Ленинграда во время II Мировой войны, также легко можно услышать истории о случаях людоедства, жертвами которого становились разумеется в первую очередь дети – как более лёгкая добыча. Аналогичные рассказы можно услышать от очевидцев организованного большевиками голодомора на Украине. Проверить эти рассказы нельзя, но даже если они не имеют под собой фактического основания, а являются легендами, симптоматичен уже сам факт их повсеместного бытования.

    Вообще, разумеется, нельзя рассчитывать на то, что столь ужасные эксцессы будут обширно засвидетельствованы документально, однако и имеющиеся свидетельства, дополненные обычным здравым смыслом, и распространённость мифологических сюжетов об отце, пожирающем или приносящем в жертву собственных детей (Кронос/Сатурн, Авраам), и производившие сильное впечатление на современников достоверные случаи убийства собственных детей знаменитыми тиранами (Иван Грозный, Пётр I, Ирод), и т.д., и т.п. – всё это заставляет нас с уверенностью предполагать, что «довольно частые» убийства детей с одной стороны сопровождали человечество на всём протяжении его истории, а с другой несомненно оставляли очень глубокие следы в памяти – достаточно часто и достаточно глубокие для того, чтобы воспоминание о детоубийстве вошло в архаическое наследие.

    Что же касается указанного Фрейдом условия, при котором архаические воспоминания становятся активными, т.е. «недавнего реального повторения события», то, как нам кажется, роль такого активизирующего воспоминания события в современном обществе выполняют аборты. По данным, приведённым 05.04.2006 министром здравоохранения и социального развития РФ М.Зурабовым в выступлении в Государственной Думе РФ, «… в России ежегодно происходит около 1,6 — 1,7 миллионов абортов. Несколько лет назад эти цифры были гораздо выше — 2,4-2,5 миллионов абортов в год» [18]. Учитывая же, что с 2000 года в России разрешены к продаже препараты для химического прерывания беременности, можно предположить, что число женщин ежегодно искусственно прерывающих свою беременность значительно превышает указанные цифры. По данным главного акушера-гинеколога России В. Кулакова, в 2004 году количество абортов в России превысило число рождений [7]. Можно смело сказать, что почти каждая российская женщина хотя бы раз в жизни имела опыт, переживаемый как минимум многими как детоубийство, и следует предположить, что и очень многие мужчины хотя бы раз в жизни чувствовали себя соучастниками убийства ребёнка.

    Таким образом, налицо оба условия, необходимые, по мысли Фрейда, для того, чтобы архаическое воспоминание о детоубийстве могло сохраняться в виде бессознательного воспоминания в психике субъекта-массы и активизироваться, т.е. подниматься в сознание, вызывая мучительное чувство вины и ужас. Проекцией этого архаического воспоминания на иноверцев, инородцев или иностранцев и является по нашему мнению сопровождающий человечество на всём протяжении его истории миф о похищениях и жертвоприношениях детей, а в современной версии – об использовании детей их иностранными усыновителями в качестве доноров для трансплантации органов.

    Широкое распространение в мифологии сюжета о ребёнке, оставленном родителями в одиночестве на умирание (Моисей, Эдип и т.п.), наводит на мысль о том, что, скорее всего, именно такой способ убийства ребёнка был наиболее распространённым. Это соображение, по нашему мнению, проливает дополнительный свет на причину сцепленности в массовом бессознательном образа сироты, т.е. брошенного ребёнка, и аффекта страха.

    Возвращаясь же к основной теме данной работы и, в частности, данной главы, мы утверждаем, что широко распространённая в обществе подозрительность в отношении истинных намерений иностранных усыновителей российских детей являются проявлением действия в массовой психике того же механизма защиты от страха и чувства вины за детоубийство: проекции.

     

    9. Вечно что-нибудь мешает…

    Весьма распространённым аргументом противников международных усыновлений является мнение о том, что иностранные усыновители будто бы «перебегают дорогу» усыновителям российским, мешают нашим соотечественникам усыновлять сирот. К сожалению, автор не имеет возможности подтвердить своё утверждение о распространённости такого мнения ссылкой на данные социологического исследования, однако встречать подобное мнение в печати и телепередачах ему приходилось слишком много раз. В частности именно «обеспечение приоритета российских усыновителей» видят своей задачей в русле контроля над соблюдением законности при усыновлении детей Генеральная Прокуратура РФ и сделавшая себе имя на борьбе с международными усыновлениями депутат Государственной Думы Лахова. [4]

    При этом борцов за приоритет совершенно не убеждает тот факт, что усыновление российского ребёнка иностранцами возможно только при том условии, что сведения о нём находились в Государственном банке данных о детях-сиротах не менее полугода, и за это время не нашлось российской семьи, желающей его усыновить. (Хотелось бы отметить, что поскольку в большинстве российских территорий очереди российских усыновителей не существует вовсе, то в большинстве случаев действие данного положения закона противоречит основному принципу, закреплённому как в национальном, так и в международном законодательстве: «Во всех действиях в отношении детей … первоочередное внимание уделяется наилучшему обеспечению интересов ребёнка» [8]. Ради соблюдения «приоритета российских усыновителей» ребёнок обязан лишних полгода бессмысленно провести в приюте в ожидании того, когда его можно будет начать предлагать имеющейся в каждом регионе очереди иностранных усыновителей. Как скажутся на ребёнке эти лишние полгода, какой психической травмой и задержкой в развитии обернутся – никого не волнует: «приоритет российских усыновителей» должен быть соблюден – несмотря на отсутствие последних!).

    Примечательный факт: упомянутая нами борец с международными усыновлениями г-жа Лахова в телепередаче «К барьеру» в ответ на вопрос о том, готова ли она сама усыновить сироту из детского дома, прямо ответила: «Нет». Согласно данным уже цитировавшегося нами опроса, проведённого фондом «Общественное мнение», доля противников международных усыновлений выше среди тех респондентов, которые не собираются и никогда не собирались усыновить ребёнка [10]. Это обстоятельство, как нам кажется, убедительно свидетельствует о том, что и аргумент об «ущемлении прав российских усыновителей» не имеет рационального обоснования, но является очередным примером защиты массового Я от чувства вины и стыда при помощи рационализации. «»Я стыжусь» – означает: «Я не хочу, чтобы меня видели»», — пишет З.Фрейд [26]. До тех пор, пока границы страны были на замке, а сироты упрятаны в детские дома, никто не видел позорной тайны нашего субъекта. Но с появлением иностранных усыновителей этот позор стал виден всему миру, и массовое Я начало испытывать пренеприятнейший аффект стыда, рационализируя своё острое желание задёрнуть занавеску в том числе и требованием обеспечить его, субъекта, «приоритет» — в том деле, которым он заниматься не собирается.

     

    10. Борьба с «нетрудовыми доходами».

    Ну и, наконец, главной душевной болью противников международных усыновлений является участие в усыновлении детей иностранцами посредников, а точнее баснословные гонорары этих посредников. «Иностранными агентствами, занимающимися незаконной торговлей российскими детьми, разработаны и рекламируются таксы, составляющие от $15 до $80 тысяч за усыновление!» – делится с общественностью своим возмущением заместитель генпрокурора РФ Владимир Колесников [19].

    При оценке этого заявления прежде всего необходимо отчётливо понимать разницу между «незаконной торговлей детьми» и организацией усыновлений. Для того, чтобы «незаконно продать» ребёнка, необходимо им сначала завладеть. Да, ребёнка можно выкрасть и, наверно, возможно даже незаконно перевезти через границу в чемодане, но, во-первых, к чему такие ухищрения? Решившему украсть ребёнка, не проще ли сделать это в своей стране, не подвергаясь дополнительному риску при контрабанде его через границу? А, во-вторых, при чём вообще здесь «посредники» в усыновлениях? Усыновление ребёнка есть юридический акт, для совершения которого требуется выполнение определённых формальностей. Согласно Семейному Кодексу РФ, решение об усыновлении ребёнка принимается судом, а в случае международного усыновления – Верховным Судом субъекта федерации. Понятно, что «незаконная продажа» через постановление (Верховного) суда есть нонсенс.

    Работа агентства по усыновлениям заключается в подборе усыновителей для нуждающихся в усыновлении детей, а также в помощи усыновителям в оформлении бесчисленного множества документов, в выполнении по их поручению действий, которые в противном случае им приходилось бы проделывать самостоятельно, переехав для этого жить в Россию на долгие месяцы, и, наконец, в организации краткосрочного пребывания усыновителей в России. Таким образом «посредник» выполняет в процессе усыновления функцию профессионального помощника и консультанта, аналогичную функции адвоката в юридическом процессе или, ещё ближе, функции свахи в создании супружеской пары. Разумеется, в любой профессии, встречаются и недобросовестные, и алчные профессионалы, но недобросовестность или алчность отдельных адвокатов, врачей или, к примеру, брачных агентов не побуждает заместителя генерального прокурора призвать к объявлению этих профессий вне закона. Похоже, дело тут не в самой деятельности «посредника», но в мелькающих в воспалённом воображении общественности цифрах в десятки тысяч долларов.

    Автору, в течение 10 лет работавшему руководителем российской программы американского агентства по усыновлениям — т.е. тем самым «посредником» — доподлинно известно, что цифры, будоражащие воображение заместителя генерального прокурора, во-первых, изрядно преувеличены, и, во-вторых, представляют из себя отнюдь не сумму гонорара одного ловкого посредника. Расходы усыновителей складываются из стоимости нескольких (как минимум трёх) поездок в Россию, стоимости оформления огромного количества (более 80-ти!) документов, и из стоимости услуг агентства. Чтобы могло состояться каждое отдельно взятое усыновление, требуется многомесячная слаженная работа многих людей, сотрудников агентства в Америке и в России – социальных работников и юристов, переводчиков и шофёров, и т.д., и т.п. — каждый из которых получает за свой труд отнюдь не сумасшедшие гонорары, а вполне заурядную зарплату. Кроме того агентство ведёт большую работу с усыновлёнными детьми, усыновителями, будущими усыновителями и foster parents в Соединённых Штатах, спонсирует детские дома и приёмные семьи в России, и вся эта работа только частично финансируется за счёт государственных и частных грантов, а по большей части – за счёт тех же взносов усыновителей. В 90-е годы, когда многие российские детские дома месяцами, иногда по полгода кряду не получали вообще никакого финансирования, не государство, не отечественный бизнес и не патриотические организации, но именно иностранные агентства по усыновлениям и добровольческие объединения американских усыновителей российских сирот спасали детдомовцев от в буквальном смысле голода.

    Автор однако ловит себя на том, что как будто оправдывается. Да, он тоже родился и вырос в советской стране, и в его бессознательном живут многие из тех же предрассудков, что и у его соотечественников. Отчасти и вся эта работа несёт на себе отпечаток попыток автора оправдаться перед своим Сверх-Я, которое — так же, как и у пока ещё большинства общества — формировалось в советское время и легитимизирует только очень ограниченный и произвольный круг профессий.

    Итак, обсуждение предрассудочного отношения общества к работе посредника в усыновлениях быстро привело нас к разговору о некоторых специфических особенностях массового Сверх-Я советского народа. Мы уже несколько раз упоминали это весьма специфическое Сверх-Я, не раскрывая, однако, сущности данной специфики. Попробуем сделать этой сейчас. Разумеется, в рамках небольшой работы мы не сможем осветить этот вопрос всесторонне, поэтому сосредоточим своё внимание только на одном аспекте нравственной системы «Homo Sovetikus»: отношении к различным видам трудовой деятельности и к деньгам.

     

    11. Отношение советского и постсоветского человека к работе и деньгам.

    «Идея святости в России всегда находилась и находится в непримиримом противоречии с материальным благополучием. Быть святым можно только пребывая в бедности или даже (лучше) в нищете» – отмечает М.Решетников [17]. Как нам кажется, слова «святость» и «святой» употреблены здесь не в как богословские категории, но в своём общеупотребительном значении — как синоним нравственного идеала общества, или, иными словами, массового Я-Идеала. Представление советского человека о деньгах было заряжено негативными аффектами, причём особенно примечательно, что считалось непедагогичным приучать детей зарабатывать и вообще разговаривать с детьми о деньгах. Такое сходство отношения к деньгам с отношением к сексуальности на наш взгляд свидетельствует об одинаковом происхождении запретов: действии интроецированных родительских установок, составляющих незрелое, одолженное Сверх-Я подростка. При этом важно, что родители – коммунистическая идеология и карательные органы — нашему субъекту достались свирепые, воспитание было жёстким и даже жестоким, в результате чего одолженное Сверх-Я латентного периода развития психики сложилось суровым и негибким.

    С переходом на рубеже 80-х – 90-х годов к новой стадии развития та часть постсоветского народа, которая, в соответствии с нашей гипотезой, обладала одолженным Сверх-Я, оказалась перед лицом необходимости переосмысления ценностей, реперсонификации Сверх-Я. Процесс начался с возврата родителям тех наиболее жёстких, наказывающих интроектов, которые некогда легли в основу Сверх-Я подрастающего индивида, следствием чего стали деидеализация родителей и девальвация заимствованных у них ценностей. Закономерно, что наиболее явственно эти процессы проявились в изменении отношения к именно той материи, на которую прежде налагался наиболее строгий запрет: к деньгам.

    Некоторая (к сожалению, небольшая) часть общества успешно справилась с задачей автономизации Сверх-Я, сумела принять на себя ответственность за свои поступки и, можно сказать, начала вести взрослую жизнь, руководствуясь в своём поведении уже не страхом перед наказанием – извне или со стороны Сверх-Я – но интегрированными в структуру Я моделями нравственного поведения. В частности, серьёзное изменение претерпело отношение этой части общества к зарабатыванию денег и к различным видам трудовой деятельности. Оно стало менее аффективным и более рациональным, так что в представлении этой части общества не количество денег как таковое и не специальность индивида определяют его статус как морального или аморального, но образ его действий.

    Однако в психике большей части общества процесс протекал по неблагоприятным сценариям. У более ригидной и склонной к мазохизму части общества развитие подросткового конфликта между Я и Сверх-Я получило невротический уклон: эта группа пытается отрицать свершившиеся перемены и жить утратившими всякий смысл прежними установками. В частности, в бессознательном этой части общества по-прежнему действует императив «деньги честными не бывают», и, соответственно, каждый обладающий деньгами воспринимается априори как человек аморальный. Основная же часть большинства, также не справившись с задачей автономизации Сверх-Я, нашла замену прежним родительским идеалам в диаметрально противоположных им групповых установках. В частности, деньги в представлении этой части общества заняли место высшей ценности, идеала и (NB!) единственной возможной мотивировки любой деятельности.

    Парадоксальным образом результаты обоих неблагоприятных сценариев развития приводят к схожим проявлениям, и опять это особенно бросается в глаза, если мы обратим своё внимание на представление массы о деньгах и работе: постсоветский человек и того, и другого типа в равной степени – хотя и по разным причинам — не видит никакого греха в неуплате налогов и в обмане государства, да и в обмане ближнего большого греха не видит, вполне терпимо относится к таким профессиям, как бандит, взяточник и казнокрад, и категорически не верит в саму возможность альтруистической мотивации и нравственной профессиональной деятельности.

    Слово «благотворительность» в представлении постсоветского человека является эвфемизмом мошенничества, совершаемого группой лиц по предварительному сговору и с особым цинизмом. С не меньшим сомнением Сверх-Я постсоветского человека относится к профессиональной некоммерческой деятельности — т.е. постоянной и, естественно, оплачиваемой работе, мотивируемой однако в первую очередь нравственными, мировоззренческими и творческими соображениями: так профессиональный правозащитник в восприятии большей части общества есть продажный наймит, то же мнение преобладает в отношении журналистов, а словосочетание «честный политик» вообще вызывает хохот. В политических дискуссиях ведущихся в интернет-форумах, обвинение правозащитных организаций – общества «Мемориал», «Комитета солдатских матерей» и др. – в том, что они существуют на гранты, носит характер изобличающего аргумента, которым сказано всё, и добавлять ничего не требуется.

    Так называемый «третий сектор экономики», давно ставший непременным атрибутом структуры современных развитых обществ и выполняющий в них важнейшую функцию, в России пустил первые ростки всего 10-15 лет назад и всё ещё находится в стадии первоначального становления. Сталкиваясь с этим непонятным ему явлением, общество испытывает тревогу и защищается от неё дежурным способом: проецирует на некоммерческие организации свои наклонности, такие как алчность, беспринципность, вороватость.

    Как нам кажется, всё сказанное в этой главе имеет прямое отношение к объяснению феномена негативного отношения общества к деятельности агентств по усыновлению или так называемых посредников. Организация усыновлений, «посредничество», оказывается в восприятии общества занятием нелегитимным дважды: как профессиональная некоммерческая деятельность и как хорошо оплачиваемая работа.10

     

    ВЫВОДЫ

    В начале работы нами были сформулированы 3 вопроса:

  • Чем обусловлена повышенная нагруженность темы международных усыновлений в восприятии общества негативными аффектами?
  • Какие психологические механизмы задействует общество как субъект массовой психики для защиты от негативного аффекта?
  • И что может рассказать анализ отношения общества к международным усыновлениям о его, общества, душевном состоянии?

    Теперь мы готовы ответить на каждый из поставленных вопросов. Итак:

    1. Происхождение негативного аффекта.

    По нашему мнению, основной причиной, по которой представление о усыновлении российских сирот иностранцами связано в массовом восприятии с тревожным аффектом, является чувство вины и стыда, которые субъект, т.е. в нашем случае общество, испытывает вследствие своего безучастного отношения к детям, брошенным своими родителями.11 Прежде, в условиях закрытого общества, массовая психика была защищена от чувства вины за судьбу этих детей: сироты были изолированы от общества стенами специализированных учреждений и цензурой, не допускавшей открытого обсуждения этого вопроса. Одним из последствий падения железного занавеса стала возможность усыновления российских сирот иностранцами. Это явление довольно быстро приобрело немалый размах, число международных усыновлений в масштабах страны сравнялось, а затем и превысило число усыновлений сирот российскими гражданами. Такое развитие событий сделало невозможным или, как минимум, затруднило дальнейшее игнорирование нашим обществом проблемы сиротства и усыновлений, в результате чего не только реактивировалось массовое бессознательное чувство вины, но добавился ещё один крайне неприятный аффект: стыд, которого не было до тех пор, пока субъект не почувствовал себя на виду у других.

    Кроме того анализ происхождения и необыкновенной популярности легенды об использовании усыновлённых детей в качестве доноров для трансплантации органов позволил выявить и такие источники негативного аффекта, как страх перед содержаниями архаического наследия массового бессознательного и страх перед запретными агрессивными импульсами.

    Все рассмотренные нами аргументы противников международного усыновления при ближайшем рассмотрении не выдерживают никакой критики с точки зрения их рационального обоснования, что, на наш взгляд, свидетельствует об их бессознательной защитной природе.

     

    2. Механизмы защит.

    Репертуар механизмов, применяемых массовой психикой для защиты от бессознательного чувства вины и стыда, не так уж широк. В пяти из семи рассмотренных нами типичных попыток обоснования негативного отношения к международным усыновлениям в качестве основного или вспомогательного механизма защиты используется проекция. Наряду с этим нами были выделены следы действия и других механизмов защиты: отрицания в фантазии, расщепления объекта, реактивного образования и рационализации.

     

    3. Душевное состояние субъекта.

    Во всех (кроме одного) рассмотренных нами случаях реакция субъекта носит выраженный регрессивный характер, причём в большинстве случаев речь идёт о регрессии к нарциссической организации либидо и доэдипальному объектному выбору. Такое наблюдение согласуется с мнением многих исследователей современной российской ментальности о преобладании в последней доэдипальной проблематики. Так, например, Н.Благовещенский, предлагая рассматривать российское общество как нарциссическую или доэдипальную интегральную личность, отмечает, что свойственная всем постиндустриальным обществам тенденция к производству нарциссических проблем в ситуации России усугубляется особенностями отечественной психоистории, такими, как традиционно симбиотические отношения власти и общества, аутический характер развития в условиях изоляции, свойственная традиционно превалирующей в России религии фиксация на доэдиповом отношении к матери и др. [1]

    Анализ последнего из рассмотренных нами аргументов противников международных усыновлений (см. «Борьба с нетрудовыми доходами») позволяет нам, однако, внести некоторое уточнение в указанную точку зрения, а именно предположить, что регрессия в данном случае является в основном следствием переживаемого субъектом адолесцентного кризиса, протекающего в неблагоприятных условиях: крайне жёсткие интроекты родительских запретов и установок, действовавшие в психике субъекта на предыдущей фазе развития, и полное устранение родителей из процесса воспитания в момент наступления подросткового кризиса, что в сумме предопределило протекание адолесцентных процессов по психотическому сценарию. На наш взгляд важно (как с точки зрения возможных подходов к терапии, так и с точки зрения прогноза), что, учитывая сказанное выше, речь может идти о «нормальном» по словам Анны Фрейд, «естественном» подростковом психозе [23].

     

    ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

    Исследование такой, казалось бы, узкой проблемы, как отношение общества к международным усыновлениям, позволило нам в результате сделать определённые заключения об общем психическом состоянии современного российского общества и характере испытываемых им затруднений.

    Кроме того, опыт освещения с психоаналитических позиций одной отдельно взятой общественной проблемы представляется важным вот по какой причине: автор убежден, что психоанализ в наше время является в определенном смысле последним, с позволения сказать, рубежом обороны рационалистического и гуманистического мышления перед лицом изрядно превосходящих числом и популярностью разнообразных регрессивных и, хотелось бы сказать, защитных мировоззрений. Всё новые и всё более острые проблемы, встающие перед отдельными обществами и человечеством в целом, требуют продуманных решений, принимаемых на основе рассудочного и беспристрастного анализа явлений. По словам П.Куттера, задача психоаналитика при исследовании социальных проблем заключается в «… выяснении того, что же соответствует действительности, а что – нет, т.е. насколько восприятие действительности искажено личными или групповыми проекциями» [6]. Пример отношения российского общества к вопросу международных усыновлений в этом смысле весьма показателен.

    По убеждению автора, постоянное присутствие «проблемы» международных усыновлений на страницах СМИ обусловлено в основном не реальным желанием запретить иностранцам усыновлять российских сирот, но закулисной борьбой коррумпированных ведомств за право регулировать эту сферу. В противном случае, учитывая негативное отношение общества к этому вопросу, ничто не помешало бы столь многочисленным во властных структурах противникам международных усыновлений давно запретить их — и закрыть тему раз и навсегда. Однако на деле каждый новый всплеск активности противников международных усыновлений оборачивается принятием нового закона или поправок к существующему уже закону, не запрещающих усыновления, но лишь вводящих в добавок к уже существующим новые, зачастую вопиюще абсурдные, препоны на пути усыновителей. Понятно, что в условиях действительности, в которой мы живём, новые препоны оборачиваются новыми поборами и увеличением числа структур, кормящихся от этого «финансового потока», но в то же время и меньшим числом усыновлений, чем было бы возможно при более благоприятном законодательстве и более сочувственном отношении общества.

    В поисках аргументов в этой борьбе стороны апеллируют к массовому бессознательному, не стесняясь эксплуатировать даже наиболее тёмные архаические его содержания. Реальная же проблема сиротства и детских домов, давно принявшая в России характер национального бедствия и национального позора, остаётся полностью в тени демагогии и искусственно раздуваемого ажиотажа.

    Автор надеется, что данная работа поспособствует большей информированности хотя бы психоаналитического сообщества о существе проблемы.

    СНОСКИ:

    1 142100 в 2003 году, 145500 в 2004 [20].

    2 38251 в 2001 году, 39588 в 2002, 42338 в 2003, 44457 в 2004 [20].

    3 7410 в 2001 году, 7175 в 2002, 7188 в 2003, 7013 в 2004 [20].

    4 Помимо анализа положения детей-сирот в детских домах России, в докладе Human Rights Watch содержатся рекомендации, выполнение которых могло бы кардинальным образом изменить ситуацию, не потребовав при этом от государства дополнительных бюджетных расходов.

    Автор понимает, что последнее утверждение звучит неправдоподобно, но готов тем не менее под ним подписаться. Коренным образом изменить эту ситуацию действительно возможно, количество детских домов и содержащихся в них детей можно было бы в короткие сроки сократить, как минимум, на порядок, и для этого не требуется дополнительных ассигнований. К сожалению раскрытие этого утверждения увело бы в русло, далёкое от психоанализа, и таким образом не может быть сделано в рамках данной работы. Заинтересовавшиеся этой темой могут обратиться к указанному докладу Human Rights Watch, а также к опубликованным в различные годы в Интернете статьям автора данной работы:

    — «Кому нужны сироты в России?» на сайте Института Свободы «Московский Либертариум». (http://www.libertarium.ru/libertarium/l_lib_children),

    — Доклад для молодёжного политического движения «Мы» (http://re-expat.livejournal.com) и др.

    5 К сожалению ВЕИП не представляет в этом смысле исключения из правила. Насколько автор мог заметить, в ВЕИПе нет ни одного студента или преподавателя-инвалида. Что, если дело тут не в особо сильном сопротивлении психоанализу инвалидов с нарушениями опорно-двигательного аппарата, но в ступеньках на входе в институт, парадной лестнице на пути к учебной части и крутых лестницах в переходах?

    Автор рискнёт предположить, что оборудование лестниц приспособлениями для подъёма колясок не было включено в смету ремонта помещения института не по причине экономии, но просто потому, что такая мысль никому не пришла в голову. Думается, нет нужды объяснять коллегам, почему не пришла.

    6 Интересно, что, пожалуй, самой яростной гонительницей «богоугодного дела» была староста церкви, рядом с которой находилась одна из постоянных точек раздачи еды бездомным.

    7 Сцепленность представлений о земле и о матери характерна далеко не только для русского языка и русской культуры, но в то же время не является универсальной.

    8 Уже после того, как эта работа была дописана, эксперт Уполномоченного по правам ребенка Москвы Галина Семья сообщила на пресс-конференции 29.05.2006, что за 15 лет, начиная с 1991 года, в России погибли 1220 усыновленных российскими гражданами детей, из них 12 человек были убиты своими усыновителями. За тот же 15-летний период из общего количества детей, усыновленных иностранными гражданами, погибли 5 детей, еще 16 стали жертвами несчастных случаев.

    9 Городская легенда (англ. urban legend) — современная разновидность мифа, короткая и на первый взгляд правдоподобная история, опирающаяся на современные технические и общественные реалии и обычно затрагивающая бессознательные страхи современного общества. Правдоподобие городской легенды определяется необходимостью специальных знаний для ее проверки. Отличается от анекдота не смешным, а страшным содержанием, от слуха — тем что бытует повсеместно. Обычно пересказывается как история, случившаяся с каким-либо лицом, слабо связанным с рассказчиком, «знакомым сослуживца родственника», либо как почерпнутая из «достоверного источника».

    10 В определённом смысле это сближает профессию специалиста по организации усыновлений с профессией психоаналитика. Даже среди более просвещённой части общества превалирует представление об аналитике как о цинике, который, во-первых, получает деньги (огромные!) за то, что размышляет о своих делах, ковыряет в носу или даже дремлет, автоматически вставляя изредка в монолог пациента многозначительное «Гм-м» — в общем ни за что, а во-вторых, никогда не упускает случая переспать с приглянувшейся пациенткой.

    11 Ограничения, накладываемые рамками данной работы, вынудили оставить целиком без рассмотрения как требующий отдельного исследования вопрос о причинах такой безучастности, выглядящей особо контрастной на фоне сотен тысяч иностранцев, стремящихся усыновить ребёнка, и часто не одного, готовых ради осуществления этого желания преодолевать сопротивление недружественной коррумпированной бюрократии, идти на существенные финансовые затраты и ехать на край света.

    Возможно, этот вопрос станет темой следующей работы, здесь же кратко отметим, что, по нашему предположению, причины эти имеют отношение как минимум не только к уровню доходов, но обусловлены культурными особенностями и подлежат психоаналитическому осмыслению.

    СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

    1. Благовещенский Н. Экстраполяция принципов «современного психоанализа» на область социума и культуры. // Доклад на Летней школе НФП, 2005.

    2. Даль В. И. Разыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их. Цит. по Панченко А. А. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. — М.: ОГИ, 2002, с. 161-168.

    3. Даль В. Пословицы русского народа: в 2 т. — М.: Художественная литература, 1984.

    4. К барьеру. — НТВ, 18.11.2004

    5. Кляйн М. Некоторые теоретические выводы, касающиеся эмоциональной жизни младенца // Кляйн М., Айзекс С., Райвери Дж., Хайманн П. Развитие в психоанализе (1952). — М.: Академический проект, 2001.

    6. Куттер П. Современный психоанализ. Введение в психологию бессознательных процессов. – СПб.: Б.С.К., 1997

    7. Медицинская газета. 14.02.2006

    8. Международная Конвенция о Правах Ребенка от 20.11.1989, ст. 3.

    9. Назаров М. Жить без страха иудейска! // Русская линия, 12.05.2005

    10. Опрос от 30-31.07.2005. — М.: ФОМ, 2005

    11. Отношение общества к проблемам детской беспризорности и безнадзорности. Информационное обеспечение проблем сиротства и беспризорности / Пресс-выпуск № 272 от 18.08.2005. М.: ВЦИОМ, 2005

    12. Памятники римского права: Законы 12 таблиц. Институции Гая. Дигесты Юстиниана. — М.: Зерцало, 1997.

    13. Панченко А. А. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. — М.: ОГИ, 2002, с. 161-168.

    14. Пресс-выпуск № 251 от 21.07.2005. — М.: ВЦИОМ, 2005

    15. Пресс-релиз от 23.09.2005. – М.: Агентство Интерфакс, 2005.

    16. Ранкур-Лаферьер Д. Традиция почитания икон Богоматери в России глазами американского психоаналитика. — М. Научно-издательский центр «Ладомир», 2005.

    17. Решетников М. Современная российская ментальность. / Решетников М. и др. Современная российская ментальность. (Психоисторический анализ). – М.: Российские вести; Спб.: В.-Е. институт психоанализа, 1995.

    18. РИА «Новости», 05.04.2006

    19. РИА Новости. 16.11.2005

    20. Сайт Интернет-проекта Департамента Государственной молодежной политики, воспитания и социальной защиты детей Министерства образования и науки РФ http://www.usynovite.ru

    21. Стрельников С. Сотрудничество государственных и общественных организаций в решении проблем несовершеннолетних // Участие педагогов в допросах несовершеннолетних: Материалы конференции / М.: Музей «Мир. Прогресс. Права человека» им. А.Д. Сахарова, 1999

    22. Фефелов В. В СССР инвалидов нет! — London.: Overseas Publications Interchange Ltd., 1986

    23. Фрейд А. Психология «Я» и защитные механизмы. – М.: Педагогика-Пресс, 1993

    24. Фрейд З. «Моисей и монотеистическая религия» / Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. – М.: Ренессанс, 1992.

    25. Фрейд З. «Ребенка бьют»: к вопросу о происхождении сексуальных извращений / Венера в мехах / Составление и перевод А. В. Гараджи. М.: РИК «Культура», 1992

    26. Фрейд З. Влечения и их судьба. // Фрейд З. Основные психологические теории в психоанализе. Очерк истории психоанализа. – СПб.: Алетейя, 1998

    27. Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого Я / Фрейд З. Психоаналитические этюды/Пер. с нем; Составление Д. И. Донского, В. Ф. Круглянского. Мн.: ООО «Попурри», 2001.- 608 с.

    28. Фрейд З., Лекции по введению в психоанализ, в 2 т. — М.-П.: 1922. Лекция 22.

    29. Abandoned to the state: Cruelty and neglect in Russian orphanages / Human Rights Watch, 1998. http://www.hrw.org/campaigns/russia98/action.htm

    30. Campion-Vincent V. Organ Theft Legends. — University Press of Mississippi, 2005.

    31. Dundes A. The Ritual Murder or Blood Libel Legend / Dundes A. Interpreting Folklore. — Bloomington, 1980.

    32. Fromm E. Selfishness and Self-Love. // Psychiatry. Journal for the Study of Interpersonal Process, вып. 2. Washington, D.C.: The William Alanson Psychiatric Foundation, 1939.

    33. Hsia R. Po-Chia. The Myth of Ritual Murder. P. 3. Цит. по Панченко А. А. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. — М.: ОГИ, 2002, с. 161-168.

    34. Kohl, Marvin. Infanticide and the Value of Life. — Buffalo, NY: Prometheus Books, 1978

    35. Rappaport E. The Blood Libel Legend: A Casebook in Anti-Semitic Folklore. – Millwakee.: University of Wisconsin Press, 1991.

    36. Reik Th. Der Eigene und der Fremde Gott: Zur Psychoanalyse der Religiosen Entwicklung. Leipzig, 1923. Цит пo: Dundes A. The Ritual Murder or Blood Libel Legend / Dundes A. Interpreting Folklore. — Bloomington, 1980.

    37. Seiden M. I. The Paradox of Hate: A Study in Ritual Murder. N. Y., 1967. Цит. пo: Dundes A. The Ritual Murder or Blood Libel Legend / Dundes A. Interpreting Folklore. — Bloomington, 1980.

    38. Siskind J. To Hunt in the Morning. — Oxford University Press, USA, 1975.

    39. The «Baby Parts» Myth: The Anatomy of a Rumor. – Washington, D.C.: USIA, 1996.

Файлы: 

Добавить комментарий