«Впечатлению от некоторой внешней убогости нашего большого дела сегодня нечего противопоставить. Значит, будем мучиться дальше. Нам тоже надо выполнить свое предназначение».
Письмо З.Фрейда К.Г.Юнгу от 17.12.1911 г.
I
Начнем, пожалуй, с того, что само отдельное существование прикладного психоанализа является результатом терминологического недоразумения. Когда сам Зигмунд Фрейд в 1926 году заметил его и тщетно попытался исправить1, было уже поздно и разграничение клинического и прикладного психоанализа не только укоренилось в профессиональном сленговом словоупотреблении2, но и, что гораздо печальнее, стало основой для негласного, но постоянно подразумеваемого статусного субординирования специалистов в рамках самого психоаналитического сообщества. Если употребить уже затасканное сравнение организации современного психоаналитического сообщества со средневековым религиозным орденом, то психоаналитики, проходящие посвящение в этот сан исключительно на основании представления результатов своей клинической практики, относятся к специалистам-прикладникам как к слугам-оруженосцам, единственным оправданием существования которых является опробование и оттачивание на суррогатном противнике (например – на литературном произведении) выкованного в терапевтической работе оружия психоаналитической интерпретации.
Подобного рода корпоративный предрассудок был порожден ситуацией прерывания древней традиции жреческой мудрости и основанных на ней практик глубинно-психологического манипулирования, что вынудило реаниматоров древнего знания начать в XX веке все с самого начала и вновь получать крупицы древнего знания посредством мучительных опытов анализа, т.е. препарирования, человеческой психики и отслеживания ее реакций на это вмешательство. Опыты подобного рода проводились Фрейдом и его первыми последователями исключительно в рамках клинической работы, терапии различных форм психопатологии, поскольку второй источник «знания о бессознательном» – самоанализ – был слишком мучителен и относительно ненадежен3. И потому призыв сместить акценты в профессиональной деятельности психоаналитиков и переориентировать ее с клинической практики в сферу социальной работы, озвученный Фрейдом в 1926 году, был воспринят его учениками как своего рода статусное «опускание», как покушение на значимость свершенного ими культурного подвига4. Он потребовал от «психоаналитического войска» того, что неоднократно проделывал сам – деятельного самоотречения от уже накопленного опыта и нового рывка в неизвестность. Но его «старой гвардии» это оказалось не под силу. Клинический авангард, посланный в разведку боем, призванный стянуть на себя силы противника и позволить полководцу разработать план дальнейшего наступления, пожелал закрепиться на захваченном плацдарме, с которого полководец планировал развивать успех, вводить в битву основные силы, и отказался подчиниться приказу о новом наступлении5. Обустроенный же участок, т.е. сфера психоаналитически организованной психотерапии, в чисто защитных целях был объявлен психоанализом как таковым, по отношению к которому все остальные формы практической деятельности психоаналитиков были объявлены «прикладными» и, более того, – санкционировались даже в качестве таковых только при условии предварительной клинической подготовки их участников.
И все же, несмотря на поражение Фрейда от руки собственного детища, дискуссии середины 20-х годов позволили ему окончательно сформулировать схему реанимации древнего глубинно-психологического знания и его интеграции с практиками социального регулирования жизни людей. В своем естественном, органичном виде такое прорастание глубинной психологии в сферу духовной власти обязательно должно пройти три полноценных этапа:
1) Этап «чуда, тайны и авторитета», содержание которого составляет развертывание психотерапевтического, т.е. первичного, лежащего на поверхности, самого легкого приложения психоанализа6, и постепенное появление основанных на его достижениях и неудачах интерпретационных игр терапевтов по прикладыванию клинических находок к телу культуры. Переписка Фрейда и Юнга показывает нам, что открывающиеся при этом совпадения и взаимосвязи кажутся поначалу просто фантастическими7. А вся тайна заключалась в том, что в клинической практике бессознательное Другого ближе всего к поверхности сознания и может быть зафиксировано и отслежено в динамике его трансформаций. Социокультурные же изыскания глубинного психолога позволяют увидеть за единичными и случайными симптоматическими проявлениями архитектонику особого мира, мира бессознательного как первичной, истинной реальности. Клиническая практика на данном этапе выступает своеобразной предварительной работой по расчистке поляны, полной хороших грибов и прекрасных ягод, на которую, следуя метафоре Фрейда, уже можно будет пригласить коллег-гуманитариев для сбора урожая8. Происходит также и накопление опытного материала для грядущих концептуальных обобщений.
2) Этап формирования глубинно-психологической концепции («теории бессознательного») и обучения «новой гвардии» социально ориентированных специалистов, способных деятельно приложить эту концепцию ко всем сферам человеческой активности, ко всем формам коммуникации без исключения. Теоретическая база для «социального психоанализа» к тому времени была доведена Фрейдом до состояния полной готовности к приложению ее к сфере идеолого-манипулятивных задач работы с массой. Окончательно оформились все пять составляющих принципиально единого проекта приложения психоаналитического знания (глубинной психологии) к культурной среде:
* Были выявлены и концептуально зафиксированы универсальные модели для описания инвариантных блоков активности коллективного бессознательного. Подобного рода проективные модели, в качестве которых чаще всего применялись образы из мифологических сюжетов (типа Эдипа, Нарцисса или Андрогина) или же из культовых художественных произведений (типа Гамлета, Дон-Жуана или Джоконды), становятся своего рода посредниками между миром обыденного опыта и миром первичных психических процессов.
* Концепция коллективной невротичности приобрела конкретику и завершенность. Симптоматические аналогии начала века, дополненные теорией массообразования как провоцируемой и искусственно поддерживаемой коллективной регрессии, выливаются к середине 20-х годов году в сложную и многоуровневую теорию динамики коллективного бессознательного. Перед аналитически ориентированными политиками и социальными реформаторами открываются беспрецедентные возможности профилактики, диагностики и даже терапии патогенных форм социальной невротичности (типа фашизма, коммунизма и, на чем особо настаивал сам Фрейд, — сионизма). Глубинная психология возвращает себе те возможности в сфере социального управления, которые она имела во времена платоновского «Государства».
* Сформулированы цели и методы супервизирования культурной среды, т.е. осуществления перманентной ревизии ее символически-провокационных и компенсаторных ресурсов, а также – их взаимосогласованности. Метапсихология, обозначенная в 1901 году как утопический проект «новой метафизики», т.е. универсального мировоззренческого основания всей совокупности человеческого опыта, к началу 20-х годов стала вполне реальным методом анализа культурной среды, соединившим в себе топические, динамические и экономические подходы.
* В рамках психоаналитической концепции появилась и сразу же заняла там достойное место социально-психологическая теория. Сам Фрейд создал образчики психоаналитических работ по социологии («Массовая психология и анализ человеческого Я»), политологии («Т.В.Вильсон. Психологическое исследование 28-го президента США»), теории религии («Будущее одной иллюзии»), антропологии и культурологии («Неудовлетворенность культурой»), психоистории («Моисей и монотеизм») и пр.
* Намечается контур производных от психологии бессознательного оперативных манипулятивных практик властвования, управления отдельными людьми, групповыми и массовыми процессами. Именно в это время, к примеру, в США племянник Фрейда Эдвард Бернайс создает теорию и практику «public relations».
А вот специалистов для реализации всей этой программы «социального психоанализа» Фрейд так и не подготовил9. Его призыв в психоанализ сотен университетских гуманитариев так и не был услышан (возможно в силу крайне неудачного времени его озвучания – 1913 года, последнего года великой эпохи, за которым уже громоздились десятилетия кровавого хаоса и массового одичания). Фраза, брошенная им в 1926 году и провозглашающая необходимость замены сотен врачей на сотни тысяч социальных работников10, так и осталась благим (а для большинства современных психоаналитиков – бредовым) пожеланием.
3) Этап прихода к власти и организации «светской Церкви», в лице которой, по словам Юнга, два тысячелетия христианства должны будут получить свою достойную замену. Речь при этом не шла ни о каком-то путче психоаналитиков-масонов, ни об использовании манипулятивных возможностей глубинной психологии для прихода ее адептов к власти демократическим путем. Речь шла именно о духовной власти над массой, развернутой в форме идеологической и психологической опеки над нею11, а также – о практике жреческого служения сословию властителей, т.е. о его консультативно-аналитической поддержке. Целью же и того и другого должны были стать стабильность, благополучие и удовлетворенность массы системой социальных взаимосвязей12.
На мир накатывалась волна первобытной тотемной архаики, по сравнению с которой критикуемые Фрейдом ранее примитивные формы манипулирования массой посредством инфантильной символики Эдипова комплекса, применявшиеся христианскими церквями, выглядели вершиной цивилизованности. Но созданный венским мечтателем арсенал средств для «терапии культурных сообществ» так и остался пылиться на библиотечных полках в фондах специального хранения. А порою даже сжигался на кострах. Сперва тоталитарные режимы военных вождей отвергли анализ13 как излишнюю роскошь в простом как клацанье затвора винтовки деле управления массы, организованной в войско (самым эффективным методом при этом по традиции считалась децимация). А позднее победившие их демократические режимы не менее решительно отреклись от «социального психоанализа» позднего Фрейда, но уже по противоположной причине – из-за сугубо авторитарного характера его рекомендаций14.
Предвидя все это, Фрейд не стал дожидаться развертывания второго этапа и выступил преждевременно, надеясь на то, что несколько преданных ему и его замыслу учеников поднимут всю психоаналитическую армию и с укрепленного уже клинического плацдарма двинут ее на выполнение новых задач, поставленных вождем. Психоаналитическая армия не восстала, не дезертировала и не отступила; она просто сделала вид, что, во-первых, никакого приказа не было и, во-вторых, стоит обсудить – кто именно и в каких целях может отдавать приказы психоаналитическому сообществу. Начался многолетний митинг, разброд и шатания, братоубийственная склока под лозунгом «А ты кто такой?», вылившиеся в конечном счете в ту дискуссию о немедицинском анализе, материалы которой уже доступны отечественному читателю15. Вот когда сказалась потеря Юнга и его отряда! Оставшись без армии, Фрейд какое-то время вел активные арьергардные бои, предпринимая отдельные партизанские вылазки (типа «заброски» Ференци в тыл к противнику – в США – для подготовки отряда аналитиков-гуманитариев, принимающих новые идеи вождя и готовых бороться за них в самом логове медикоцентризма). Но это были уже почти бессмысленные телодвижения, предпринимаемые для сохранения им самоуважения. Великая битва была проиграна, еще даже не начавшись. Лично сыграть в истории человеческого духа роль, подобную роли своего кумира – апостола Павла, строителя новой Церкви, выведшей человечество из духовного кризиса, Зигмунду Фрейду сыграть было не дано.
Но решившись начать борьбу, он бился до конца. И это тоже было ошибкой, поскольку вызвало мощный и согласованный коллективный отпор со стороны его былых соратников. Фрейда можно понять: в ситуации прогрессирующей болезни он просто не мог продолжить тактику выжидания и медленной кадровой селекции. Доколе можно было прятать скрижали Завета и подкармливать небесной манной клинических гонораров избранный народ, все явственнее демонстрирующий стремления поклоняться конкретике золотого тельца, а не абстрактному и невидимому Богу психологии бессознательного?.. Он противопоставил себя своим ученикам и они, как мятежные сыновья из им же придуманного мифа, воспользовавшись слабостью своего великого родителя, смогли интеллектуально убить его и съесть, т.е. присвоить себе его право определять, что является психоанализом, а что – нет. Но сделать это они смогли только объединившись и напав на него организованным строем. Задача эта была столь значительна и столь значима для них, память о коллективном грехе отцеубийства столь прочно засела в бессознательном психоаналитического сообщества, что строй этот до сих пор организован и боевит. И имя ему – IPA.
В истории культуры был только один прецедент подобного рода отречения войска от своего полководца, ведущего войну глобально-исторического масштаба. Я имею в виду отказ воинов Александра Македонского последовать на ним тогда, когда он уже был на пороге осуществления своей дерзкой мечты о создании великой евразийской империи, объединяющей в себе под эгидой эллинской культуры героизм Запада и богатство Востока. Великий Александр отпустил ветеранов домой и сам вернулся с ними назад, чтобы, набрав новую армию, начать все с начала. Результат нам известен. Зигмунд Фрейд, с детства бредивший величием подвигом древних полководцев16, в похожей ситуации поступил иначе. Распустив взбунтовавшуюся армию и оставшись лишь с несколькими преданными единомышленниками, он продолжил великий поход. Семидесятилетнему старцу поздно было начинать все с самого начала, а к тому же он был мудр и понимал, что культурные свершения глобального масштаба не могут пропасть без следа. На их основе формируется миф, а на основе мифа – неосознаваемая тяга массы людей вновь пойти тем же путем и возродить в себе душу героя. Последняя книга Фрейда, посвященная посмертной судьбе «человека Моисея» пророчествовала и о посмертном уделе своего автора. Смотрите, – как бы давал понять он, – вы убили и бросили в пустыне, не пожелав понять, великого мечтателя, просвещенного жрецами Гелиополиса египетского принца, стремившегося вырвать вас из тотемной дикости к солнечной религии Эроса и Логоса. И что же – разве его дух не владеет и доныне вами, доселе неразумными и даже не понимающими этого? Разве не он сохранил вас в изгнании, не он дает вам и сейчас силы для выживания, не он толкает к знанию и творческой активности? Убийцы духовного вождя на самом деле убивают себя, чтобы обессмертить его, т.е. принимают на себя и своих потомков вину за предательство, вину, которую не могут искупить никакие серебряники и никакие прагматические самооправдания. Снять гнет этой вины может только воскрешения убитого и преданного вождя в себе, в своих мыслях и действиях.
II
Но давайте вернемся от иллюзорной убедительности метафор и обличительного пафоса пророчеств к главному вопросу нашей дискуссии. Итак – что же и к чему «прикладывается» в прикладном психоанализе?
Процитированное в самом начале первого раздела статьи мнение Фрейда подтверждает давно напрашивающуюся формулировку: суть прикладного психоанализа составляет применение глубинно-психологического знания (психоаналитической теории) к любой сфере его практического применения, включая сюда и клиническую практику. Таким образом, речь идет не о формах деятельности (клинической и неклинической), а об уровнях организации психоанализа как движения, как похода в глубины человеческой психики:
1) философском психоанализе как совокупности мировоззренческих предпосылок, принципов и категорий;
2) теоретическом психоанализе (глубинной психологии) как совокупности объяснительных моделей бессознательного и их концептуального обоснования;
3) прикладном психоанализе как совокупности методик практической деятельности, опирающихся на оперативные гипотезы и на фактор «негативной обратной связи» с миром личного и коллективного бессознательного17.
В рамках данного подхода можно даже попытаться дать единое определение понятию «психоаналитическая практика», свободное от искажающего его суть и подспудно сужающего его возможности искусственного ее подразделения на клиническую деятельность и ее внеклинические приложения.
Психоаналитическая практика – это всегда практика коммуникации, особым образом организованного общения людей; не более, но и не менее того. Основой для ее организации является четко структурированная в форме психологической теории конвенциональная (т.е. принимаемая на веру заинтересованными в ней лицами) иллюзия, преподносимая обычно под парадоксальным названием – «знание о бессознательном».
Коммуникация подобного рода может осуществляться как в режиме самоотношения, самоанализа, формирующего и поддерживающего Самость как персональную идентификационную иллюзию, так и в манипулятивном режиме. В последнем случае речь идет обо всей совокупности практических психоаналитических методик, включающих в себя:
— чисто интерпретационные игры профессионалов и любителей от психоанализа, формирующие из них – принципиальных одиночек – некое условное ментальное сообщество;
— стратегии манипулятивной коммуникации с массой в политике, рекламе и пр.;
— методики и техники психотерапевтического воздействия.
Рассматриваемый с данной точки зрения, клинический психоанализ (т.е. совокупность основанных на психоаналитической концепции психотерапевтических методик) есть также всего лишь особым образом организованное общение, при организации которого учитываются вневербальные, фантазийные, бессознательные аспекты коммуникации и их проявления18. Манипулятивной целью подобного рода парного или же группового общения выступает формирование у его участников устойчивой зависимости от его постоянного воспроизведения, которая может быть в дальнейшем использована в терапевтических целях. А одним из его многочисленных побочных результатов является тенденция к изменению у всех участников такого общения базового канала манифестации бессознательных конфликтов – симптомообразование сменяется и постепенно замещается проективными импульсами так называемого «переноса».
Под манипуляцией в подобного рода рассуждениях понимается неявная, скрытая суггестия, т.е. организованное воздействие на сферу бессознательных мотивов деятельности индивида или массы людей, производимое без сообщения объекту воздействия преследуемой манипулятором цели. Любого рода управление людьми, любое вмешательство в интимный мир их психики возможно только в двух режимах: посредством насилия различного рода и посредством различного рода манипуляции. Только отказ от гипноза как разновидности психического насилия над личностью позволил некогда Фрейду выявить и оценить те манипулятивные ресурсы глубинной психологии, которые он и положил в основу психоанализа как метода целенаправленной интервенции в бессознательное.
Манипулятивные возможности процесса коммуникации реализуются психоанализом (и реализовывались предшествующими ему формами практического применения глубинно-психологического знания) в трех основных формах.
Прежде всего – это индивидуальная работа с людьми, призванными выполнять в социуме манипулятивные, «родительские» функции, т.е. с управленцами различного рода, врачами, педагогами, деятелями культуры и пр. В данной группе задач речь идет и об адекватной психологической (тренинговой) подготовке подобных специалистов, и о повышении эффективности их глубинного (сублимационного) подключения к решению профессиональных задач, и о профилактике, а то и – терапии, неизбежно возникающих невротических последствий фиксации на исполнении родительской роли в социуме.
Вторая группа задач заключается в реализации фрейдовского проекта «метапсихологической ревизии культурной среды», т.е. в отслеживании ее потенциально неврозогенных зон и точек, где пробуждаемые культурой страхи и импульсы аутоагрессии (т.н. «бессознательное чувство вины»), необходимые для формирования у индивидов импульса массообразования, не компенсируются адекватными социальными ритуалами и становятся основанием для психопатологичных реакций как индивидов, так и масс людей. Сюда же, в эту группу, входит и клиническое приложение психоанализа, представители которого снимают невротические проявления «коммуникативной пустоты» у своих пациентов путем постепенного перевода их в режим концептуально нагруженной коммуникации, в рамках которой они приобретают новый тип самоотношения. Невротик, в противоположность властителю, представляет собой испуганного ребенка, лишившегося любящего родительского окружения и страхом подавляющего запрос на инфантильный тип коммуникации. Позитивно вывести его из данного состояния, не разрушая при этом его личность, можно только превратив его во суррогат-властителя, научить его властвовать собою и играть по отношению к самому себе родительскую роль, «с самим собою нянчиться».
Третья группа манипулятивных задач, потенциально посильных глубинной психологии, но в полной мере так нигде еще и не реализованных, заключается в непосредственной организации исполнения коммуникативных запросов индивидуального, группового и даже общесоциального уровня путем формирования в коллективном бессознательном взаимосвязанной системы самореализующихся иллюзий идеологического, т.е. социально ориентированного характера. Эти задачи становятся сегодня – в период временного отключения традиционных, т.е. религиозных и политико-идеологических, форм идеологической поддержки – сверхзначимыми для решения главной проблемы, ради решения которой и создавалась тысячелетия назад глубинная психология, проблемы управляемости и функциональной стабильности социума, состоящего из потенциально свободных личностей, обладающих индивидуальной психикой.
III
Как же выглядит перспектива решения психоанализом своих идеолого-манипулятивных задач в сегодняшней России? Кто он такой – российский психоанализ начала XXI века?
Отечественный психоанализ в его нынешнем виде, тогда еще, правда, не деливший себя на «прикладной» и клинический, явился на российскую сцену в начале 90-х годов в качестве трагического героя, новоявленного Гамлета, требующего посмертной реабилитации своего родителя – довоенного российского психоанализа – и получения его наследства, т.е. системы государственного патронажа, имевшей место во времена Осипова и Ермакова. Вернувшись в российские столицы из провинциального прозябания, он, подобно сыну лейтенанта Шмидта, врывался в кабинеты ответственных чиновников, радовал их известием о своем возвращении и намекал на то, что по дороге домой «поиздержался и остался без копейки». Пафос с этой трагичной фигуры, взывавшей к памяти о безвинных жертвах и насилии большевиков над отечественной наукой, несколько сбила весьма некстати появившаяся книга Александра Эткинда «Эрос невозможного. История психоанализа в России», где предельно ясно дано было понять, что не только отечественный, но частично и зарубежный психоанализ существовал на деньги НКВД и использовался этой славной организацией, к примеру, для похищения за рубежом противников советского режима или их физического уничтожения. Именно Эткинд в своих публикациях показал также, что послереволюционный российский психоанализ, лидером которого был Иван Ермаков, так рьяно взялся выполнять социальный заказ на выращивание «нового человека» советского типа, что даже матери-коммунистки возмутились и забрали своих детей из специально организованного для этих целей детского дома-лаборатории «Пролетарская солидарность».
После этой публикации высокая трагедия «репрессированной науки» выродилась в несколько фарсовые сценки выпрашивания для психоанализа у новых властей некоего особого статуса, уже со смутными ссылками – то ли на былые мучения, то ли на былые заслуги. По крайней мере, постоянно проводилась аналогия несчастного психоанализа с разгромленной когда-то генетикой, один из лидеров которой, профессор Иванов, также стремился преуспеть в выращивании для советской власти «нового человека» путем скрещивания людей с человекообразными обезьянами в специально для этих целей организованном сухумском заповеднике (как жаль, что у бедных обезьян, закупленных на золото в Африке, не нашлось столь решительно настроенных «матерей-коммунисток»!).
За трагическим выходом последовал многолетний комический эпизод, в ходе которого обыгрывалась ситуация «неравного брака». Приобретя в столичных приемных некий внешний лоск, вытащив из нафталина свой «венский котелок», пригласив на смотрины кучу преуспевающих заграничных родственников, психоанализ решил тряхнуть стариной и жениться на одной из благоденствующих, но явно комплексующих от своей доморощенности отечественных невест. На фоне их постсоветской румяной провинциальности он выглядел старичком-иностранцем, способным придать им в качестве супруга если не свою потенцию, к которой все они относились весьма скептически, то свою родословную и свои международные связи.
Сам психоанализ мечтал заключить брак с самой богатой и самой могущественной российской невестой, подобно величественной героине фильма «Женитьба Бальзаминова» изнывающей от скуки тягостного вдовства. Речь шла, само собой, о потерявшей свою марксистско-ленинскую опору российской верховной политической власти, все три главы монстрообразного тела которой – Администрацию президента, Правительство и палаты Федерального собрания – стали активно соблазнять сваты от психоанализа. Но все эти хлопоты оказались совершенно пустыми. Томная вдовица предпочла и далее в одиночестве лелеять мечту о таинственном принце-драконоборце, о чудесной жар-птице «русской идеи» и прочей сказочной ерунде, окружая себя временными приживалками, перебиваясь в плане духовно-идеологической опеки чисто мастурбационными интеллектуальными мероприятиями19, да выстаивая по праздникам покаянные церковные службы. Возможно, брак этот не состоялся и по вине самого жениха, сваты которого напирали не на его перспективы, а на его несчастное прошлое, не на его потенцию, а на его слабость, не на его самодостаточность, а на его беспомощность и зависимость от ее благорасположения. В постсоветской ситуации «выбора веры» нуждающийся в опеке жених-старичок, чуть ли не покойник, выпрашивающий справку о своей посмертной реабилитации, явно проигрывал и постепенно лишился в глазах невесты остатков своей привлекательности. В утешение жениху-неудачнику была-таки выдана столь вожделенная им справка – Указ президента N 1044 от 19 июля 1996 года «О возрождении в России философского, клинического и прикладного психоанализа», узаконившая весьма странное разделение психоаналитиков нашей страны на умных старших братьев – философов, на умелых средних братьев – клиницистов, и на непонятно чем занимающихся, беспечно играющих в интерпретационные игры Иванов-дураков, т.е. младших братьев – «прикладников».
Следующая перспективная и вполне доброжелательно настроенная избранница нашего жениха, совсем юная девушка – российская педагогика и система образования, по своим интимным причинам не смогла ответить на его чувства. У нее были искания, она порхала в иллюзиях и никак не могла понять себя и тот взрослый мир, в котором очутилась, короче говоря – она еще не созрела и брак с солидным, многоопытным и скучным супругом «из бывших», как ей тогда казалось, мог помешать радужным и светлым перспективам ее дальнейшей судьбы.
Остались еще три невесты, равно заинтересованные в браке с психоанализом – российская психология, российская психиатрия и российская психотерапия. Правда брак этот виделся им сугубо как брак по расчету, поскольку реабилитированному (а точнее – возрожденному, т.е. возвращенному с того света) старичку положена была компенсация, принявшая форму федеральной (а позднее – межотраслевой) целевой программы по его организационной и финансовой поддержке. Все три невесты решили сообща прибрать к рукам пособие беспомощного реанимированного старичка и даже образовали по этому поводу у его одра правительственную комиссию из своих представителей. Но после того как стало окончательно ясно, что никаких государственных денег возрожденному психоанализу не видать и что возрождаться он конечно же может, но сам по себе и исключительно на общественных началах, их совместный энтузиазм несколько поутих и на передний план вышли сугубо прагматические цели и задачи, стоящие перед каждой их них в отдельности.
Российские психологи от психоанализа ожидали возможности реализовать свою заветную мечту – получить доступ в весьма прибыльную сферу клинической практики, стыдливо называемой ими «психокоррекцией». В тех грандиозных планах, которыми они насыщали свой вариант «возрождения психоанализа», тысячи психологов во вновь открытых по всей стране многочисленных центрах психического здоровья, объединенных и координируемых Федеральным центром, возвращали здоровье несчастным страдающим людям. На вопрос, а каким образом при этом они будут применять психоанализ, психологи ясно и прямо отвечали: «О каком психоанализе может идти речь, когда отовсюду мы слышим стоны?!». Но поскольку эти стоны были стонами людей, лишенных именно нормальной психологической поддержки в школе, в армии, в семье, на производстве, людей, измученных психологически безграмотной манипуляцией отечественных СМИ, людей, не имеющий основ психологической культуры и пр., то зарвавшихся психологов отправили к месту их основной работы, намекнув им на то обстоятельство, что негоже заниматься психотерапией тому, по чьей профессиональной нерадивости и закладываются массовые корни психопатологии. Наш же старичок-психоанализ вздохнул при этом с облегчением, поскольку по ходу знакомства узнал в этой претендентке на его руку и сердце внучку тех «знатоков человеческих душ», которые, задушив некогда по приказу сверху отечественный психоанализ, присвоили себе его наследие, слегка видоизменив и сильно подпортив его при этом. Сам вид новоявленного жениха явно или неявно напоминал отечественной психологии об этом былом преступлении и добром такая ситуация все равно бы не закончилась.
В силу чисто клинической ориентации первой волны постперестроечных отечественных психоаналитиков российские психиатры увидели в них конкурентов, причем не конкурентов в области профессиональной деятельности (тут, к сожалению, работы хватит всем, желающим и могущим за нее браться), а конкурентов в области подготовки и сертификации специалистов. Возможно, в генетической памяти психиатров сидело опасение повторения дореволюционной ситуации, когда привезенная несколькими врачами из Цюриха и Вены внешне безобидная идея о «фрейдовских механизмах психики» так агрессивно вытеснила все остальное из сферы лечения душевных расстройств, что Общество врачей-психиатров возглавили исключительно психоаналитики, на «малых пятницах» у Сербского говорили только о психоанализе, а журнал «Психотерапия» печатал только психоаналитические статьи и обзоры. Браком с психоанализом российская психиатрия желала обрести контроль над процессом возрождения опасного конкурента, а точнее говоря – просто-напросто профессионально задушить его в своих объятиях. Когда же несколько испуганный старичок уклонился от свадебного наряда в виде смирительной рубахи, прозорливо разглядев в ней погребальный саван, суровая невеста разочаровалась в нем и покинула его навсегда, напоследок презрительно заклеймив в качестве самого дорогого, длительного и неэффективного метода клинической работы в области психопатологии.
Более лояльной и заинтересованной в брачном союзе оказалась отечественная психотерапия – младшая сестра суровой психиатрии, давно и безуспешно пытающаяся вырваться из-под опеки старшей сестры. Брак со старичком-психоанализом давал ей возможность начать жить отдельно, относительно независимо от сестры в его дому, в котором она могла бы завести свой порядок20. Постепенно старичка, если он почему-либо не загнется, можно будет и выгнать, либо же – полностью подчинить своей воле и заставить участвовать в ее реализации. По крайней мене столь активно разрабатываемый отечественными психотерапевтами Закон «О психотерапии», в текст которого они стремятся включить все свои до того потаенные мечты, предполагает обе эти возможности. Проблема заключается только в том, что невеста родом из очень чопорного семейства – Минздрава России, а по странным правилам этого семейного клана браки его члены заключают только между собой. И потому те немногие российские психоаналитики, которые еще сохранили матримониальные иллюзии и мечтают решить свои профессиональные проблемы при помощи «приданого» оставшейся невесты, озабоченно пытаются стать приемными детьми Минздрава, т.е. упорно лоббируют в данном министерстве приказ «О психоаналитической помощи населению», в чем пока не преуспели.
Комедия, которая так и не закончилась свадьбой, естественным образом трансформировалась в мелодраму, отыгрывающую типичные для российских психоаналитиков второй половины 90-х годов переживания «архетипа сиротства». И если сам Зигмунд Фрейд, также измученный сопротивлением психоанализу, избрал для инфантильного утешения сказку «Новый наряд короля», намекая себе и своим сторонникам, что короля играет окружение, что статусность психоанализу придадут суггестивно-манипулятивные таланты самих его адептов, то российские его последователи, не сговариваясь, выбрали для построения защитной регрессивной модели своей идентичности другую сказку Андерсена – «Гадкий утенок».
Разовые и спорадические проявления синдрома «Гадкого утенка» – ощущение нелюбви со стороны принципиально враждебного окружения, печальные переживания собственной «инаковости», неполноценности, компенсируемые периодическим же прилетом зарубежных коллег – «прекрасных лебедей», постепенно сменились организацией постоянно действующей в обеих столицах «мыльной оперы» латиноамериканского типа. Прием зарубежных гостей был поставлен на постоянную основу, действительно приобрел регулярность сериала и сводился к простому и каждый раз радующему всех участников шоу сценарному ходу: всеобщая радость встречающих («К нам приехал наш любимый…!») плавно переходила в демонстрацию ими себя в качестве умненьких и благоразумненьких сироток, в которых гостям нужно было признать своих дальних родственников и срочно усыновить. Зарубежные психоаналитики поначалу, искренне умилялись подобному энтузиазму, отправили даже несколько российских утят за границу, но когда те, превратившись в лебедей и получив соответствующие сертификаты, поголовно отказались возвращаться на родной птичий двор, залетные лебеди сменили тактику и стали торговать столь желанными «справками о лебединости» прямо здесь, в России, ограничив, правда, действие этих справок ее же, России, пределами21.
Некоторые, самые гордые утята, взлетевшие в своих мечтах на заоблачные космические высоты и желающие быть не просто лебедями со справкой, а «настоящими лебедями», начали сами периодически ездить за границу и проходить там так называемый «челночный анализ». Возвращаясь, они гордо изгибали свои на глазах белеющие и вытягивающиеся шеи и презрительно шипели на доморощенных «кандидатов в лебеди», которые, в свою очередь, прикупив у челночников кусочек привезенной ими харизмы, сверху вниз поглядывали на «кандидатов в кандидаты», т.е. на простых и пока еще просто гадких утят. И в Москве и в Питере эти сериалы ставились и ставятся до сих пор весьма предприимчивыми продюсерами, которые узурпировали право назначать исполнителей на роли «условно лебедей», а также снимать чем-либо проштрафившихся утят с этой роли. Пирамида, по которой ковыляют утята, постепенно приобретая бумажки все нового цвета и все более приближаясь к ее вершине, надеясь вспорхнуть с нее белым лебедем, пока что прирастает, но время ее существования тает на глазах. И точно так же, как отыгранное в трансферах и контртрансферах иллюзорное «знание о бессознательном» может исчезнуть как морок при одном детском крике «А король-то – голый!», утиная пирамида рухнет, как только ее членами будет наконец-то услышан здравый голос отечественных и зарубежных профессионалов «А утята-то ваши – гадкие!».
На сегодняшний день жанровое своеобразие российского психоанализа можно описать в виде следующей сложной картины, где смешались всевозможные жанры и стили.
Старшие братья, философствующие психоаналитики, временно ушли со сцены, мудро рассудив, что не барское это дело – участвовать в мелких дрязгах и скандалах периода первичного накопления коллективной харизмы. Сова Миневры, крепкая, как известно, задним умом, вылетит в сумерках, раздаст всем сестрам по серьгам и отделит агнцев от козлищ.
Средние братья, клиницисты, разделились на два устойчивых клана, организовавших две существующие в России психоаналитические федерации. Первый, более малочисленный клан, организовали утята, далее других продвинувшиеся по лебединому пути. Они все более уверенно расправляют постепенно отрастающие крылья, радостно шелестят новообретенными перьями, т.е. импортными справками и сертификатами, и явно готовятся к перелету из наших холодов в более теплые края. Второй клан, который на два порядка многочисленнее первого, составляют «женихи» отечественной психотерапии, также постепенно собирающие необходимые для женитьбы справки и сертификаты (но уже сугубо отечественного образца) и периодически обменивающиеся с родителем невесты – Минздравом – проектами приказа о своем усыновлении. Оба клана подспудно враждуют друг с другом, но перед лицом зарубежных коллег на всякий случай хранят пока формальное взаимоуважение – ведь заранее неизвестно, какую федерацию международное психоаналитическое сообщество объявит настоящей, чьи члены смогут гордо носить звание «психоаналитиков», т.е. обретут право на ношение и продажу зарегистрированной торговой марки, владелец которой сидит в лондонской штаб-квартире IPA. И вот тогда уже сложная смесь трагикомедии с мелодрамой трансформируется в жестокий и жесткий триллер, по кровавости сюжета идентичный событиям Варфоломеевской ночи. Сторонники истинной веры начнут организованно травить еретиков, публично перед лицом всей мировой и российской общественности клеймить «диких» самозванцев, вычеркивать их из всех списков, лишать права на профессиональную деятельность, обвинять в некомпетентности и пр.
Но это будет еще нескоро и у нас еще будет немало поводов понаблюдать и поговорить об этом. Пока же давайте посмотрим на судьбу младшего брата – «прикладного психоанализа», который пока, играя в свои собственные игры, не участвовал в общепсихоаналитических постановках, за исключением, правда, ситуации сватовства к системе политической власти и образовательной системе, в рамках которой он выступал в качестве подарка со стороны жениха, готового отдать младшего братишку в услужение невесте взамен на ее благорасположение к себе.
IV
Уникальность современного российского прикладного психоанализа заключается в том, что он существует, не имея к тому ни малейших культуральных и концептуальных предпосылок.
Постороннему наблюдателю может показаться, что это замечание по меньшей мере несправедливо и что отечественный психоанализ, как раз, идет в своем развитии по фрейдовскому пути, последовательно отрабатывая задачи каждого из трех обозначенных выше этапов:
1) Накануне первой мировой войны группа российских врачей завезла из-за границы новый метод интерпретации и терапии потенциально патогенных неосознаваемых аспектов человеческой психики и, действуя под патронажем великого Сербского, организовали своего рода интерпретационную игру в специально организованном для этих целей журнале «Психотерапия»22.
2) После революции и гражданской войны в более или менее успокоившейся стране психологи, педагоги, общественные и государственные деятели, образовавшие Русское психоаналитическое общество, уже непосредственно занялись прикладными исследованиями с выходом на манипулятивные игры, проводимые пока что под видом опытов над детьми (т.н. «педологической практики»). Казалось бы перспективы психоанализа в России были просто уникальны: ситуация Нэпа стимулировала скорейший переход к развертыванию в стране уже профессионально организованной практики в области манипулирования массой (и прежде всего – в сфере рекламы и «public relations»)23, а далее было рукой подать до перехода от рекламной и пиаровской деятельности, как своего рода игр в идеологию, к полномасштабной реализации заложенного в психоанализе потенциала духовно-идеологического регулирования социальной жизни вообще.
Подготавливаемый к этой роли психоанализ даже переименовали, назвав чеканным именем «фрейдизм», что позволило поставить его на какое-то время в единый ряд с марксизмом в качестве равноправного конкурента на роль концептуального истока духовной власти. Но равноправной конкуренции не получилось и «фрейдизм» был бесславно искоренен и из отечественной науки (как «безмозглая психология»), и из общественно-политической жизни (как «гнилая троцкистская контрабанда»).
Почему так произошло? Ведь скудность идеолого-манипулятивного потенциала марксизма, под знаменем которого пришла к власти партия большевиков, весьма прагматично настроенная и поначалу поощрявшая любого рода идеологические эксперименты (от «тектологии» Богданова до «фрейдо-марксизма» Вильгельма Райха), давал, вроде бы, психоанализу шанс на полноценную самореализацию. Эта идеологическая скудность и породила, в конечном счете, необходимость в массовых репрессиях (как силовом подкреплении управленческой вертикали) после угасания революционного энтузиазма, зачастую носившего, к тому же, негативный, разрушительный характер. Она же и погубила строй, основанный на марксистско-ленинской парадигме, поскольку, при наличии штатного идеолога в каждой партийной организации, система психолого-манипулятивной, духовной власти («светской Церкви», как называл ее Фрейд) в Советской России была практически атрофирована24. Можно даже сказать, что идеология и марксизм есть вещи несовместные. Идеология – это глобальная иллюзия, блокирующая у людей их индивидуальные желания и неосознаваемо подключающая их к социально значимым ценностям и целям. Идеология – это филигранная манипуляция, развернутая в обществе в виде сложной, многоуровневой и взаимосогласованной системы стимулирования бессознательной активности массы, соответствующей заранее намеченным целям властвующего субъекта. Идеология – это неявная, ненавязчивая форма создания и удержания массообразования как психического состояния и имманентная (на уровне Супер-Эго) репрессия по отношению к отщепенцам, по той или иной причине психологически выходящих из плена массовых иллюзий и фантазий. И так далее. А марксизм – это всего лишь материалистическая теория деятельности массы (т.н. «классовая теория»), основанная на идее о первичности чисто «материальных потребностей» и коллективных форм их удовлетворения перед любыми надстроечными явлениями (не говоря уже об иллюзиях, фантазмах, архетипах и иных формах активности коллективного бессознательного). Теория, основанная на изучении динамики организации людей в структуре материального производства, просто не может здесь соперничать с теорией, основанной на изучении фантазийного сновидческого опыта.
Так почему же российский психоанализ проиграл в борьбе со столь слабым соперником? Он совершил ту же ошибку, что и Фрейд, причем совершил ее в то же, что и он время – в 1926-28 годах. Претензия на роль идеологического ярда российской политической системы, на статус «светской Церкви» была высказана при наличии лишь нескольких единичных опытов по воспитанию и образованию детей, производимых десятком специалистов, большинство из которых составляли исполненные благих намерений дилетанты, не получившие даже основ психоаналитической подготовки. Работа этих специалистов была политически заклеймена как «педологические извращения в системе Наркомпроса» именно потому, что их было ничтожно мало. Тот, кто остается в меньшинстве – всегда извращенец, чем бы он ни занимался. Идеология всегда основана на вере, а вера предполагает демонстрацию способности творить чудеса. Мы помним известную мысль Фрейда, высказанную им как раз в 1926 году, что психоанализ есть «длительное колдовство, которое теряет характер чудесного»25именно в силу своей длительности. Первые советские психоаналитики медленное чудо аналитической терапии (чудо рождения новой личности в взрослом человеке) подменили на еще более медленное чудо рождения новой личности в растущем ребенке. И этого чуда просто никто не заметил. Они поторопились призвать к повиновению, не имея харизмы духовных властителей, не имея чуда, тайны и авторитета26. И они проиграли духовное соревнование, уступив сцену марксизму, который работал в иной манере и не чудом крепил веру, а верой рождал чудеса.
Что было дальше – известно… Начался латентный период отечественного психоанализа – кушетки в дровяных сараях и концептуальная псевдокритика как форма неявной пропаганды психоаналитического само- и миропонимания, протестная интеллектуальная игра творческой интеллигенции, пробивающаяся к массе читателей и кинозрителей в виде смутных намеков на уже никому не известные идеи и никем не читаемые книги. Нереализованная тяга массы людей к глубинной психологии вообще и к психоанализу в частности смогла проявиться только в культовости «психоаналитических романов» Ильфа и Петрова, а позднее – в мистическом очаровании «Мастера и Маргариты» М.А.Булгакова. Не в реальности, так в пределах поля художественной культуры работал со своими индивидуальными пациентами – последними могиканами индивидуации27 – Остап Бендер, толкующий «по Фрейду» сны старика Хворобьева или же возвращающий интерес к жизни миллионеру Корейко, проведя с ним блестящий фокальный анализ28 под лозунгом «Воздержание вредно!». А профессор Воланд, работающий в сфере групповых и массовых манипуляций, печально и мудро ставил свой диагноз отечественной массе: «Ну что же, они люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их… – и громко приказал: – Наденьте голову»29.
Возрождение психоаналитической активности на пороге 90-х годов резко изменило ситуацию. И все же, используя избитую метафору, можно сказать, что и в этот раз прикладной психоанализ к нам был завезен случайно и преждевременно: вместе с водой клинического психоанализа30, оросившей надежды наших врачей и психологов на облегченный допуск к психотерапевтической работе и давшей урожай в виде первых ростков частной (без исключения – самозванной и «дикой») психоаналитической практики, к нам заплыл и этот странный ребенок. На книжном рынке появились наскоро переизданные корявые, но интеллектуально притягательные переводы текстов позднего Фрейда. Так получилось, что психоанализ постперестроечная Россия учила именно в его «социально-ориентированном» варианте, причем начав даже не с самого Фрейда, а с его мятежного эпигона Эриха Фромма. За неимением возможности заниматься серьезной аналитической практикой, российские адепты психоанализа занялись интеллектуальной игрой, выстроились в «веселый хоровод» самолюбования и ментального экстаза неофитов. Перефразируя текст известного письма К.Г.Юнга, можно сказать что российская интеллектуальная элита нашла в психоанализе и в производных от него дискурсах адекватную замену более чем полувековому господству марксистско-ленинской парадигмы. Интеллектуальный тоталитаризм классического психоанализа, столь рьяно критикуемый и отвергаемый в современной западной постмодернистской традиции, явно пришелся ко двору воспитанным на Гегеле и Ницше отечественным гуманитариям.
У сторонников нового учения, тут же превратившегося для них в единственно правильное и универсальное средство для объяснения всего на свете, как бы открылся некий «третий глаз». Они действительно увидели «новый наряд короля», обнаружили проявления активности бессознательного везде, куда бы ни обращался их пытливый взор, вооруженный новым герменевтическим методом. Появились первые тексты «прикладного» характера31, появились целые «прикладные» клубы (типа петербургских ежемесячных «Психоаналитических пятниц»), где интерпретации подвергалось все – от анекдотов и первомайских демонстраций до культовых фильмов и книг. Но это не был прикладной психоанализ, хотя бы потому, что прикладывать еще просто было нечего.
Психоаналитическая концепция сама по себе пуста и без практики ее реализации превращается в порою красивый, но по сути бессмысленный набор словесных конструкций. Буйство интерпретационной активности второй половины 90-х годов лучше всего описывается сюжетом платоновского диалога «Федр», где главный герой – молодой врач, только что прошедший обряд элевсинского посвящения и причастный тайнам бессознательного – хвастается перед Сократом своим искусством истолкования символики окружающей их культурной среды. И что же отвечает ему на это знаменитый мудрец? Сократ напоминает Федру о том, что интерпретационные игры бесконечны и бессмысленны в силу безграничности культурного поля и принципиальной уникальности индивидуального его восприятия. Единственно же продуктивный путь для пытливого ума – это путь следования дельфийской формуле «Познай самого себя!», столь часто, кстати говоря, цитируемой и Фрейдом. Уход в интерпретационные игры как раз и означает уклонение от самоанализа, недопустимое для профессионала; но он имеет и свое позитивное значение – заряжает неофита ядом (чумой) психоаналитического мировоззрения, на базе которого в ходе персонального анализа будет выстраиваться так называемая «профессиональная психоаналитическая установка», о природе которой я намереваюсь рассказать в следующем выпуске «Russian Imago».
Порог миллениума позволил «прикладному анализу» подобного рода благополучно прекратить свое существование32. Началась эпоха профессионализации всех без исключения форм приложения глубинной психологии к коммуникативной практике как клинического, так и социо-культурного характера.
Начали складываться организационные и концептуальные основания российской школы психоанализа, которые в ближайшее время позволят ей из «школы для эмигрантов» или «королевской дороги в психотерапию» для лиц с непрофильным образованием превратиться в сферу профессиональной деятельности специалистов, получающих в специализированных образовательных учреждениях дополнительного образования знания и навыки, необходимые им для успешного решения стоящих перед ними конкретных манипулятивных задач33.
Оформились главные направления деятельности (экспансии) прикладного психоанализа, от скорости и эффективности продвижения по которым зависит само существование в России теории и практики глубинной психологии:
1) внедрение глубинной психологии в структуру общего и профессионального образования; разработка и максимально широкое применение методик и техник популяризации и преподавания психоаналитической концепции и практик ее практического приложения34;
2) пропаганда и демонстрация интерпретационных возможностей психоанализа в области литературоведения, театральной и кинокритики, в анализе символики культурного наследия прошлого и авангардных творческих изысков современной нам культуры;
3) исследования родного нам типа коллективного бессознательного: его истоков (символизм родной речи, детской сказки и игры, ритуалов взросления, труда, быта и досуга) и его специфичного, но скрытого от сознания существования, проявляющегося в массовых реакциях и фобиях во время экстремальных, неординарных, трагических обстоятельств35;
4) адаптация наличных, зачастую – некритично заимствованных, манипулятивных методик (политтехнологии различного толка, реклама, шоу-бизнес, PR, СМИ, административный менеджмент и пр.) к особенностям организации бессознательного, производных от специфики именно отечественной культурной традиции и реактивных стереотипов массового поведения, производных от советского и постсоветского периодов нашей истории36;
5) отслеживание и прогностический анализ тех новаций, которые появляются в сфере практической работы с бессознательными процессами как самих психоаналитиков, так и тех специалистов, которые работают в манипулятивной сфере, опираясь на иные концептуальные основания (или же вообще ни на что не опираясь);
6) изучение коллективной невротичности массы, производной от ситуации «идеологического вакуума»; фиксирование в социокультурном поле того, чего не услышишь с кушетки, т.е. симптоматики одной из самых опасных социальных психозов, которым мы как раз и страдаем – синдрома деидеологизации социума: фобий, маниакальных реакций, амбивалентных проявлений, бредовых коллективных проекций, и пр.
Реально продвинуться в этих направлениях обобщения первичной психоаналитической практики и исследования специфики отечественного культурного поля – значит заявить о себе как о претенденте на духовную власть и постепенно начать реализовывать ее потенциал, встав в традиционную позицию глубинного психолога, т.е. позицию организующего массовые ритуалы жреца и держащегося в тени реального властителя его советника и консультанта.
Перспектива эта вполне реальна, поскольку традиционно рекомендуемые глубинной психологией авторитарные методы «терапии» социальной психопатологии ни сегодня, ни, тем более, в намечающейся исторической перспективе не вызывают принципиального отторжения ни у массы соотечественником, ни у нынешнего российского руководства.
Завершить этот раздел следует, естественно, некоей режиссерской разработкой, т.е. описанием того жанра, в рамках которого прикладному психоанализу в нашем понимании сподручнее и перспективнее было бы выйти на сцену российской политической и интеллектуальной жизни37.
Этот жанр ближе всего к стилю театра-варьете, в котором уже преуспел некогда наш коллега профессор Воланд. Прикладной психоаналитик сегодня – это фокусник, манипулятор-иллюзионист, материализующий духов и раздающий слонов. Мы снова должны восстановить содержимое сгоревшего в конце 20-х годов акушерского саквояжа Остапа Бендера и, кроме внешних признаков нашей профессии (типа красной нарукавной повязки с золотой надписью «Распорядитель» и азбуки для глухонемых), обнаружить там афишу с призывной надписью: «Приехал Жрец, сын Крепыша и любимец Робиндраната Тагора ИОКАНААН МАРУСИДЗЕ!».
Вот как, без малейшего намека на шутку или же издевательство, должен выглядеть сегодня выход прикладного психоанализа к публике. Другого выхода, уж простите меня за невольный каламбур, у него просто нет! Работа манипулятора всегда основывается на вере, а веру порождает чудо. Нашим традиционным колдовством, т.е. растянутым во времени шаманством, которое мы организуем, заперевшись вдвоем с клиентом в консультационном кабинете и анализируя вместе с ним бесплотные тени, всплывающие из глубин его памяти, тут уже не обойтись. Российскому психоанализу уже дважды давался шанс на формирование коллективной харизмы на психотерапевтических путях, и оба эти шанса были благополучно упущены. И это в начале XX века, когда у психоаналитической психотерапии еще не было тысяч шустрых конкурентов, предоставляющих гораздо более эффективные и гораздо менее длительные услуги38! Сегодня в клинической сфере он – один из многих, самый любимый, традиционно почитаемый нами, но не уникальный. Пользу, и несомненную, он принесет, но чуда от него сегодня ждать бессмысленно39.
Чудесный результат приложения глубинной психологии следует, скорее, искать в сфере манипулирования массовыми процессами, в сфере маркетинга и менеджмента, PR и рекламного дела, постановки массовых зрелищ и работы средств массовой коммуникации, политического анализа и имиджмейкерства, и пр. Именно тут человек, опирающийся на глубинно-психологическую традицию, реанимированную и преумноженную психоанализом, действительно становится чудотворцем, а точнее – иллюзионистом, ибо только в подвластном его воле мире массовых иллюзий бумажные фантики смогут превратиться в солидные червонцы (и наоборот), а голые и босые люди смогут гордиться своими фантомными парижскими обновками и искренне любоваться ими.
Но как это сделать, спросите вы? Приходите к нам, мы вас этому научим, или, по крайней мере, покажем путь к этой науки. Ведь именно у нас, на факультете глубинной психологии, и готовят специалистов по этой мистической пока что программе – «Теория и практика глубинно-психологического манипулирования массовыми процессами» с присвоением квалификации «Аналитик-консультант».
И это не реклама. Это – маленькая дверка в той стене отчуждения, которой мы отгородились от всего чудесного в мире психоанализа, ошибочно посчитав его миражом, фантазией старого мечтателя Фрейда. Вот она – эта дверца; вы все видите ее. А теперь – делайте с ней что захотите: можете заглянуть в чудный Сад, открывающийся за нею, а можете и пройти мимо, торопясь на свою несомненно важную и нужную работу и помня великую истину, что синица в руках лучше журавля в небе (которого, кстати, может там и не быть, ведь журавль – птица капризная и не каждому дарует свой полет).
V
Одно лишь печальное, но вполне преодолимое обстоятельство омрачает столь радужную перспективу. Стремясь занять естественную для себя нишу базовой психологической концепции и изначально заявив о себе в России как о подтвержденной столетием успешной практики школе глубинной психологии, психоанализ столкнулся с несовместимостью своих концептуальных предпосылок и методик подготовки специалистов с российским государственным стандартом подготовки психолога, основанного на альтернативных ему физикалистских и дуальных психофизиологических моделях40. Нужна была реальная практика эффективного прикладывания психоанализа к неким значимым реалиям, позволяющая доказать само его право на существование. И, к сожалению, на роль подобного рода практики было избрано только одно из прикладных психоаналитических направлений, а именно – практика современной психодинамической психотерапии. Любого рода обобщения этой практики использовались и используются опять же исключительно для ее дальнейшей экспансии на поля отечественной психотерапии, предлагающей своим клиентам манипулятивные методики меньшей, чем психоанализ, суггестивной силы, и отечественной психиатрии, до сих пор довольствующейся неманипулятивными методами воздействия, основанными на прямой суггестии или психофармакологии.
Подобного рода стратегия чисто клинической экспансии психоанализа привела к тому, что и подготовка специалистов в области глубинной психологии (т.н. «психологов-психоаналитиков») стала основываться исключительно на клинической перспективе их дальнейшей профессиональной деятельности и судьбы41, причем подготовка эта со временем становилась все более специализированной и, соответственно, вынужденно освобождалась как от ненужного балласта от всех дисциплин социально-культурологического блока42. Нарастающее же в последние годы врастание институциализированного отечественного клинического психоанализа в психотерапевтическое сообщество приводит к уже необратимому процессу сращивания программ и методов клинической подготовки и не оставляет неклиническим приложениям психоаналитической концепции бессознательного даже права на существование.
Закономерным результатом подобной тенденции было то, что все остальные прикладные практики манипулятивной коммуникации атрофировались в России до состояния полуавантюристической самодеятельности доморощенных «профессоров психоанализа» и «наследственных колдунов» различной масти. В лучшем же случае, они были редуцированы к попыткам свести неклиническую активность психоаналитика к некоему аналоговому «приложению» клинических интерпретационных методик к персонам политиков, деятелей культуры и исторических персонажей, подспудно рассматриваемых как потенциальные пациенты.
К чему это привело мы все хорошо знаем. Во-первых, перенесение во внеклинические практики психоаналитически организованной коммуникации отношений «врач-пациент» породило в качестве своего неизбежного результата такой мощный уровень сопротивления психоанализу, что он был даже не вытеснен, а просто подавлен во всех сферах и на всех уровнях регулирования социально-коммуникативных отношений. Президентский Указ 1996-го года, обративший внимание российской общественности на странные и тогда ничем не подкрепленные претензии психоанализа на некую исключительность и интеллектуальное доминирование в психологической и психотерапевтической сферах, сфокусировал и без того нарастающее фоновое сопротивление в единый поток протестной реакции, чем на какое-то время вбил в нашей стране осиновый кол в могилу фрейдовского проекта «социальной терапии» и «духовной власти психоанализа». Потенциальный спаситель был явлен жадным до чужой крови вурдалаком. В каком-то смысле события середины 90-х пошли на пользу прикладному психоанализу, позволив ему, обобщив опыт своих и чужих достижений и ошибок в проведении политических и рекламных кампаний, сформировать собственное концептуальное ядро и выработать собственные методики (алгоритмы) его практического развертывания. Но и ущерб репутации психоанализа, понимаемого в его социальном аспекте, был нанесен немалый, потребовавший ухода в интеллектуальную тень и длительного зализывания ран.
Во-вторых, низкий уровень подготовки в работавших в 90-е годы в российских столицах многочисленных учебных семинарах и институтах психоанализа, подготовки, ориентированной на ограниченное, сугубо клиническое приложение получаемых знаний, порядком дезавуировал саму идею о психоанализе как универсальной в плане ее практического применения глубинно-психологической концепции. Вместо интеллектуально привлекательной мировоззренческой объяснительной модели и действенной идеологической системы, в качестве которых психоанализ изначально и создавался, его зачастую представляли в виде упрощенной и жесткой схемы, сводя к примитивным эдипальным интерпретациям, к которым в последнее время начали прибавляться отдельные «новации» из области психологии Самости и теории объектных отношений.
К вящему сожалению многих коллег стоит особо отметить, что простота и унифицированность объяснительных моделей, зачастую применяемых ими, суть неизбежная расплата за концентрацию их профессиональных усилий в сугубо терапевтической сфере приложения психоаналитического знания, где они не только оправданы, но и сугубо предписаны. Если же говорить о психоанализе в целом как о глобальной, многоуровневой и принципиально незавершимой интеллектуальной системе, то следует реанимировать в несколько измененном виде знаменитый ленинский лозунг: «Настоящим психоаналитиком можно стать, лишь освоив весь культурный багаж, накопленный человечеством». Иначе – явное искажение поля интерпретаций и принятие всерьез собственных рабочих объяснительных конструкций. Два изначально различных понимания природы бессознательного – «понимание психоаналитика» и «понимание пациента», дифференцированные некогда Фрейдом, в рамках практики исключительно клинического приложения психоанализа начинают сближаться по направлению к пациенту (и это неизбежно, ведь наш «пациентоцентризм» — это наша гордость), что делает сложнейшую классическую теорию бессознательного практически излишней. Авгуры перестают многозначительно улыбаться, встречая друг друга, и начинают на полном серьезе обсуждать все новые и новые комбинации из голубиных внутренностей, при помощи которых они, якобы, реально вершат человеческими судьбами. Средство формирования веры, необходимой для эффективности психологического манипулирования, превращается при этом в единственную цель деятельности, оперативная иллюзия подменяет собой реальный объект исследования и истинную цель интервенции.
И последнее – сугубо клиническое понимание сферы практического применения психоаналитической концепции (так называемой «психоаналитической практики») порождает эффект двойного непрофессионализма, явного искажения в методиках и техниках подготовки специалистов. Кто сегодня помнит, к примеру, о том, что со своими первыми учениками Фрейд занимался не клиническими разборами, а исключительно изысканиями в области живописи, литературы, философии и мифологии. Кто следует завету основоположника психоанализа, убеждавшего нас в том, что стать психоаналитиком можно только досконально изучив историю культуры, мифологию, психологию религии и литературоведение43. Нынешние «инженеры человеческих душ», свято верящие в возможность алгоритмизировать мистический поток транслируемых на них неосознаваемых содержаний психики их клиента, теряют вкус к свободному парению в океане бессознательного и потому – бегут от реальных практик глубинно-психологического манипулирования, где не работают алгоритмы и царствует его величество инсайт; в результате чего на сегодняшний день произошла практически тотальная потеря адекватного потенциальным возможностям психоанализа (и весьма прибыльного!) рынка манипулятивных услуг. И напротив – игнорирование социо-культурных возможностей практического приложения «знания о бессознательном» отрывает психоаналитика-клинициста от его культурной почвы и так резко обедняет его инструментарий, что он просто-напросто вообще отвращается от фрейдовских подходов и начинает искать себе иных, заокеанских, кумиров. Образно говоря, без историко-культурного обоснования, т.е. без фигуры одержимого властью мифа и архетипа Дикаря, Ребенок клинических интерпретаций превращается просто в ребенка. А тут Фрейду делать нечего, он ведь работал не с детьми, а с инфантильными фантазиями взрослых. Тут – епархия М.Малер и K, куда мы при этом и отправляемся изучать глубинную психологию по видеокассетам, запечатлевшим поведение младенца и ребенка в разные периоды их индивидуального развития!
Сегодня описанное кризисное положение потихоньку начинает исправляться. По крайней мере, уже назрело корпоративное обсуждение принципиальных оснований выхода из кризиса в сфере реализации прикладных потенций психоанализа. Кратким разбором этих проблемных тем для обсуждения я и хотел бы завершить данную статью, надеясь на продолжение разговора после получения ваших отзывов и тематических материалов для их публикации.
1) Принципиальный характер носит проблема отпочкования центров подготовки специалистов по прикладному, «социальному» психоанализу от существующих ныне и вполне справляющихся со своими задачами учебных заведений, готовящих психоаналитиков-клиницистов.
Абсолютно прав был поэт, учивший нас, что «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань!». Мне могут возразить, что зарубежная традиция вполне допускает сосуществование института психоанализа, готовящего исключительно клиницистов, и различного рода «Applied Schools», где проходят переподготовку по методикам манипулятивного воздействия юристы, менеджеры, пиарщики и пр. Знает мировая практика и другой вариант подобного симбиоза, когда университетский департмент, готовящий глубинных психологов, имеет при себе клиническое отделение для их психотерапевтической специализации. Возможно, что когда нибудь такие симбиотические образования возникнут и у нас. Но для того, чтобы объединяться подобным образом, клиническим и внеклиническим приложениям психоанализа следует сначала отделиться и обрести свою специфику.
Длительность и принципиальная незавершимость клинической подготовки психоаналитика, традиционно занимающей пяти-семилетний базовый период и продолжающейся практически всю жизнь специалиста, оттачивающего свое мастерство на индивидуальных и групповых супервизиях и снимающего психологические последствия профессии на циклах персонального анализа, которые, по мнению Фрейда, следует проводить каждые пять лет, делает бессмысленной идею о возможности постдипломной специализации клинически подготовленного психоаналитика по неклиническим методикам глубинно-психологической манипуляции. Параллельное обучение по клиническим и неклиническим направлениям психоаналитической практики также невозможна в силу различной продолжительности обучения (психоаналитик-прикладник готовится за два с половиной года и может сразу же выходить на рынок соответствующих услуг с конкретными предложениями) и практически полного несовпадения методического и программного содержание клинической и социально-манипулятивной подготовки44.
Кроме того, сама длительность периода клинической подготовки, делающая психоаналитическое обучение при равных условиях неконкурентоспособным на соответствующем участке рынка образовательных услуг, ставит проблему многолетнего удержания кандидата в ситуации обучения и вынуждает включать в содержание этого обучения отдельные элементы психоаналитического тренинга, ведущие к формированию особой личностной установки, необходимой в профессии, а также – создающей особого рода зависимость от самого процесса обучения и тренинговой подготовки. Прикладная же подготовка предполагает принципиально иной способ привлечения специалистов – их вербовку и удержание через знание и через профессиональный интерес, а не напрямую, т.е. через закрепление инфантильной зависимости, формируемой средствами психоаналитического тренинга.
Подобного рода разграничение форм и методов подготовки специалистов тем более необходимо, что отечественный клинический психоанализ явно проявляет тенденцию к самоуничтожению, причем в обеих своих конфессиях. Клиницисты, ориентированные на стандарты IPA, проходящие «челночный анализ» или же набирающие сертификаты на семинарах приезжающих зарубежных специалистов, рано или поздно придут к простой как грабли мысли – если человек прошел полноценную подготовку, дающую ему право на некую профессиональную деятельность, и перенял при этом опыт специалистов, полученный ими в совершенно иной социокультурной среде, то и применять полученные знания ему лучше, проще и даже честнее45 именно там, в этой среде, т.е. за рубежами нашей родины. Те же психоаналитики-клиницисты, которые стремятся к корпоративной адаптации к системе профессиональной подготовки и организации профессиональной деятельности, принятых отечественной психотерапией и утвержденных приказами Минздрава, будут и далее постепенно идти на компромиссы, пока не превратятся во все ту же психодинамическую психотерапию, за которую благоразумно и прозорливо выдавали себя с самого начала. И дело не в том, что с данными специалистами случится что-то нехорошее; отнюдь – они будут процветать и принесут людям много реальной пользы. Но первые из них перестанут быть российскими психоаналитиками46, а вторые – психоаналитиками вообще; т.е. они потеряют высшую цель клинической практики, обозначенную некогда Фрейдом и заключающуюся в накоплении знаний о бессознательном для последующего их обобщения и применения в социокультурной сфере.
2) Принципиальным представляется и вопрос о необходимости персонального дидактического анализа для психоаналитиков, подготавливаемых в области технологий глубинно-психологического манипулирования массовыми процессами. Этот вопрос требует своего широкого обсуждения, но разработанные и применяемые на факультете глубинной психологии ИПИС методики индивидуального и группового тренинга кандидатов, основанные на их непроанализированности как ценности, которую надо использовать при погружениях в стихию коллективного бессознательного, явно демонстрируют свою эффективность. Непроанализированный кандидат способен более активно работать на индивидуальных инсайтах (как формах отыгрывания контртрансфера), связывая их со спецификой объекта изучения и вмешательства, а не со своими собственными пока не проработанными инфантильными проблемами. Т.е. «медиумом», человеком подключенным к бессознательному, в данном случае является не пациент (которого тут просто нет), а сам аналитик, который получает возможность использовать свое бессознательное как рабочий орган не только формально, но и содержательно, не будучи связанным при этом некоей схемой, навязанной ситуацией персонального анализа.
3) Третья проблема – это проблема этических границ манипулирования, тем более что психоаналитические методики изначально загружены пафосом древнего принципа «Не навреди». Тут нам должен помочь правильно сориентироваться принцип потенциальной терапевтичности любой психоаналитической практики, с каким бы типом невротичности (индивидуальным или же коллективным) она ни занималась. Кроме того, следует дополнительно обсудить возможности предлагаемой автором в данном сборнике методики и техники прикладного супервизирования, т.е. глубинно-психологического сопровождения прикладных манипулятивных проектов47.
4) И, наконец, давно назрела для обсуждения проблема методологической «моцартовщины» прикладного психоанализа, т.е. принципиального отсутствия в нем четкого алгоритма («методики и техники») решения практических задач. Зигмунд Фрейд, сам в душе будучи приверженцем «стиля Сальери», т.е. имевший склонность к воспроизведению неких алгоритмизированных конструкций, апробированных практикой, и постоянно борющийся с этой своей методологической слабостью, оставил нам по этому поводу ряд запретов и предписаний48. Современные психоаналитики-клиницисты осмелились нарушить эти заветы и алгоритмизировали психоаналитическую психотерапию во имя принципиальной возможности обучения и тренинга новых поколений специалистов. А вот прикладному психоанализу, по их мнению, научить невозможно. Тут бессмысленно спорить – нужно просто делать это, а время покажет, кто и насколько был прав в этом споре.
Я понимаю, что поднятые в заключение проблемы пока только наметились в контексте современного состояния отечественного психоанализа и однозначного ответа на них просто не существует. Но это фундаментальные проблемы. И если мы собираемся жить и работать именно в этой стране, и, к тому же, – заниматься в этой стране именно психоанализом и готовить специалистов именно для этого занятия (не приноравливаясь ни к более чем странным образовательным стандартам, ни к приказам Минздрава, не имеющими к нам никакого отношения), то нам придется всем вместе подумать и как-то эти проблемы решить. Я сознательно поставил их в столь резкой форме, проигнорировав ряд нюансов и сведя многозначность ситуации к четким альтернативам, чтобы спровоцировать коллег на обмен мнениями по этому поводу на страницах нашего ежегодника.
И темой следующего этапа нашей дискуссии давайте сделаем весь комплекс проблем – организационных, методических, психологических, корпоративных – психоаналитического тренинга (как клинического, так и прикладного), т.е. превращения «нормального человека» в профессионального психоаналитика, манипулятора бессознательным, с его специфическими личностными чертами, формами психзащитами и техники безопасности, отношениями с коллегами, и пр.
Короче – как научиться психоанализу и как учить ему? Может быть, ответив на эти вопросы, мы сможем понять и главное – что же нам делать с этим психоанализом?
Напоминаю контактный адрес нашего ежегодника: [email protected]
Санкт-Петербург – Тампере – Санкт-Петербург
Август 2001 года
1 «По практическим соображениям и для наших публикаций мы приобрели привычку отделять клинический анализ от других приложений анализа. Но это не корректно. В реальности граница проходит между научным психоанализом и его применениями (в медицинской и немедицинской областях)» (Фрейд З. Проблема дилетантского анализа. Дискуссия с Посторонним. В кн.: Фрейд З. Интерес к психоанализу. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. С.154).
2 Для того, чтобы избежать терминологической путаницы в ходе последующего изложения, я буду окавычивать термин «прикладной психоанализ» там, где буду употреблять его в искаженном, но, к сожалению, привычном для читателя смысле, – т.е. как теорию и практику психоанализа культурной среды.
3 Значимость самоанализа признавали и носители древней жреческой мудрости; так, по словам Гераклита Эфесского, он «…сам себя у себя выпытал». Но как две с половиной тысячи лет назад, так и сегодня самоанализ суть лишь предварительное условие профессиональной пригодности к аналитической работе, т.е. толчок для вхождения в нее, поскольку работа эта и есть перманентно проводимый самоанализ.
4 Публично провозгласив свое желание видеть психоаналитика в роли «светского священника», а не врача, Фрейд был вынужден принять меры и от поглощения анализа Церковью. Вот как он объяснял свою позицию в письме Оскару Пфистеру, своему ученику-священнику: «Я не знаю, сумели ли Вы нащупать скрытую связь между моей книгой о «любительском анализе» и «Будущим одной иллюзии». В последней работе я стремился защитить аналитиков как от медиков, так и от священников. Мне хотелось бы основать его в виде совершенно новой профессии, профессии целителей души, представителям которой не нужно было бы быть врачами и не следовало бы быть священниками».
5 См. об этом – Владимир Медведев «Спор о природе психоанализа. Прошлое, настоящее и будущее еще одной иллюзии» (Russian Imago 2000. Исследования по психоанализу культуры. СПб.: Алетейя, 2001. С. 353-376).
6 При всем уважении к значимости и сложности задач, решаемых психоаналитиками-клиницистами, автор настаивает на данном утверждении. Для пояснения своей позиции я хотел бы привести следующую аналогию: как бы ни было сложным создание ядерной бомбы, создание ядерных реакторов для использования той же энергии в мирных целях было на порядок сложнее и заняло гораздо больший период времени (а управляемый термоядерный синтез до сих пор остается светлой мечтой человечества, хотя термоядерные заряды были подорваны уже чуть ли не полвека назад). И, что характерно, – подобного рода рассуждения ни в коей мере не означают пренебрежения к деятельности работников мирного атома и тем более – не означает требования обязательной военной подготовки всех работников ядерных электростанций (хотя большая эффективность и наглядность работы военных ядерщиков очевидна).
7 См. Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. М.: Прогресс, 1992. С. 364-466. Творческим восторгам деятелей данного периода развития психоанализа сегодня можно позавидовать, но вернуться к ним у нас уже нет ни малейшей возможности. Их открытия можно метафорически уподобить откровениям ученика, хорошо изучившего и даже лично раскрасившего глобус, когда он в реальном путешествии вокруг света обнаруживает, что наша планета ему, глобусу, подобна. А ведь в действительности, напротив, глобус подобен Земле. Точно так же обстоит дело и с практикой психоанализа: не клинические наработки, будучи «приложенными» к телу культуры, позволяют нам открыть и понять в культуре нечто новое. Напротив – именно разлитие в культуре схемы (архетипы) самореализации бессознательного определяют собой схемы психопатологических реакций как форм компенсации неврозогенного культурного давления. Иллюзия же первичности терапевтического опыта возникла в силу утраты накопленного человечеством знания о бессознательном и необходимости возрождать этот опыт на более простых и пропедевтически доступных моделях. Образно говоря – если мы вынужденно замкнулись в пределах горизонта наших обыденных представлений и утеряли видение Космоса, то облик собственного мира нам стоит изучать по глобусу. А глобусом для макрокосмоса психической реальности является именно и исключительно микрокосмос, т.е. человек, рассматриваемый во всей конкретике его индивидуальных психических и телесных проявлений.
8 Призыв подобного рода, ознаменовавший завершение этого первого этапа, прозвучал из уст Фрейда в предисловии к книжному изданию «Тотема и табу», т.е. в 1913 году. В этом же году в «Imago» был опубликован манифест Ранка и Закса, раскрывающий внеклинические ресурсы психоанализа – «Значение психоанализа для гуманитарных наук».
9 А вот почему он этого не сделал? Ведь были многочисленные семинары и университетские лекции, были среды в его приемной и вторники в ложе «B’nai B’rith», и тем не менее на призывный зов трубы в 1926 году поднялись лишь самые верные члены «старой гвардии» — Ранк, Ференци, Закс, Райк. И больше никто не отозвался. Углубленно мы уже анализировали эту ситуацию в прошлом выпуске «Russian Imago», а на поверхности лежит весьма простое объяснение. Фрейд был предельно нарциссичным лектором и мог импровизировать лишь в благоприятной атмосфере, т.е. только перед аудиторией единомышленников. А подбирал он эту аудиторию только из собственных пациентов и их ближайших родственников (со всеми вытекающими из этого последствиями).
10 Фрейд настаивал на этой своей позиции хотя бы по той причине, что, по его мнению, «в медицинском институте врач получает образование, которое является почти полной противоположностью того, в чем он нуждался бы в качестве подготовки для психоанализа» (Фрейд З. Проблема дилетантского анализа. Дискуссия с Посторонним. В кн.: Фрейд З. Интерес к психоанализу. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. С.114).
11 В свое время нечто подобное описал Ф.М.Достоевский в своей «Легенде о Великом инквизиторе»: «…одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: «… спасите нас от себя самих»… О, мы докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке… Да, мы заставим их работать, но и свободные от труда часы мы устроим их жизнь как детскую игру… Самые мучительные тайны их совести – все, все понесут они нам, и мы все разрешим, и они поверят решению нашему с радостью, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны…» (Цит. по кн. О Великом инквизиторе. Достоевский и последующие. М.: Молодая гвардия, 1991. С.35-36).
12 Именно так, кстати, — «социальные взаимосвязи» — и переводится название дочерней психоаналитической концепции – «public relation». И не хотелось бы, чтобы и в нашей стране теория и практика PR, столь однозначно ориентированная на идеолого-манипулятивное регулирование общественных взаимосвязей, деградировала в систему организации «связей с общественностью» в виде презентаций и пресс-конференций.
13 Как отверг некогда платоновские манипулятивные методики Дионисий, тиран из древних Сиракуз, продав при этом неугодного ему мудреца в рабство. При этом, по преданию, Платон продемонстрировал идеальную технику самопродажи, т.е. рекламы своей ценности на невольничьем рынке. Потенциальным покупателям он говорил, что в его лице они покупают себе не раба, а господина. Самый умных из них купил-таки философа на данных условиях, о чем впоследствии не пожалел.
14 Вспомним хотя бы классическое: «Что касается терапии, то даже самый приближенный к реальности анализ социального невроза ничем бы не помог – кто располагает таким авторитетом, чтобы принудить массу лечиться?» З.Фрейд «Неудовлетворенность культурой» (В кн.: Фрейд З. Психоанализ. Религия. культура. М.: Ренессанс, 1992. С.133).
15 См. Russian Imago 2000. Исследования по психоанализу культуры. СПб.: Алетейя, 2001. С. 377-475.
16 Культовым героем его отрочества был, как известно, великий Ганнибал.
17 См. более развернутое обоснование подобной классификации в статье В.Медведева и С.Черкасова «Философская культурология классического психоанализа: основные принципы психоанализа культурной среды» (Russian Imago 2000. Исследования по психоанализу культурной среды. СПб.: Алетейя, 2001. С.92-113).
18 Сам Фрейд, кстати говоря, никогда и не скрывал этого: «При психоаналитическом лечении не происходит ничего, кроме обмена словами между пациентом и врачом… Когда-то слова были колдовством, слово и теперь во многом сохранило свою прежнюю чудодейственную силу» (Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. М.: Наука, 1995. С.8).
19 Суть которых точнее всего выразил Владимир Шумейко (в то время – председатель Совета Федерации) названием статьи, опубликованной им в журнале «Архетип»: «Каждый политик должен быть психоаналитиком».
20 Горячая заинтересованность отечественной психотерапии в данном браке видна хотя бы по тому обстоятельству, что супружескую спальню она начала готовить загодя. Правда спать с будущим супругом она предполагала раздельно. Чем еще можно объяснить тот факт, что в Приложении № 9 к Приказу Минздрава № 294 «О психиатрической и психотерапевтической помощи» в примерном перечне оборудования, которым должен быть оснащен каждый психотерапевтический кабинет в России, мы находим строку – «Кушетка психоаналитическая – 2 шт.»?
21 Оно и к лучшему – ведь гораздо приятнее быть «гадким утенком», намекающим на свое высокое происхождение окружающим уткам и курам, чем «гадким утенком», живущим в лебединой стае, которому уже и намекать-то будет не на что.
22 Тематика обсуждаемых на страницах этого журнала тем была практически универсальна – от анализа оговорок думских депутатов до разбора симптоматичности творчества Гаршина и Льва Толстого.
23 На это неоднократно намекали отцы-основатели жанра «психоаналитического романа» Ильф и Петров, подарившие российскому читателю культовый образ манипулятора-психоаналитика – великого комбинатора Остапа Бендера. В своем фельетоне «Колумб причаливает к берегу», написанном ими во время путешествия по Америке и опубликованном в журнале «Крокодил», они ввели в отечественный обиход чеканную формулу процветания, вложенную ими в уста «американского туземца»: «Без публисити нет просперити!» (И.Ильф, Е.Петров. Рассказы, фельетоны, статьи. М.: Правда, 1985. С.77).
24 И в тех ситуациях, когда пошатнувшаяся сила власти Советов не позволяла ей и далее апеллировать к «организованному насилию» как к универсальному, освященному ленинским заветом, методу властвования, она была вынуждена (как это было, к примеру, в 1942 году) обращаться за помощью к изнасилованной ею православной Церкви. Собственных ресурсов позитивного глубинно-психологического манипулирования у коммунистов не было никогда. Когда же они покусились на самое святое – начали бороться с алкоголизмом как телесно-ориентированной формой компенсации отсутствия коллективной, идеологически запущенной, «легальной» регрессии – их участь было предрешена.
25 Фрейд З. Проблема дилетантского анализа. Дискуссия с Посторонним. В кн.: Фрейд З. Интерес к психоанализу. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. С.51.
26 Несколько запоздалая мудрость родила по этому поводу бессмертный диалог: «Ипполит Матвеевич опомнился. – Хочется ведь поскорее, — сказал он умоляюще. – Скоро только кошки родятся, — наставительно заметил Остап…» (И.Ильф, Е.Петров. Двенадцать стульев. М.: Панорама, 1995. С.186).
27 «Нет расчета грабить коллектив. Дайте мне индивида побогаче. Но его нет, этого индивидуума» (И.Ильф, Е.Петров. Золотой теленок. М.: Художественная литература, 1976. С.23).
28 Проведенный, кстати говоря, в классической манере, напоминающей стиль знаменитого фрейдовского случая экспресс-лечения «Катарины».
29 Лично меня с детства шокировали, устыжали и принуждали к мыслительной работе именно последние, результирующие слова этого весьма точного диагностического описания.
30 Благоразумно выступавшего тогда под маской «психодинамической психотерапии».
31 Лучшие их ранее неопубликованных текстов подобного рода были представлены читательскому вниманию впервом выпуске «Russian Imago».
32 Как, я надеюсь, постепенно прекратит свое существование и сегодняшний «дикий» вариант психоанализа клинического, который я не беру в кавычки исключительно из искреннего сочувствия, питаемого к людям, которые занимаются этим тяжелым и благородным делом. Но глубинная психология – это сфера, где энтузиазм не искупает, а, напротив, лишь дополнительно усиливает непрофессионализм. К счастью, в российских столицах психоаналитическая клиническая практика уже поставлена под групповой и индивидуальный супервизионный контроль.
33 Одним из таких центров как раз и является факультет глубинной психологии Института психологии и сексологии (Санкт-Петербург), деканом которого и является ваш покорный слуга.
34 Этой проблеме № 1, от решения которой действительно зависит само существование психоанализа в нашей стране, куда его занесло на обращающейся ныне вспять волне западнических иллюзий, будет посвящен целый раздел в следующем выпуске «Russian Imago».
35 См. Владимир Медведев «Огонь, вода и бедные трупы. Тупики и перспективы российской национальной идентичности» // Трансфер-Экспресс, 2000, №2. С.11-13.
36 В данном выпуске нашего сборника был анонсирован «Словарь советской символики», но работа над ним оказалась столь трудоемкой и требующей столь обширных комментариев и культурологических изысканий, что его публикация перенесена на следующий год.
37 К счастью, в последнее время наблюдается робкая тенденция к сближению этих, столь отдаленных друг от друга ранее, общественных сфер.
38 Но рассуждения подобного рода не означают, что от традиционного прикладывания психоаналитической концепции бессознательного к психотерапевтической работе следует отказаться. Отнюдь, но ее следует сделать менее кастовой, менее замкнутой на определенной «методике и технике». Несомненный опыт клинического психоанализа должен стать достоянием отечественной психотерапии в той же мере, насколько и психоаналитики, работающие в сфере психопатологии, должны не упускать возможности технически вооружаться всем арсеналом современных психотерапевтических разработок и методических новаций. Никто не будет отрицать того, что в акушерском саквояже Остапа Бендера кроме «захватанной руками чалмы» лежит и белый халат со стетоскопом. И будем помнить его завет, касающийся основ нашей идентичности: «Я не хирург, я невропатолог, я психиатр. Я изучаю души своих пациентов. И мне почему-то всегда попадаются очень глупые души». (И.Ильф, Е.Петров. Золотой теленок. М.: Художественная литература, 1976. С.56).
39 Сегодня в России, как и столетие тому назад в центральной Европе, клиническая практика психоаналитиков дает возможность постепенно завестись и механизму социальной практики, дает те крупицы знания об организации бессознательного наших соотечественников, на базе обобщения которых можно уже выстраивать универсальные алгоритмы работы с из массовыми фобиями, симптомами и фантазиями. Но смешно все время довольствоваться этими крохами и каждый день начинать все сначала. Да, именно стартер позволяет запустить двигатель автомобиля, но весьма странно выглядел бы автомобилист, делающий вид, что он куда-то едет, скрипя стартером и лишь имитируя шум работающего мотора. Он не сдвинется с места и впустую посадит свой аккумулятор, больше ничего!
40 Именно эта, чисто рефлекторная объяснительная модель человеческой психики, заложенная «в подкорку» каждого, кто обучался в России психологической науке, ответственна за тот примитивизм манипулятивных стратегий, организованный по схеме условного рефлекса, которыми блещут новоявленные российские «политтехнологи» и «пиарщики». Но виноваты ли они в этом, если даже «специалисты по связям с общественностью» готовятся в России по стандарту, составленному в виде механической смеси журналистики с экономикой и регионоведением, а за все годы обучения будущим «пиарщикам» предписано вычитать только одну психологическую дисциплину?
41 Психоанализ, и к счастью, и, порою, к сожалению, это не просто профессия, это – судьба, поскольку поглощает человека целиком, не оставляя зазора между профессией и остальной жизнью.
42 Автор здесь и далее высказывается по поводу проблем и достижений современного психоаналитического образования в России по праву профессионала, в течение семи лет занимавшегося разработкой и реализацией методик подготовки психологов-психоаналитиков в Восточно-европейском институте психоанализа (Санкт-Петербург), а затем, после окончательной клинической специализации данного института, — на факультете глубинной психологии Института психологии и сексологии (Санкт-Петербург).
43 Фрейд З. Проблема дилетантского анализа. Дискуссия с Посторонним. В кн.: Фрейд З. Интерес к психоанализу. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. С.138.
44 Сформированные и апробированные методики и программы подготовки специалистов по глубинно-психологическому манипулированию массовыми процессами тематически вообще не пересекаются с циклами клинической подготовки, включая в себя, помимо методик и техник различных типов манипулирования, такие «экзотические» темы как режиссерское и актерское мастерство, шаманские практики и практики мистических посвящений античности, сравнительная мифология, и пр. Кроме того, групповой (командный) характер деятельности психоаналитиков-прикладников предполагает доминирование в их подготовке групповых коллоквиумов, проводимых в стиле группового творческого инсайта.
45 Укладывать отечественного пациента на прокрустово ложе зарубежных методик, созданных на совершенно иной культурной почве, порождающей абсолютно специфичные и несвойственные нашей культуре неврозогенные факторы, и рассчитывать на успех можно лишь сознательно принимая побочное условие такого успеха – самым естественным и органичным результатом такого кросскультурального анализа может быть только эмиграция пациента. Ведь мы провели с ним американский вариант психоанализа, т.е. адаптировали его психику к проживанию не в России, а в США. При явной затруднительности (по многим причинам) такого финала для большинства наших пациентов гораздо честнее аналитику уехать в Штаты самому.
46 Некоторые отечественные «челночники» умудряются уже сейчас на международных психоаналитических семинарах, проводимых в России, выступать по-английски с синхронным русским переводом.
47 Ряд принципиальных оснований подобного рода «прикладного супервизирования» предложен мною в статье ««Русскость» на кушетке. Опыт прикладной супервизии классического случая Человека-Волка», публикуемой в данном выпуске «Russian Imago».
48 К примеру, — запрет на тематическое использование материалов предыдущих сессий, запрет на позитивное перенесение в структуру клинического случая опыта, полученного на других пациентах, и пр.
