(Предисловие главного редактора к публикации материалов давней дискуссии)
Диалог Иешуа Га-Ноцри и Понтия Пилата
М.А.Булгаков — «Мастер и Маргарита»
- « — Эти добрые люди ничему не учились и всё перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время…
— Итак, ты врач?
— Нет, нет, поверь мне, я не врач…»
В истории психоаналитического движения было несколько событий, которые впоследствии были справедливо обозначены его исследователями как поворотные пункты, определившие собою все его дальнейшее существование и развитие. Таковыми были — первый, пока неформальный, Конгресс в Зальцбурге, ясно заявивший о культуральных претензиях психоанализа и открывшийся докладом Ференци «Психоанализ и воспитание», публикуемом в нашем сборнике; знаменитые дискуссии начала 1911 года, безжалостно отлучившие от психоанализа ряд его венских пионеров, сторонников Адлера, усомнившихся в ценности новых идей Учителя о трансперсональной, филогенетической природе бессознательного; пятый Конгресс в Будапеште, возродивший в 1918 году послевоенный психоанализ и сориентировавший его на решение своих традиционных задач в рамках социального заказа1. Каждое из этих этапных событий решало вопрос — быть или не быть психоанализу, сохранить ему или нет свое своеобразие и свое единство перед лицом новых задач и новых противоречий.
Именно к событиям такого рода, без всякого сомнения, принадлежит и знаменитая дискуссия о «любительском», или же – «дилетантском», психоанализе, материалы которой мы публикуем в первом выпуске «RUSSIAN IMAGO».
Толчком к началу обсуждения проблемы допуска к аналитической практике «любителей», т.е. лиц, получивших полноценную психоаналитическую подготовку, но не имеющих медицинского образования, стало судебное преследование венским магистратом за незаконную медицинскую практику Теодора Райка, доктора философии и близкого сотрудника Зигмунда Фрейда2. Пытаясь помочь своему ученику и коллеге, Фрейд опубликовал своего рода манифест по данному вопросу, опубликованный в 1926 году в виде отдельной книги (в русском переводе – «Проблема дилетантского анализа»3). Позиция Фрейда была выражена им предельно ясно, он напоминает коллегам, что психоанализ является наукой о душе и не может быть сведен к психотерапевтической практике: «я выступаю за самоценность психоанализа и его независимость от медицинского применения, …я хочу предотвратить уничтожение науки терапией»4. Основоположник психоанализа настаивает на том, что «психоанализ является частью психологии, но не медицинской психологии или психологии патологических явлений, а просто психологии. Конечно, он не вся психология, а ее основание, возможно, вообще ее фундамент. Нельзя позволять вводить себя в заблуждение возможностью эффективного применения психоанализа для медицинских целей… Все учение об электричестве берет свое начало от наблюдений за нервно-мышечным препаратом, но никто сегодня не будет утверждать, что оно является частью физиологии. О психоанализе говорят, что он изобретен врачом посредством его усилий вылечить больного. Но для нашей его оценки это совершенно несущественно»5.
Многие исследователи, пытающие совместить взгляды Фрейда, высказанные им в ходе данной дискуссии, и современные модели идентичности профессионального психоаналитического сообщества, приходят к выводу, что в середине 20-х годов основоположник психоанализа, мол, резко охладел к идее о возможности клинического применения своего детища. Как видно, и современники Фрейда подспудно пришли к такому же выводу: по крайней мере, на Конгрессах МПА, где он после 1926 года больше не появлялся, о нем говорили еще уважительно, но уже в прошедшем времени. Даже переводчик фрейдовской книги о проблеме «дилетантского» анализа на русский язык, г-н В.Николаев, ужаснувшись тому, что же он перевел, и явно желая отмежеваться от позиции Фрейда, был вынужден оправдываться и ссылками на авторитетные зарубежные исследования доказывать сомнительный тезис о том, что ошибочные взгляды Учителя были навеяны ситуацией болезни и личной зависимости от пары «дилетантов» – от его секретаря Отто Ранка и дочери Анны6.
А ведь позиция Фрейда была предельно проста. Он изначально строил психоанализ не как систему клинической практики, а как глубинную метапсихологию – систему знаний об основах психики как таковой, резко отделяя ее от современной ему психологической науки, которая, даже в середине 20-х годов, представляла собой, по его мнению, сумму физиологии органов чувств и различного рода поверхностных описаний психических процессов7.
Другое дело, что Фрейд долгое время не афишировал своей чисто исследовательской позиции, боясь отпугнуть от анализа коллег-врачей, чей практический опыт был буквально бесценным на стадии накопления фактических данных о бессознательном. Еще задолго до открытого выражения своих взглядов на природу психоанализа в книге о «дилетантском» анализе, в декабре 1906 года, он писал своему тогда еще единомышленнику и конфиденту Юнгу: «кое-что из того, что выходит за рамки терапии и ее механизмов, я предпочел сохранить для себя или представить таким образом, чтобы меня поняли только люди сведущие»8. В воспоминаниях Эрнеста Джонса есть по этому поводу интересный эпизод: «Я могу припомнить, как однажды, уже в 1910 году, он со вздохом сожаления признался в своем желании бросить медицинскую практику и посвятить себя целиком изучению культурных и исторических проблем, а в конечном счете великого вопроса о том, как человек стал тем, кто он есть»9.
Срок латентного, срытого вынашивания нового взгляда на природу психоанализа закончился для Фрейда в начале 20-х годов, когда неопределенность собственной судьбы, связанная с началом борьбы с раковой опухолью, вызвала у него очередной приступ «предсмертной откровенности». Но вступив в открытую битву за свои идеи, Фрейд уже не собирался отступать и идти на компромиссы. В подтверждение этого можно привести фразу из письма, написанного им в марте 1926 года Паулю Федерну, после отстранения Ранка ставшему секретарем Венского психоаналитического общества: «Я не призываю членов Общества сплотиться вокруг моих взглядов, но сам я собираюсь отстаивать их и в приватном порядке, и публично, и перед любым судом… Борьба по поводу немедицинского анализа все равно разразилась бы рано или поздно. И лучше начать ее сейчас, чем вновь отложить. Пока я жив, я буду препятствовать поглощению психоанализа медициной»10.
Построив еще в предвоенные годы, в плодотворном сотрудничестве с Юнгом, многоуровневую метапсихологическую концепцию, а после войны – согласовав ее совместно с Абрахамом с теорией индивидуально-психического развития и создав на ее основе совместно с Ференци психодинамическую модель психического аппарата, объединившую в системном единстве биоэволюционные детерминанты психики с ее фило- и онтогенетическими ресурсами, Фрейд полагал, что здание новой психологии в целом выстроено и что период первичного накопления фактических данных для его построения, которыми психоанализ снабжала исключительно клиническая практика, в целом завершен.
На склоне лет, в 1932 году, обращаясь к уже воображаемой, к сожалению, аудитории единомышленников, Фрейд четко обозначил свою новую11 позицию: «Я говорил вам, что психоанализ начал как терапия, но я хотел бы вам его рекомендовать не в качестве терапии, а из-за содержания в нем истины, из-за разъяснений, которые он нам дает, о том, что касается человека ближе всего, его собственной сущности, и из-за связей, которые он вскрывает в самых различных областях его деятельности. Как терапия он один из многих… Если бы он не имел терапевтической ценности, он не был бы открыт на больных…»12. Сам он в 1927 году начал знаменитую серию работ – «Будущее одной иллюзии», «Неудовлетворенность культурой», «Моисей и монотеизм», посвященных анализу патологии культурных сообществ, которые в совокупности заложили основы его поздней концепции психоанализа культурной среды.
Перед психоанализом открылись новые горизонты практического приложения накопленного в клинической практике психологического знания. В качестве фундаментальной метапсихологической теории он выходил на новый уровень прикладного применения, прорывался к опыту прямой интервенции в трансперсональную структуру бессознательного и к новым формам его концептуального обобщения. Психоаналитик теперь, по мнению Фрейда, должен изменить свой облик и, решая новые задачи, предстать перед публикой в образе своеобразного «светского священника»13, а само психоаналитическое сообщество, решая уже чисто культуральные задачи, должно трансформироваться в некое подобие Армии спасения14.
Терапевтические возможности психоанализа при этом, что необходимо особо подчеркнуть, Фрейдом отнюдь не девальвировались. Они просто уходили из фокуса особого внимания и превращались в одно из многочисленных разновидностей прикладного применения вновь отстроенной метапсихологической концепции: «Использование анализа для терапии неврозов является лишь одним из его многочисленных применений: возможно будущее покажет, что оно не было самым важным… По практическим соображениям и для наших публикаций мы приобрели привычку отделять клинический анализ от других приложений анализа. Но это не корректно. В реальности граница проходит между научным психоанализом и его применениями (в медицинской и немедицинской областях)»15.
Сохранение же прежней, чисто терапевтической ориентации психоаналитической практики Фрейд считал чрезвычайно опасным. Стремление растворить психоанализ в клинической работе Фрейд считал модифицированным вариантом сопротивления анализу, гибельным для его будущего: «Мы вовсе не хотим того, чтобы психоанализ без остатка был поглощен медициной и в своей окончательной форме существовал бы только в учебнике по психиатрии в главе «Терапия», рассматриваясь там наряду с такими методами, как гипнотическое внушение… Психоанализ заслуживает лучшей судьбы и надеюсь, что это так и будет»16.
И тут грянул неожиданный скандал – корабль психоанализа, который качали бурные волны, но он не тонул, подчиняясь воле своего рулевого, внезапно перестал слушаться руля. Ранее послушное и лояльное идеям своего создателя мировое психоаналитическое сообщество впервые не просто усомнилось в Завете великого Учителя, а бросило ему открытый вызов бунта и неповиновения. Творение отвергло своего Творца, команда отказалась менять курс и трансформировала призыв Фрейда к переосмыслению концептуальной и прикладной природы психоанализа в стремление освободить психоаналитическое сообщество от аналитиков-неврачей, в среде которых только и могли найти благодатную почву новые фрейдовские идеи.
На самом деле мнения участников дискуссии разделились отнюдь не по поводу проблемы о допуске аналитиков, не имеющих медицинского образования, к терапевтической практике. Тут, как раз, единая согласованная позиция была выработана на удивление быстро. За основу компромисса «чистых и нечистых» было положено предложение Эрнеста Джонса о необходимости запрета аналитикам-неврачам самостоятельно принимать решения в сфере первичной диагностики и предписания психоанализа как формы психотерапии. С этим никто не спорил ни тогда, ни впоследствии.
Реальные же разногласия касались другой, гораздо более фундаментальной проблемы. Оказалось, что психоаналитики совершенно по-разному отвечают на самый фундаментальный для них вопрос, обратить внимание на проблемный характер которого их принудил своей книгой Зигмунд Фрейд. Вопрос этот касался природы самого психоанализа, его социального статуса и сферы его практического применения. Мнения участников распределились в диапазоне между тотальным психологизмом виновника дискуссии Теодора Райка и не менее радикальным медикоцентризмом представителей американского психоанализа.
Камнем преткновения стал тезис о том, что даже применяемый сугубо с исследовательскими целями психоанализ неизбежно становится формой терапевтического воздействия17. Что же тогда такое психоаналитическая клиническая практика – конечная цель существования психоанализа как знания о человеческой душе, или же средство получения подобного знания, неминуемо теряющее свою значимость по мере его окончательного становления в виде системно организованной глубинно-психологической теории?
В результате обмена мнениями мировое психоаналитическое сообщество раскололось, так и не сформировав единой позиции. Наиболее авторитетные группы, такие как психоаналитические общества Венгрии и Нью-Йорка, публично выступили с взаимоисключающими, если не сказать – враждебными, программными заявлениями. Мнения о собственной профессиональной идентичности европейских и американских психоаналитиков оказались так же далеки друг от друга как и континенты, на которых они жили и работали. Британцы, ориентируясь на компромиссную точку зрения своего лидера Эрнеста Джонса, заняли нейтральную позицию, попытавшись увести дискуссию в иную плоскость, в область обсуждения проблем детского психоанализа и общих проблем психоаналитической методики и техники. Психоаналитическое Политбюро – тайный комитет членов «братства кольца», состоявший из признанных лидеров основных европейских психоаналитических групп – практически отстранилось от дискуссии, так и не сумев противопоставить консолидированной позиции американцев своего единого мнения. Группе аналитиков-неврачей, подготовленных в США Шандором Ференци, так и не позволили работать, не приняв их в члены психоаналитического сообщества и, тем самым, не подтвердив их профессионального статуса. И Фрейд, много ожидавший от этого проекта, призванного разбавить американское психоаналитическое сообщество его единомышленниками и тем самым склонить американцев к компромиссу, был вынужден отозвать своего друга и единомышленника обратно в Европу18.
Окончательный итог дискуссии подвела сама жизнь. Хотя сторонники позиции Фрейда попытались на последнем предвоенном Конгрессе в Париже взять реванш и даже создали комиссию по проблеме немедицинского анализа, члены которой в 1939 году посещали Фрейда в Лондоне для разъяснения его позиции, было уже поздно – солнце великого европейского психоанализа закатилось. Европа стала слишком опасной для психоаналитиков. В 1938 году Фрейд, подобно капитану тонущего корабля, уже последним из психоаналитиков покинул пораженную коричневой чумой австрийскую землю. Смерть следовала за ним по пятам. Германского психоанализа уже не существовало, если не считать «истинного арийца» К.Мюллера-Брауншвейга, кстати, активного участника дискуссии о «дилетантском» анализе, который с группой эсэсовцев явился в Вену на третий день после ее оккупации немецкими войсками для ликвидации Венского психоаналитического общества и захвата его архива. Спустя несколько лет, в марте 1944 года, Венгерское психоаналитическое сообщество будет поголовно уничтожено после введения в Венгрию частей германской армии. Перебравшись с континента на Британские острова и в весьма резкой форме отвергнув предложение своего спасителя Буллита об эмиграции в США, Фрейд наглядно обозначил собственную позицию по поводу печального для него, но неизбежного в сложившейся обстановке будущего своего детища. После войны психоанализ ждали организационные и концептуальные маятниковые колебания между двумя вариантами медикоцентризма – радикальным американским и более сдержанным британским. Под оперативные нужды медикоцентризма будет создаваться новая база описательных моделей и интерпретационных теорий развития, в рамках которой большинство метапсихологических идей Учителя станут просто-напросто избыточными. Позиция Фрейда-Ференци исчезла вместе с самим европейским психоанализом и была на удивление деликатно заклеймена впоследствии как «райкианская ересь»19.
Эмиграция в Соединенные Штаты Америки стала для большинства европейских психоаналитиков причиной концептуальной капитуляции, вынужденного отказа от прежней позиции и принятия устава нового монастыря. Даже такие признанные классики психоанализа как Ганс Сакс были вынуждены, не имея врачебного диплома, ограничить свою профессиональную деятельность в эмиграции преподаванием. Лишь все тот же Теодор Райк, перебравшийся в Штаты еще в 1928 году, но так и не сумевший войти в состав психоаналитического сообщества Нью-Йорка, пытался отстаивать метапсихологические идеи Фрейда, организовав в Америке работу Национальной Психологической Ассоциации Психоанализа (NPAP).
Европейский же психоанализ возродился после великой войны уже в виде результата концептуального и организационного влияния британской школы, которая в ходе знаменитых «дискуссий о разногласиях» 1943-1944 годов консолидировано приняла в качестве ведущей парадигмы («джентльменского соглашения») согласованный со сторонниками Анны Фрейд и Мелани Клайн компромиссный медикоцентризм Эрнеста Джонса, который сам, правда, был вынужден при этом уйти с поста президента Британского общества, которым бессменно руководил более тридцати лет. Цензорские функции британской школы, ее роль своеобразного «психоаналитического жандарма» континентальной Европы, ярко проявившиеся при отлучении от психоанализа одного из наиболее последовательных продолжателей фрейдовской интеллектуальной традиции – Жака Лакана, опирались на манипулирование содержанием фрейдовского архива, полное опубликование которого далеко не случайно затянулось на долгие десятилетия20. Особая позиция континентального анализа в мировом аналитическом сообществе, традиционно опиравшаяся на авторитет Зигмунда Фрейда и сдерживающая экспансию американских стандартов подготовки аналитиков и регулирования условий их практической деятельности, так и не возродилась после возобновления в 1949 году работы Международной психоаналитической ассоциации (IPA) под руководством все того же Джонса.
Россию в той давней дискуссии не представлял никто, хотя Русское психоаналитическое общество, после долгих мытарств официально принятое-таки в состав мирового психоаналитического движения в сентябре 1927 года на Конгрессе в Инсбруке, количественно составляло не менее его десятой части, расширив свои ряды именно за счет членов, не только не имеющих медицинского образования, но и не занимавшимися вообще клиническим приложением психоаналитической глубинно-психологической концепции, пропагандировавшейся в России под именем «фрейдизма».
Российских адептов психоанализа идеи Фрейда изначально привлекали как основание для построения системы метапсихологии, основанной на принципе монизма (А.Лурия, Л.Выготский), как методология анализа произведений литературы и искусства (И.Ермаков) или же – педагогических экспериментов по «воспитанию нового человека» (С.Шацкий, П.Блонский, В.Шмидт), как идеологическая парадигма (А.Залкинд, В.Невский, А.Воронский), как социально-психологическое учение (М.Райснер), но уж не как методика психотерапевтической работы, которую, судя по отчетам, в Русском обществе постоянно вели только М.Вульф, Б.Фридман и Р.Авербух.
Несомненно, отечественным аналитикам, одержимым столь популярными в послереволюционной России идеями глобальных социально-психологических преобразований, «перековки» психики целого поколения людей, было бы что сказать о ресурсах немедицинского приложения психоанализа. Но, будучи высказанным, их мнение мало бы чего стоило, поскольку опиралось на авантюризм интеллектуальной игры и утопичность социальной фантазии. У российского психоанализа не было прочного клинического фундамента; его метапсихологический этап завис без экспериментальной базы и реализовался лишь в виде абстрактных философских умопостроений (М.Бахтин, Б.Быховский, Г.Малис). По ряду причин московской и казанской аналитическим группам не удалось опереться ни на клинический опыт довоенного психоанализа, под жестким патронажем В.П.Сербского удержавшего сугубо клиническую ориентацию, ни на отечественную научно-психологическую школу традиционного для раннего психоанализа психофизиологического направления. Вне клинического фундамента российский психоанализ воспарил к вершинам философской абстракции, надулся как мыльный пузырь амбициями, опирающимися на заимствованный чужой опыт и неспособными эффективно реализоваться в реальной ситуации аналитической практики, и – лопнул, исчез, канализировав энергию своих адептов в русло новых, более почвеннических проектов (типа нейропсихологии или же покорения Северного морского пути).
В послеперестроечной России психоанализ (в силу ситуации, сложившейся в советское и постсоветское время) изначально формировался как психологически ориентированный проект, в основном осуществляя свою культурную и профессиональную экспансию в рамках психологического образовательного стандарта и психологической консультационной практики. Сегодняшняя же ситуация в российской психотерапии, когда, согласно действующему законодательству, практикующий психоаналитик – это психотерапевт психоаналитической ориентации, т.е. врач, прошедший подготовку по психиатрии, переподготовку по психотерапии, а затем (или же одновременно с последней) – специализацию по психоанализу, настолько абсурдна, что представляет собой не просто высшую форму корпоративного сопротивления существованию клинического психоанализа, а автоматически и тотально исключает его легальное существование как таковое.
И даже сегодня, десятилетие спустя после первых институциализированных попыток возродить в России работу организованного психоаналитического сообщества, отечественный психоанализ лишен своей профессиональной идентичности и разрывается между стремлением «дотянуться до стандартов IPA» (что могло бы означать в рамках принципа реальности лишь эмиграцию за пределы России как культурно-правового пространства) и не менее фантастичными почвенническими проектами, питаемыми неизбывными иллюзиями «русского чуда».
Сегодня, когда в России система профессиональной подготовки и переподготовки психологов-психоаналитиков находится в зачаточном состоянии, сам по себе вопрос о «дилетантском» психоанализе нас должен волновать менее всего. Пока в российском анализе мы все – дилетанты, причем без всяких кавычек.
И хотя в российском психоаналитическом сообществе уже сформировалась устойчивая тенденция к образованию иерархии, основанной на неких внутригрупповых критериях, чисто клинический опыт в данной формальной или неформальной иерархии играет пока незначительную роль. Субординация ведь предполагает ученичество и наставничество, а право на последнее не могут дать даже тысячи часов дилетантского анализа. Причем под «дилетантским» в контексте данных рассуждений понимается психоанализ, проводимый терапевтом, ориентированным на воспроизведение клинической методики (т.е. набора технических приемов реализации терапевтической стратегии, усвоенных и закрепленных в тренинговом и супервизионном общении с опытным, как правило – иностранным, специалистом) вне контекста глубинно-психологической исследовательской программы. На это можно возразить, что тогда любой вариант психоаналитической психотерапии можно назвать «дилетантским» психоанализом. Во-первых, это не так, и мы можем назвать немало (по крайней мере – несколько) современных специалистов21, которые, являясь признанными клиницистами, не теряли при этом исследовательской цели и внесли несомненный вклад в теорию бессознательного. А во-вторых, даже если это и так, гораздо полезнее признать эту горькую истину, чем продолжать пребывать в лоне мессианских иллюзий (выявленных некогда Юнгом как профессиональное заболевание психоаналитиков-клиницистов).
Лишь исследовательский интерес к сфере бессознательного оправдывает сегодня само существование в психоанализе клинического варианта его практического приложения. Мы живем не в конце 19 века, когда психоанализ заявил о себе как о первой и единственной форме психотерапии, не связанной с прямой суггестией. И мы не можем не признать, что, при условии наличия в арсенале современной психотерапии сотен эффективных методов терапевтического воздействия, психоанализ, как самый дорогой, самый длительный и самый неопределенный по своему клиническому эффекту метод, к тому же формирующий у клиента устойчивую зависимость безотносительно своей эффективности, оправдан в применении лишь при условии наличия причин, выходящих за пределы чисто терапевтической установки психоаналитика. «Я часто твержу себе для успокоения совести: только не стремись исцелять! Учиться и зарабатывать деньги – вот самые полезные и ясные представления о цели», — эти слова Фрейда, высказанные им в переписке с Юнгом22, по-моему, стоит постоянно помнить каждому аналитику.
Не в забвении ли этого завета Учителя таится разгадка тайны живучести и защитной агрессивности медикоцентристской позиции в психоанализе? Ведь речь идет о деньгах, получение которых с клиента есть единственная форма дохода психоалитика-клинициста, воспринимающего любой намек на принижение значимости терапевтического приложения психоанализа как покушение на его и без того не столь уж бешеный гонорар, зарабатываемый действительно тяжелейшим трудом. «Исцелять и зарабатывать деньги!» — вот лозунг и цель современных психоаналитиков, искренне недоумевающих, причем же здесь угрызения совести, о которых пишет Фрейд своему коллеге Юнгу. Угрызения эти были связаны у Фрейда с ясным пониманием вынужденно садистической природы психоаналитической клинической процедуры, связанной с формированием у пациента искусственного невроза (так называемого «невроза перенесения»), с закреплением психики пациента в особом, измененном состоянии сознания, с разрушением ее естественных защитных реакций (так называемых «сопротивлений»), запуском регрессивных защит и неизбежной ее инфантилизацией, с формированием устойчивой зависимости, неодолимого влечения к постоянному и регулярному воспроизведению этого мучительного опыта, откровенно сравниваемой Фрейдом в 1921 году с динамикой посттравматического расстройства. Чужая душа распластана на кушетке, она вскрыта беспристрастным инструментом анализа, ее внутренности обнажены, расширители поставлены. И все эти нужно для того, чтобы заглянуть в ее темные глубины, увидеть ее конвульсии, связанные с нашим вторжением, и узнать (или хотя бы догадаться), как же она устроена. В медицине подобное знание о теле человека изначально получается при препарировании трупов. В глубинной психологии препарируется душа23, но душа может фиксироваться для изучения только в теле живого человека. Эта своеобразная вивисекция и заставляла Фрейда-гуманиста мучиться угрызениями совести, но в своей позиции он был непоколебим: жестокость классической психоаналитической процедуры есть необходимое условие максимальной эффективности ее исследовательской составляющей, эффективное использование достижений которой в сфере культуранализа оправдает все формы психологического насилия и все принесенные жертвы. И при всей своей несомненной привязанности к другу и единомышленнику Шандору Ференци, Фрейд был готов порвать с последним в начале тридцатых годов (и только внезапная смерть Ференци в 1933 году помешала этому) из-за вводимых им новаций в психоаналитическую технику, которые – знаменитый метод «изнеживания пациента»24 – лишали клиническую процедуру ее жестокости, но одновременно с тем, поглаживая душу, а не разрезая ее, резко ограничивали исследовательские ресурсы психоанализа.
Изначально Фрейд работал исключительно с невротиками, страдающими истерией, т.е. с людьми, чья душа, одержимая внутренними конфликтами, агрессивно набросилась на подконтрольное ей тело. Исследование и осознавание глубинных конфликтов психики истерика, проговаривание их, т.е. введение в структуру знания, отнимало у тела роль поля для символического общения друг с другом различных компонентов бессознательного и конверсионный симптом исчезал, лишаясь психической значимости, единственно оправдывающей его существование. На этом этапе эволюции психоанализа шел жесткий, но справедливый и равноценный обмен: аналитик получал знание о бессознательном, пациент – избавление от страдания, за которое следовало заплатить деньгами и терпеливой покорностью25. Десятилетие спустя же после первой мировой войны, когда зарубцевались вызванные ею психические раны, Фрейду, да и не только ему – его ближайшие конфиденты Ранк и Ференци именно в это время начали реформировать классическую технику, — стало предельно ясно то обстоятельство, что сам психоанализ, застрявший на предварительной медикоцентристской стадии сбора первичного материала о бессознательном, сам стал источником массовой психопатологии, начал плодить людей с открытой как рана душой26.
Наступила пора демонстрации иных, социальных возможностей полученного знания, и Фрейд предъявил их в своих работах конца 20-х годов. Клиническую же практику в его собственном распорядке дня стал все больше вытеснять тренинговый психоанализ. Гораздо сильнее проблем отдельного невротика его волновали судьбы европейской культуры в целом и народов, населявших европейский континент. В собственных его глазах все мучительные переживания, которые он причинил своим клиентам за десятилетия клинической практики, искупались одном удачным опытом психотерапии крупного культурного сообщества, опытом, каковым по праву можно считать тот культур-шок, которым он потряс в своей последней крупной работе филогенетические основания вскрытой им коллективной психопатологичности его родного еврейского народа, сумев тем самым спасти сотни тысяч людей от пагубных иллюзий сионизма и заложив фундамент новой культурно-религиозной традиции – мессианского иудаизма.
Генерал Фрейд, оставшись почти без армии, пошел в одиночку на нового врага, на культуральные коллективные неврозы, и добился многого, совершая новые чудеса. По крайней мере, он успел создать прецедент, клинический случай психоанализа культурного сообщества, совершенного в динамичной методе былого карарсического метода путем инъекции нового знания в историко-культурную традицию избранного, в данном случае – для терапии, народа. Комплекс Моисея, терзавший Фрейда в течение всей его профессиональной карьеры, наконец-то реализовался – он передал избранному народу новейший Завет, подкрепил веру в него опытом чудес, совершенных в области психотерапии, и мог теперь спокойно уйти из жизни, уйти в покой, исполнив свою миссию.
Стала ли его миссия нашей? Дилетанты, по Фрейду, перестают быть и, соответственно, должны перестать считаться таковыми при условии полноценной подготовки к профессиональной деятельности и квалифицированного ее проведения. И потому дело теперь за малым – следует определить, в чем же эта деятельность конкретно должна заключаться. И этот вопрос отнюдь не носит риторического характера – особенно в современной России.
Особенности мировоззрения и стиля жизни, отсутствие культуры самоотношения, уровень доходов, да и – чего греха таить – общекультурный уровень основной массы наших соотечественников не дает ни малейшего права на существование иллюзии развертывание в России широкомасштабной психоаналитической клинической практики в рамках обозримой исторической перспективы27. Та же практика, которую сегодня имеют немногочисленные психоаналитики-клиницисты и которая хотя бы частично соответствует принятым стандартам аналитического сеттинга, носит по существу мастурбационный характер, т.е. представляет собой тренинговую работу с кандидатами, в свою очередь обучающимися клиническому психоанализу. Рано или поздно подобная «терапевтическая пирамида» рухнет, погребя под своими развалинами профессиональные надежды подавляющего большинства своих участников28.
И в то же время большинство именно российского населения остро нуждается в психоанализе как практике социальной терапии. Страна уже более десяти лет изнемогает без идеологической поддержки социального чувства, без так называемой «поддерживающей мифологии». Массовая психология в порыве защитной регрессии практически полностью воспроизводит ситуацию середины 20-х годов, ситуацию утери коллективной веры и патерналистских иллюзий, ситуацию тотального греха, бессознательной вины за уничтожение породившего нас общественного строя, нашей общей Матери – Страны Советов, живая память о которой мешает нам спокойно жить в границах своих индивидуальных жизненных обстоятельств. Гибель идеологических механизмов лишила массу привычных ей иллюзий. Мы разбрелись по полю культуры подобно больным животным, инстинктивно выискивающим целебные травы. Часть представителей российского образованного класса, представляющую собой небольшой осколок былой громады «советской интеллигенции», поиск нового объяснительного мифа неизбежно привел к психоанализу как к знанию, вера в которое и групповое его отыгрывание формирует устойчивое мировосприятие и порождает эффект виртуального массообразования, снимающего любые страхи.
Психоанализ в России действительно должен обратиться лицом к массе соотечественников, должен полностью реализовать цикл прикладной реализации глубинно-психологического знания, который некогда четко обозначил Иисус из Назарета. Сначала – чудо психотерапии, затем – проповедь массе, и, в итоге, — формирование устойчивых массовых поведенческих стереотипов, становящихся основанием для новой цивилизации и оперативно контролируемых новой (пусть – светской!) церковью как системой духовной, т.е. психологической власти29. Говоря словами великого эфесского мудреца Гераклита, Хаос духовного кризиса может трансформироваться в Космос упорядоченного гармоничного существования в ладу с собой и миром лишь при помощи божественного Логоса, т.е. слова, знания, воспринимаемого на веру, ставшего Богом. Иисусу было легче чем нам, он работал в рамках устойчивой духовной религиозной традиции, он не нарушал древний богоданный Закон, а учил по новому исполнять его; метафорически говоря, он был сыном Бога, т.е. был порожден самим массовым порывом к обновлению религиозной традиции, к заключению нового Завета со старым Богом, к разрушению храма старой веры и построению на его месте нового Храма. Мы же сегодня призваны пробиваться к священному нуминозному опыту, столь губительному для одиночки и столь живительному для массы людей, сквозь частокол мертвых символов и мифов, сквозь броню коллективных страхов и групповых нарциссических защит, порожденных ужасами 20 века, века, который поставил на грань самоуничтожения человечество, потерявшее живой контакт с собственной филогенетической духовной традицией30.
Вполне назрели в сегодняшней России и менее пафосные, вполне практические приложения психоанализа именно как глубинно-психологического знания. Основной формой практического приложения глубинной психологии во все эпохи ее существования31 всегда было манипулирование массой, предъявление ей символически организованных запросов (в виде имиджа политического лидера или рекламы товара) для гарантированного получения заказанной реакции. Именно как формы прикладного психоанализа возникли на Западе такие концепции манипулирования массой как «политический анализ», «имиджмейкерство», «теория рекламы», «паблик релейшнс», «маркетинг» и пр. Занесенные в Россию волной западнических иллюзий перестроечной эпохи и вырванные из контекста психоанализа (т.е. живой и изменчивой концепции бессознательного, сохраняющей обратную связь с последним посредством клинической практики) эти дисциплины неизбежно превратились в разновидности «квази-знания». Технологии манипулирования, предлагаемые их адептами, основаны на инокультурном опыте, мертвы и неверифицируемы, т.е. не опираются на параллельный социо-культурному, контрольный по отношению к нему клинический опыт. Пройдет не так много времени и квазиспециалистов в этой сфере сменят профессионально подготовленный психоаналитики, если только сами нынешние пиарщики и рекламные криейторы не одумаются и, смирив гордыню, не сядут за парты институтов психоанализа. Ведь речь в сфере манипулирования массовыми реакциями идет об очень серьезных вещах. На чаше весов здесь стоят не только набитые долларами коробки из-под ксероксов, но и судьба нашей Родины. Пожалуй только глубинная психология может вычленить из хаоса массовых реакций и индивидуальных невротических стратегий бегства от массы ростки той идеологической тенденции, которая станет для новой России поддерживающим мифом, т.е. той самой, столь страстно вожделеемой властью «национальной идеей». Этому новому мифу нельзя дать родиться самостоятельно – по крайней мере уж этот опыт мы вынесли из страшного века войн и революций, всегда являющихся его родовыми схватками. Зародыш нового мифа должен быть обнаружен в теле массы, которая, подобно древней богине Мут, зачинает его самостоятельно, от ветра перемен, доведен до состояния зрелости, не допущен к преждевременному появлению на свет в горниле массового психоза (типа октябрьских событий 1993 года), искусно извлечен из тела матери-массы и предъявлен ей для узнавания и культового служения.
Особую задачу для глубинной психологии в России порождает и потеря единого мировоззренческого и методологического основания у гуманитарных наук, традиционно ориентированных на рационально-генетическую марксистскую парадигму в ее этатистском ленинском прочтении. Марксизм-ленинизм как мировоззрение глобальной объяснительной мощи, будучи отключенным от сферы социальной практики, лишний раз продемонстрировал смертность массовых иллюзий, основанных на фантазиях харизматического лидера. Но крах марксистско-ленинской парадигмы вскрыл парадоксальное явление – заменой марксизму на роль рационального мировоззрения, опирающегося на идею о том, что в мире человеческих взаимоотношений есть смысл и его можно понять, а поняв – изменить, не могут стать современные экзистенциально-иррациональные и дискретно-феноменологические объяснительные модели. А из арсенала привычных для российского менталитета ровесников марксизма, пронизанных пафосом просвещения и прогресса, в живых остался только психоанализ. Самой судьбой российская наука и российское общество предназначены для адекватного восприятия классического психоанализа, для реализации его потенции в сфере познания и в области социальной практики. Ментально мы – люди культуры 19 века, зафиксировавшиеся на травматическом опыте войн и революций, сопутствовавших ее гибели и замороженные марксизмом-ленинизмом в типичных для конца этого века иллюзиях и идеалах32. Существенная разница данных типов мировоззрения, заранее делающая нежизнеспособными любые попытки их гибридного скрещивания, заключается только в том, что марксизм психологически организует саму массу, предлагая ей формы отыгрывания иллюзий счастья и справедливости, а психоанализ работает с нарциссическими иллюзиями любви и здоровья, ориентируясь на психологическую организацию элиты, в свою очередь манипулирующей массой посредством оперативных психоаналитических технологий.
Возможности же психоаналитической педагогики, основанной на идее адекватного возрастным запросам введения личности ребенка в структуру культурной традиции и подготовки к коллективным формам ее отыгрывания, настоль велики и настолько востребованы современной российской системой народного образования, практически деградировавшей как область формирования глубинно-психологических качеств будущего гражданина России, что мы решили посвятить этой теме значительную часть следующего выпуска «RUSSIAN IMAGO».
Так не пора ли нам, пока не поздно, пока мы не обременены собственными профессиональными стереотипами, пока мы не отреклись окончательно от глубинного содержания фрейдовского наследия и наследия все мировой глубинно-психологической традиции, пока мы временно свободны, т.е. освобождены Заветом основоположника психоанализа от обязательства следовать профессиональным стереотипам наших якобы более опытных зарубежных коллег, нарушивших этот Завет и извративших тот облик психоанализа, который был сформирован Зигмундом Фрейдом, попробовать возродить фрейдовскую классическую психоаналитическую традицию, столь близкую нам по духу и столь органичную по формам самоподачи и самоорганизации?
В наши руки передан уникальный инструмент глубинно-психологического исследования, в ходе которого, и только которого, мы можем вернуть в сферу социально-психологического регулирования ту массу знания о филогенетическом бессознательном, властвующем над нами и творящем нас по своему образу и подобию, которая была утеряна после пресечения глубинно-психологической традиции и смертью Бога в душах людей. Невротическая личность понимается при этом как своего рода медиум, говорящий символическим языком неосознаваемой филогенетической традиции, вошедшей в конфликт с индивидуальной формой ее актуализации. Аналитик выпытывает у пациента тайны данного пласта бессознательного, выстраивая на их основании оперативные модели глубинно-психологической концепции. И, что важно, пациенту при этом становится легче, ибо в ходе рациональной проработки расширяются защитные возможности его Эго, достигается катарсис, т.е. снимается давление филогенетических пластов бессознательного на личностные структуры и грозящий разрушить целостность психического мира личности нуминозный опыт болезни как непосредственного общения с божественной волей родовых ресурсов психики трансформируется сначала в мистику инфантильного переноса, а затем – в процесс обычной словесной коммуникации. Происходит чудо трансформации личности. Не случайно же, опираясь на аналогию работы психоаналитика с практикой наших древних коллег – магов, шаманов и колдунов, Фрейд определял психоанализ как «длительное колдовство, которое теряет характер чудесного»33.
Что же мы делаем с этим инструментом? Мы используем только его клинический, побочный эффект, практически не замечая главного – его культурологического, социально-идеологического значения. Грубо, но метафорически, говоря, мы применяем доставшийся нам микроскоп только для забивания им гвоздей. При этом, конечно же, не стоит забывать, что гвозди эти мы научились забивать очень качественно, что наше забивание гвоздей очень нужно другим людям, что мы долго учимся технике забивания гвозди, умеем вбивать их под разными углами и на различную глубину, выпрямлять согнувшиеся гвозди и пр., что ничего другого с микроскопами мы делать не умеем, и что забиванием гвоздей мы зарабатываем себе на хлеб насущный. Обучиться забивать эти гвозди обычным молотком (т.е. корпоративно войти в структуру врачебного психотерапевтического сообщества) в принципе, конечно же, можно, но при этом мы вынуждены будем либо видоизменить наш микроскоп до неузнаваемости, отвинтив и выбросив лишние детали, либо – просто избавиться от него, выбросить его на помойку и найти себе новую идентичность и новое имя (к примеру, – психодинамическая психотерапия).
Все это лишает лозунг «Назад к Фрейду!» части его обличительного пафоса. Речь идет только о том, чтобы попробовать заглянуть в окуляр микроскопа и, взглянув на открывающиеся таинственные глубины бессознательного, далее уже решать вопросы о природе психоанализа и профессии психоаналитика с учетом увиденного. Не более, но и не менее того.
Дискуссия о «дилетантском психоанализе», начавшаяся в 1926 году, ознаменовала особый этап в эволюции мирового психоаналитического сообщества. Основным аналитическим группам, принявшим в нем участие – Нью-йоркской, Венгерской, Британской, Берлинской – было по 13-14 лет от роду. В структуре этих обществ сложилась устойчивая иерархия, определились лидеры и производные от них мировоззренческие парадигмы. История венской и цюрихская групп, сформировавшихся несколько ранее вокруг харизматических фигур Фрейда и Блейлера, уже на довоенном отрезке своего течения наглядно показала, что за этим этапом первичного единства неизбежно следует период разброда и шатаний, период ересей и отцеубийственных бунтов, период разногласий и расколов. А ведь фрейдовский критерий устойчивости психоаналитического сообщества, выработанный им после окончания болезненного отсечения от психоанализа представителей онтогенетического (адлерианского) и филогенетического (юнгианского) уклонов – беспрекословное подчинение и умение держать при себе свои индивидуальные «озарения», являющиеся в лучшем случае защитными рационализациями индивидуальных же проблем самого аналитика – достижим лишь при наличии корпоративной психологии общего дела, важность которого и создает из аналитиков-индивидуалов, творящих тайну за дверями своих рабочих кабинетов, сообщество единомышленников. Только в рамках этого общего дела может быть создан авторитет лидеров и сформироваться единая воля организации. Пока же за общее дело выдаются групповые проявления инстинкта профессионального самосохранения, пока основанием для иерархических отношений в отечественном психоанализе остаются неаналитические – организационно-экономические и личностные – факторы, он обречен на внутренние раздоры, расколы и разногласия. «Люди сильны, — писал Фрейд в 1914 году, — пока они защищают сильную идею, они становятся беспомощными, оказывая ей сопротивление»34. Нельзя ссориться, говаривал он, осаждая Илион. А где она, наша крепость, цель нашего великого похода, не потеряли ли мы ее из виду, и видели ли ее когда-нибудь?
Российские психоаналитики также подходят к этапу становления своей групповой идентичности и начинают черпать истоки своих разногласий и конфликтов не только в источнике собственной непроанализированности, т.е. собственного сопротивления психоанализу. Стоит заранее определиться и вспомнить печальную историю прошлых двух попыток интервенции психоанализа в тело российской культуры, оказавшихся неадекватными ее запросу ни в виде чистого медикоцентризма (российский психоанализ в дореволюционную эпоху), ни в виде чистого же культуранализа (послереволюционный психоанализ).
Можно, правда, особо не размышляя над материалами старой дискуссии, попытаться закрыть глаза на неадекватность современного состояния психоаналитической теории и практики мыслям, рекомендациям и предупреждениям Зигмунда Фрейда и молча присоединиться к победителю, мудро памятуя о том, что не может все войско идти не в ногу и не туда, куда надо. Но остается подспудное сомнение – а не была ли эта победа сыновей-отцеубийц пирровой, не был ли вместе с водой ставшего ненужным культуранализа выплеснут и ребенок, т.е. сам психоанализ как таковой…
Можно не замечать, что мы пытаемся обустроиться в стартовом модуле ракеты психоанализа, который должен был отработать свой ресурс, вывести анализ на орбиту научного глубинно-психологического исследования, а затем – отвалиться, или, по крайней мере, — потерять былую значимость и раствориться в череде прикладных применений аналитического знания. Но, возможно возразит мне заинтересованный читатель, — ведь эта ракета так никуда и не полетела! Призыв Фрейда так и не был услышан обществом, сотни историков, литературоведов, антропологов, юристов и пр., приглашенных им в психоанализ и призванных заменить его пионеров-врачей, так и не появились в сфере его профессиональной активности. Психоаналитические институты по-прежнему выпускают тысячи терапевтов, а не сотни тысяч социальных работников, которые, по мысли Фрейда, должны были влиться в ряды новой, психоаналитически ориентированной Армии спасения, призванной, подобно незабвенному Мазаю, собирать ослабевшие жертвы социально-цивилизационных катаклизмов на плот спасительного психоаналитического знания. Да и в структуре учебных планов этих институтов что-то не видать тех дисциплин, без знания которых, как считал Фрейд, аналитик не сможет понять большую часть своего практического материала: истории культуры, мифологии, психологии религии, литературоведения35.
Генерал Фрейд, действительно, так и не мобилизовал свою новую армию и подобно Наполеону отправился в изгнание корпоративной изоляции. Так будем надеяться, что туманный Альбион стал для классического фрейдовского психоанализа островом Эльба, а не островом Святой Елены, что он вернется и что в России Фрейду повезет больше, чем Наполеону.
Да, ракета классического психоанализа так и не взлетела. Работ самого Фрейда по психопатологии культурных сообществ, его книг по культуранализу и созданных им образчиков психотерапии патогенных филогенетических схем (русской, американской и еврейской) оказалось недостаточно для переориентации психоаналитического сообщества на рельсы новой ориентации. Все его былые единомышленники, соратники, на равных строившие здание новой психологии, либо рано умерли (Абрахам и Ференци), либо, как Юнг или Ранк, покинули его, не приняв фрейдовской тактики постепенного доведения до основной массы психоаналитиков истинного знания о бессознательном.
Фрейдовский Завет, подобно Завету Моисея, судьбе которого основоположник психоанализа посвятил последнюю свою книгу, после смерти Учителя ушел в беспамятство латентного периода коллективной невротичности. От его учения осталось имя, осталась внешняя ритуалистика клинической работы, оторвавшаяся от своего глубинно-психологического оправдания, осталось превращенное в канон письменное наследие, истинный смысл которого сегодня доступен очень немногим36, осталась внешняя атрибутика, типа знаменитой аналитической кушетки. Остается лишь надеяться на то, что заключенная в идеях Фрейда истина спасет в конце концов сами эти идеи, что латентный период закончится возвращением изначального смысла его учения, превращением его в объект массовой веры и ритуального служения, что бессознательное чувство вины за отцеубийство, толкающее все новые поколения психоаналитиков на штурм все новых симптомокомплексов, найдет себе адекватных выход в сфере духовной власти и социального реформаторства, и что тех пророков, которые будут являться и напоминать об истинном значении фрейдовского наследия, будет ждать более благоприятная судьба в психоанализе, чем участь Теодора Райка или Жака Лакана.
Давайте подумаем и решим, а не пора ли нам выйти из плена иллюзии медикоцентризма, вырваться из-под власти тезиса, некогда так потрясшего Мишеля Фуко: «В наши дни здоровье заменило собой спасение».
* * * * *
Публикуемый ниже текст представляет собой набор мнений наиболее авторитетных психоаналитиков по проблеме «дилетантского» психоанализа. Подобного рода обсуждение фактически было призвано расширить чисто авторов «писем по кругу», т.е. применить к проблеме тактику коллегиального решения, принятую в работе фрейдовского «секретного комитета», но реализуемую теперь в условиях концептуального расхождения психоаналитического движения со своим Творцом. Инициатором его проведения выступили Эрнест Джонс и Макс Эйтингон. Материалы дискуссии были одновременно опубликованы в 1927 году по-немецки (в «Internationale Zeitschrift») и по-английски (в «International Journal of Psycho-Analysis»).
Сами по себе эти материалы давно стали достоянием истории психоаналитического движения. Хотя читатель найдет в них много прекрасных образов и точных определений, подивится темпераментным энергетическим выплескам одних и нудному упорству других участников дискуссии, сам вопрос о природе анализа был решен большинством мирового психоаналитического сообщества однозначно и вопреки воле своего Творца и Учителя37. Отдельные сторонники фрейдовской позиции были вынуждены выйти за пределы зоны контроля IPA, за пределы ее тренинговых стандартов и пр., обретя свободу на отстаивание своего мнения, но потеряв право на профессиональную деятельность в качестве психоаналитиков. Профессия психоаналитика вошла в систему форм медицинской переподготовки и специализации, а психоанализ занял-таки место в учебниках по психотерапии.
Таков итог сложной эволюции фрейдовского утопического замысла, длительного процесса приспособления психоанализа к реалиям постхристианской европейской цивилизации, поиска им культурной ниши для разыгрывания своих групповых идентификационных игр.
Но опыт чужой адаптации не всегда является применимым в иной культурной среде. А уж в отсутствии инаковости по отношению к европейской цивилизации нас трудно заподозрить. Сам Фрейд в 1927 году пророчествовал о возможном культурном кладе, который явится миру в России в виде поколения, воспитанного вне религии и потому, будучи отключенным от филогенетической традиции, остро и наглядно нуждающегося в классическом психоанализе.
Начнем с чистого листа. Ранее мы не знали, или же – не желали знать о фрейдовском видении психоанализа, о его Завете, нацеливающем психоаналитиков на работу с трансперсональными, невытесненными, наследуемыми компонентами бессознательного, без признания особой роли которых, по Фрейду, «ни в индивидуальном анализе, ни в массовой психологии мы не сделаем ни шагу по начатому пути»38. Теперь мы это знаем и с этим знанием нужно что-то делать. Оно мучает нас, порождая неуверенность в себе и своем деле, толкает к защитным рационализациям и агрессивным сопротивлениям. Давайте же обсудим прочитанное и соберем эти рационализации вместе. Ждем ваши письма, статьи и реплики по адресу электронной почты нашего ежегодника – [email protected] – или по адресу Института психологии и сексологии – [email protected].
Вместе мы сможем безнаказанно, т.е. безболезненно, либо убить нашего великого праотца и войти в психоаналитическую цивилизацию отцеубийц, раствориться в ней и принять ее каноны, либо – возродить его дух в себе и принять от него ковчег Завета как залог верного сыновнего служения и самоотверженной покорности. И в последнем случае, сменив наличную неопределенность профессиональной идентичности на идентификацию с Учителем, мы, вслед за Фрейдом, просто пожелаем успехов тем коллегам, которые предпочли погружению в глубинные тайны человеческой психики спокойную и ведь тоже нужную людям работу на поверхности.
Выбор за нами, осталось проговорить его варианты и их последствия. В следующем номере мы обязательно опубликуем ваши письма и дополним их материалами современной дискуссии о природе психоанализа культурной среды, инициированную статьей Аарона Эсмана их Нью-Йорка (Aaron H. Esman), опубликованной в “International Journal of Psycho-analysis” в 1998 году и вызвавшей широкий международный резонанс.
Санкт-Петербург, сентябрь 2000 г.
1 Как известно, Конгресс в Будапеште, состоявшийся по инициативе и на средства правительств Австро-Венгрии и Германии, был ориентирован на обобщение опыта работы с военными неврозами в государственных клиниках и центрах. Позднее, в 1921 году, Фрейд концептуально суммировал достижения психоанализа в области терапии посттравматических шоковых расстройств в работе «По ту сторону принципа удовольствия», заложившей основы психоаналитической теории защит и Эго-психологии. В своем докладе на Конгрессе Фрейд выразил надежду на то, что по мере осознавания государственными структурами ответственности за психическое здоровье граждан психоаналитическое лечения станет бесплатным и общедоступным.
2 Интересно отметить, каким образом Фрейд подбирал себе единомышленников по культуральному взгляду на анализ. Ганса Сакса, скажем, он приблизил к себе в 1910 году и за три года из юриста-неудачника превратил в редактора «IMAGO» и члена психоаналитического «тайного комитета» за удачный перевод «Песен казармы» Киплинга. Теодор Райк попал в любимчики Учителя в 1911 году за докторскую диссертацию о творчестве Флобера, выполненную в психоаналитическом ключе. Таким образом, как мы видим, «хорошие книги» выводили Фрейда и на хороших людей, способных их оценить, становились своеобразными индикаторами, выявляющими духовно близких ему людей.
3 Фрейд З. Проблема дилетантского анализа. Дискуссия с Посторонним. В кн.: Фрейд З. Интерес к психоанализу. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. С.43-156.
4 Там же. С.149-150.
5 Там де. С.147.
6 Там же. С.156.
7 Там же. С.57.
8 Зигмунд Фрейд – Карл Густав Юнг. Из переписки. В кн.: Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. М.: Прогресс, 1992. С.370.
9 Цит. По: Зигмунд Фрейд. Хроника-хрестоматия. М.: Флинта, 1999. С.183.
10 Gay, Peter. Freud. A Life for Our Time. Anchor books. Doubleday, 1988. Pp.490-491.
11 А была ли эта позиция так уж нова и неожиданна для психоаналитического сообщества? Питер Гей, один из самых авторитетных и проницательных знатоков жизни и творчества Фрейда, считал, к примеру, что глубинное неприятие Фрейдом медикоцентризма в психоанализе можно обнаружить еще в материале его знаменитого сновидения «об инъекции Ирме».
12 Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. М.: Наука, 1989. С.399.
13 Фрейд З. Проблема дилетантского анализа. Дискуссия с Посторонним. В кн.: Фрейд З. Интерес к психоанализу. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. С.152. Частое использование Фрейдом религиозных метафор при описании желанного для него облика психоанализа, являющегося целью задуманной им трансформации последнего, далеко не случайно. Ведь наши фантазии, по его собственному выражению, всегда работают в соответствии с образцами. Та «лучшая участь», которую Фрейд желал своему детищу, не позволяя ему превратиться в разновидность психотерапии, была сфера духовной власти, которую имели и использовали былые носители знания о глубинах человеческой психики (колдуны, шаманы, жрецы, священники) для построения церковности, т.е. ситуации несилового контроля над свободой индивида, контроля, снимающего пресловутую неудовлетворенность культурой и решающего проблему массовой невротичности и агрессивности. Фрейду психоанализ представлялся именно в виде своего рода светской церкви, в виде знания, растворенного в массе людей, объединенных верой в его истинность и соизмеряющие с ним свое мировоззрение и свои поступки. Судя по частым упоминаниям в ряде текстов, деятельным образцом реализации подобного проекта для Фрейда была деятельность апостола Павла, создавший христианскую церковь на фундаменте веры людей в чудесные (в том числе, кстати, и психотерапевтические) возможности нового знания, нового Завета, высказанного и экзистенциально подтвержденного Иисусом из Назарета. Представьте себе, как удивился бы Иисус, несомненно великий психотерапевт, придя к своим последователям и обнаружив, что вместо церкви как системы духовной власти они на базе его Завета выстроили систему платной психотерапевтической помощи населению. Психотерапия в рамках глубинной психологии всегда есть разновидность чуда и она необходима в качестве условия для формирования веры, но использовать веру только для терапии – это кощунство, если не преступление.
14 Там же. С. 144.
15 Там же. С.141, 154.
16 Там же. С.140.
17 Наиболее прямолинейно эту проблему выразил друг Фрейда Феликс Дойч: «Таким образом, мы пришли к следующему заключению: психоаналитический метод исследования принадлежит психологии. Кому и чему принадлежит психоаналитический метод лечения? Если его намерение — лечить, помимо вопроса, возможно это, или нет, тогда он, конечно, принадлежит психотерапии. Однако, если исследование и лечение в психоанализе идентичны, мы должны заключить, что психоанализ волей-неволей практикуется как средство лечения всеми, кто его применяет, даже если это и не входило в их намерения».
18 В знаменитом письме, написанном Фрейдом Ференци в апреле 1928 года, в котором он убеждает друга вернуться в Европу, есть весьма характерная фраза: «внутреннее развитие психоанализа везде (курсив мой – В.М.) идет вразрез с моими намерениями…, психоанализ становится чисто медицинской специальностью, а я считаю это роковым для его будущего. И как жаль, что только мы с Вами вдвоем это понимаем…»
19 Пафос обличения еретиков и поныне жив в психоаналитической традиции, представленной IPA. В последний раз лично мне довелось услышать о «ранкианской ереси» в Москве, в мае 1998 года, когда в ходе работы 7-го Восточно-Европейского семинара EPF (IPA) данная формулировка была употреблена руководителями семинара по отношению к позиции д-ра Гарольда Стерна, выраженной в его докладе «Американский опыт обучения психоанализу в России». И в этом же докладе, в самом его финале, мы находим слова, помогающие понять природу живучести старых споров и разногласий: «опасность состоит в том, что аналитики сами традиционно страдают от комплекса неполноценности, который заставляет их нападать на своих товарищей. Быть терпимым к другим – не только замечательная человеческая черта; она может быть очень полезна для сохранения долговечности как психоанализа, так и психоаналитика».
20 В частности, представляющая особую ценность для прояснения фрейдовской метапсихологической концепции переписка Фрейда с Шандором Ференци впервые была опубликована только в 1994 году.
21 Русскоязычному читателю знакома великолепная работа одного из подобных аналитиков, книга Патрика Кейсмета «Обучаясь у пациента».
22 Зигмунд Фрейд – Карл Густав Юнг. Из переписки. В кн.: Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. М.: Прогресс, 1992. С.399. Юнг, как известно, на заключительной стадии своих отношений с Учителем, попытался сократить и эту формулу, сообщив Фрейду о своей догадке, что навязчивое желание зарабатывать на жизнь и постоянные разговоры об этом символически репрезентировали фрейдовские страхи перед самой жизнью, представляли собой попытку уклониться от чего-то важного, вызывающее внутреннее сопротивление, позволяли Фрейду накапливать желания, вместо того, чтобы удовлетворять их.
23 Мне кажется, что в конечном счете разрыв Фрейда и Юнга (а точнее – уход Юнга от Фрейда) был инициирован постепенным давлением глубинного несогласия Юнга с жестокостью классического психоанализа, которая была понятна и восторженно принималась в качестве элемента героизма и самопожертвования в самоанализе Фрейда, но при работе с массой страдающих людей стала выглядеть сомнительной. Юнг сохранил общую с Фрейдом глубинно-психологическую ориентацию, ориентацию именно на «анализ» бессознательного, на разъятие его для изучения и описания. Но он зарекся мучить живых людей и сменил объект исследования, начав изучать проективные проявления филогенетического бессознательного — мифы, обряды и символы культурной традиции.
24 Ференци в конце своей жизни восстал именно против жестокости классической психоаналитической ситуации, предполагая, подобно Фрейду, что сформировавшаяся глубинно-психологическая концепция уже делает ненужным дальнейшее мучение людей. Просто же лечить можно иными, более щадящими методами: «Метод, который я применяю в отношении тех, кто проходит у меня анализ, по праву можно назвать изнеживанием… Терапевт ведет себя подобно нежной матери, которая не ложится спать до тех пор, пока не обговорит с ребенком все нерешенные маленькие и большие проблемы, страхи, дурные намерения, угрызения совести и пока все не уладит, то есть не даст успокоения… Аналитическая же ситуация: сдержанная холодность, профессиональное лицемерие и скрываемая за всем этим антипатия к пациенту…, не очень-то отличается от той ситуации, которая в свое время – я имею в виду в детстве – действовала болезнетворно» (Цит. По: Дамер Г. Шандор Ференци: его вклад в психоанализ.// Энциклопедия глубинной психологии. Т. 1. М.: INTERNA, 1998. С.185).
25 Причем некоторые соратники Фрейда требовали только покорности. Известна, в частности, полемика Фрейда с одним из патриархов психоанализа, Паулем Федерном, настаивавшем на бесплатном проведении анализа. Да и сам Фрейд, предлагая себя в качестве психотерапевта российскому императору Николаю Второму, мечтал всех последующих пациентов лечить бесплатно. Он ведь прекрасно понимал, что реальная оплата – возможность проникновения в глубины бессознательного – никуда от него не уйдет.
26 Классический облик такого человека дал нам кинематограф Вуди Аллена.
27 Как ни противно в этом признаваться, Карл Густав Юнг частично был прав, заявляя, что в России персональный анализ невозможен, поскольку у населения не выражено личностное начало, люди живут как рыбы в стае. Психоанализ, по его мнению, изначально может и должен решать в России только задачи манипулирования массой.
28 Пытаясь вырваться из тупика мастурбационного самоудовлетворения и прорваться к объекту, предназначенному для удовлетворения своих профессиональных амбиций, отечественный психоанализ поначалу избрал вариант выбора объекта по опорному типу. В качестве идеальной матери была бессознательно избрана Международная психоаналитическая ассоциация, которой мы несколько лет предъявляли себя в качестве некогда брошенного ею, обиженного, растленного и изнасилованного злыми отцовскими персонажами ребенка, который выжил и простил мать-предательницу и вновь тянется к ее кормилу за помощью и заботой. Но миф о репрессированном психоанализе показал свою неэффективность: мать отреклась от самозванного и непослушного отпрыска, а собратья по советскому детскому дому, измученные и духовно искалеченные десятилетиями насилия не меньше нашего, затаили злобную зависть к сироте, претендующему на материнскую заботу (нагляднее всего это отразилось в реакции нашего ближайшего культурного окружения – психологов и психиатров – на Указ президента России о возрождении психоанализа). Тогда настала пора искать объект по нарциссическому типу и отечественный психоанализ стал демонстрировать стремление идентифицироваться с отечественной психотерапией. Этот этап еще не завершен, но и он, как лично мне кажется, закончится принудительным возвратом к мастурбационной защите. В данном случае стоит четко отметить, что наш нарциссический выбор ложен, поскольку ложна наша идентичность. Глубинный психолог не лечит, а наставляет; он не врач среди пациентов, а родитель среди испуганных детей, пастырь оберегающий паству, и прежде всего – от нее самой. Подробнее об этом – в работах З.Фрейда.
29 Примером тут может послужить знаменитое «чудо» кормления многотысячной голодной толпы несколькими рыбами и хлебами. Секрет этого чуда прост: реализуй на практике идеи установочной проповеди, если ты веришь в нее, будучи свидетелем чуда терапии. Открой свое сердце другим, объедини с ними свои спрятанные запасы. Ведь это и есть реализация древней заповеди: «Не укради!», не понимая которую ты обкрадываешь сам себя. И тогда морок старых иллюзий спадет и ты перестанешь ощущать себя нищим попрошайкой. Обнаружится, сто ты настолько богат, что после совместной обильной трапезы остается еще большое количество корзин с объедками для реальных нищих, слабых и убогих, которым ты теперь можешь помочь. Не пора ли и в нашей родной стране сотворить подобное чудо, хотя бы для того, чтобы не смешить больше весь мир бредовой нищетой народа, обладающего громадной долей богатств всего земного шара.
30 Вот какими поэтическими словами описал Карл Густав Юнг эту миссию психоанализа в письме к Зигмунду Фрейду: «Две тысячи лет христианства должны получить равноценную замену…Психоанализу, думается мне, надо дать время, чтобы он мог из многих центров проникнуть в сознание народов, снова пробудить у интеллигенции вкус к символам и мифам…» (Зигмунд Фрейд – Карл Густав Юнг. Из переписки. В кн. Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. М.: Прогресс, 1992. С.415. Пациент Юнга, великий Герман Гессе, выразил эту же мысль еще более определенно: «Психоанализ… не имеет и не может иметь сегодня другой основной цели, как создать внутри нас самих некое пространство, в котором мы могли бы услышать Бога…» (Цит. по: Зигмунд Фрейд. Хроника-хрестоматия. М.: Изд-во «Флинта», 1999. С.247.
31 Помимо, конечно же, глубинно-психологического кодирования, методиками которого в совершенстве владели наши коллеги – маги, колдуны и жрецы, и разновидностью которого является психоаналитическая клиническая процедура. Кодирование массы, т.е. организация системы кодовых неосознаваемых провокаций предсказуемых аффектов и схем их отреагирования, технически организовать несложно, но в силу господства либерально-демократических иллюзий в современной европейской цивилизации участие психоаналитиков в подобных проектах находится под корпоративным запретом.
32 Даже с нашим искусством экзегетики, т.е. умением истолковать канонический текст таким образом, чтобы приспособить его к любым собственным идеям и любым жизненным обстоятельствам, может сравниться только мастерство профессоров Сорбонны, также выросших в интеллектуальных границах марксистского мировоззрения.
33 Фрейд З. Проблема дилетантского анализа. Дискуссия с Посторонним. В кн.: Фрейд З. Интерес к психоанализу. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. С.51.
34 Фрейд З. К истории психоаналитического движения. В кн.: Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. М.: Прогресс, 1992. С.200.
35 Там же. С.137-138.
36 В конце своей жизни Фрейд, как известно, горестно провозгласил в одном из интервью: «Мои открытия являются основой для вполне серьезной философии. Немногие поняли это, и немногое способны это понять» (Цит. По кн.: Лейбин В.М. Фрейд, психоанализ и современная западная философия. М.: Издательство политической литературы, 1990. С.97.
37 Спустя год после проведения данной дискуссии Фрейд писал ее инициатору Максу Эйтингону: «Я ощущаю себя генералом, оставшимся без армии».
38 Фрейд З. Человек Моисей и монотеистическая религия. В кн.: Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. М.: Ренессанс, 1992. С.224.
