Культ труда
В социалистической идеологии культ труда и рабочего человека занимал одно из ведущих мест. Вспомним хотя бы лозунг «Мир. Труд. Май», в котором звучит вселенское значение работы и любимого праздника всех трудящихся. Культ труда, очевидно, являлся определенным способом катектирования либидо и поддерживался секуляризацией прямой сексуальности. В этом феномене очевидна модель личностного функционирования латентной стадии психосексуального развития, где основным объектом является социальность, а критерием правильности пути — успех и одобрение в социальной группе. Строитель коммунизма, воплощая частичку коллектива и общественного сознания, имел возможность не отвлекаться на мелочи вроде любви, секса и частной жизни вообще, а также был избавлен от рефлексивного самокопания и потребности индивидуального самосовершенствования.
Кроме того, культ труда, очевидно, являлся заменой и религиозного культа. А в одержимость передовиков производства была переплавлена, помимо нереализованной сексуальности, еще и определенным образом канализованная религиозность.
Религиозные аспекты работы очевидны.
Во-первых, карьера является предметом веры, поскольку реальные пути продвижения по служебной лестнице не имеют ничего общего с декларируемыми. Высокие производственные показатели, честность, участие в общественных организациях, где необходимо демонстрировать постоянство личного чувства вины и отрабатывать его в ритуалах помощи малоимущим, установления справедливости и самоуничижения, могут выдвинуть рабочего на должность мастера. Но дальнейшая карьера строится на «нормальных» психологических законах: желании властвовать, соперничестве, заботе об обеспечении будущего своих детей и внуков, желании сексуального удовлетворения и избежания чувства вины. Таким образом, официальная идеология карьеры поддерживала в тружениках инфантильную установку на ожидание чуда в обмен на послушание.
Во-вторых, решается проблема бессмертия: если ты будешь хорошо работать, то останешься в памяти потомков в виде крупной цветной фотографии на доске почета, а если работать очень хорошо, то могут даже поставить бюст на родине или назвать что-нибудь твоим именем (дружину, улицу, поселок).
В-третьих, культ труда, так же, как и религиозный культ, замешан на отцеубийстве, поскольку те избранные, для которых карьера перестает быть предметом веры и становится реальной технологией достижения своих целей, превращаются в тех самых сыновей, которые ради свободного отреагирования сексуальности убивают отца и сами становятся отцами.
Очевидным сходством рассматриваемых культов является ярко выраженная ритуальность и схожесть самих ритуалов. «Крестный ход» рабочих, утром идущих на завод по зову гудка вместо церковных колоколов. «Крещение» в профессию учащихся ПТУ. Замена календаря религиозных праздников днями профессий и прочие симптомы говорят сами за себя.
Религиозный культ и культ труда эксплуатируют одну и ту же базовую потребность человека, а именно желание симбиотического слияния с первичным объектом. Потребность соединения с матерью, где не было травмирующей действительности, часто выражается в словах «мама, роди меня обратно». Существует некоторая последовательность действий и правил жизни, следуя которым неизбежно окажешься в обожженном пространстве рая, вернешься туда, откуда был изгнан, то есть в материнское лоно до травмы рождения. Путь от простого сперматозоида до ветерана труда, который пользуется множеством льгот при распределении социальных и материальных благ, прописан подробно, и остается только неукоснительно следовать предписаниям, иначе ты будешь отвергнут материнским объектом и останешься сиротой.
Рассматриваемые культы строятся по одинаковой топологической модели, в которой циркулирование либидо происходит с определенной закономерностью. Есть эротизированный объект и масса, направляющая либидо на данный объект, связанная сильной горизонтальной идентификацией и формирующая амбивалентные отношения любви-ненависти. Масса подчиненных подобна толпе монахинь, каждая из которых, по словам Фрейда, «не прочь бы, конечно, приревновать другую, ввиду же их многочисленности и связанной с этим невозможностью овладеть предметом всей влюбленности, они от этого отказываются, и вместо того, чтобы вцепиться друг другу в волосы, они действуют, как единая масса, поклоняются герою сообща и были бы рады поделиться его локоном. Исконные соперницы, они смогли отождествлять себя друг с другом из одинаковой любви к одному и тому же объекту» (Фрейд З. Массовая психология и анализ человеческого «Я» // Фрейд З. «Я» и «Оно». Тбилиси, 1991. Кн. 1. С. 116).
Симбиотическая иллюзия
Механизмы работы с персоналом на советских предприятиях невозможно понять без анализа процессов массообразования, поскольку именно они во многом определяют все ноу-хау кадровиков. Попробуем определить трудовой коллектив как массу, исходя из критериев, предложенных Фрейдом: «Есть очень текучие массы и в высшей степени постоянные; гомогенные, состоящие из однородных индивидов, и не гомогенные; естественные и искусственные, которым для сплоченности нужно также внешнее принуждение; примитивные и высоко организованные, с четкими подразделениями» (Фрейд З. Указ. соч. С. 92).
Итак, с морфологической точки зрения трудовой коллектив представляет собой следующее: искусственная, высокоорганизованная, гетерогенная, достаточно устойчивая группа индивидов, возглавляемая вождем (кстати, именно для социалистического опыта очень важно совмещение фигуры формального и неформального лидеров). Очевидно, что для формирования и сохранения искусственной группы необходимы серьезные бессознательные мотивы, толкающие индивидов в массу. Что же это за мотивы? На этот вопрос можно ответить: определенная выгода, экономичность, связанная с таким положением дел. Экономика массы такова, что отнятая от нарциссического Я либидинальная энергия, вложенная в массовые процессы, возвращается с большой прибылью за счет взаимной индукции чувств и эмоций индивидов, входящих в группу. Кроме того, индивид снижает затраты на поиски личной идентичности и ответственный выбор. Масса не оставляет пространства для выбора. Однако она и спасает от него, поскольку всегда носит регрессивный характер, отсылая нас в младенчество, лишенное необходимости что-то выбирать. О терапевтичности и неизбежности массообразования при совместной работе Серж Московичи пишет следующее: «…именно коллективная сублимация позволяет преобразовать постоянное одиночество в мотивацию служения профессиональному преуспеванию, более сильную, чем объединение с другими» (Московичи C. Век толп. М., 1998. С. 255).
Система кадровой работы в рамках социалистического хозяйствования мастерски формировала массу и эффективно ей управляла. Вероятно, особых успехов в этой области позволило достичь и то, что в топографии русской души всегда есть место соборности, «общему делу» и мечте о полной и окончательной победе симбиотизма.
Сущность симбиотической иллюзии состоит в том, что возможно возвращение в состояние до переживания травмы рождения, в эдемское блаженство материнского лона. В реальности человек захваченный этой иллюзией, склонен к формированию интерсубъективных отношений, связанных с полной поглощенностью объектом или группой. В симбиотических отношениях исчезает личная воля и идентичность. Человек становится полностью управляемым. Симбиотическая иллюзия подпитывается в советской системе управления базовым страхом нелюбви и отвержения. Мера страха, однако, должна быть четко определенной, так как чрезмерный страх относится к аффектам, атомизирующим массу. Вот что пишет об этом Фрейд: «Панический страх предполагает ослабление либидной структуры массы и вполне оправданно на это ослабление реагирует» (Фрейд З. Указ. соч. С. 96). Когда человек с опасностью один на один, пишет далее Фрейд, он оценивает ее выше, то есть до определенного момента тревога купируется за счет массы, а далее индивид перестает уповать на массу и занимается личным спасением.
Устойчивые процессы массообразования в производственных коллективах формировались и широко использовались в практике кадровой работы. Одной из наиболее продуктивных процедур является стимуляция тревоги и управление ее циркуляцией. Естественно, «запускание» механизма тревоги должно учитывать особенность психики, связанную с опасностью «атомизации» человека при «перегибании палки». Советская система управления хорошо справлялась с этой задачей, с одной стороны, постоянно демонстрируя дамоклов меч бойкота, исключения из членов какого-то сообщества и неприятия семейным окружением. С другой стороны, за счет множества общественных организаций и процедур, типа поручительства трудового коллектива, мера тревоги контролировалась. Доминирование воли коллектива, который может изгнать, а может и поручиться, делало массовое существование единственно приемлемым. Показательно, что даже для диссидентской или другой, вроде бы внесистемной, деятельности люди объединялись в сообщества (от подпольных протеррористических организаций до клубов любителей фантастики), функционирующие по тому же принципу свой/чужой, лояльный или предатель.
Членство в различных организациях не только демонстрировало принадлежность личности к определенному сообществу, но и создавала иллюзию корпоративной фалличности, собственно «членства», лишая человека фалличности индивидуальной. Соответственно угроза изгнания из членов ставила под угрозу не только симбиотическую иллюзию, но и фалличность. Индуцировалась не только сепарационная тревога, связанная с отвержением и сиротством, но и кастрационно-фобические переживания. «Ты больше не член партии» для бессознательного звучит как «ты полный импотент».
Человек в советской практике стимулирования тревоги лишается, кроме всего прочего, «домашней базы», поскольку границы общественного и частного стерты, супруги выясняют отношения через профком и партийную ячейку, отношения с собственными детьми — посредством детской комнаты милиции и педсовета, совершая тем самым каждодневное предательство. Человек «вывернут наружу» и уязвим в самых интимных уголках личности.
Ложная эдипальность
Классический психоанализ рассматривает еще одну важную основу массообразования, которая получила свое преломленное выражение в практике кадровой работы, а именно отцеубийство. Фрейд пишет об этом следующим образом: «…праотец препятствовал удовлетворению прямых сексуальных потребностей своих сыновей; он принуждал их к воздержанию и, следовательно, к эмоциональным связям с ним и друг с другом, которые могли вырастать из стремлений с заторможенной сексуальной целью. Он, так сказать, вынуждал их к массовой психологии. Его сексуальная зависть и нетерпимость стали в конце концов причиной массовой психологии» (Фрейд З. Указ. соч. С. 120). Сам же отец сохраняет свое либидо: «…его „Я» было в малой степени связано либидинозно, он не любил никого, кроме себя, а других лишь постольку, поскольку они служили его потребностям. Его „Я» не отдавало объектам никаких излишков» (Фрейд З. Указ. соч. С. 119).
Энергетика отцеубийства, замешанная на кастрационной тревоге, на понимании того, что отец большой и сильный, а ты маленький и слабый, выражается в разнообразных формах протестного поведения и агрессии к отцовским фигурам. Идеи русского отцеубийства простираются от «Мы наш, мы новый мир построим» до «Назло мамке уши отморожу». Однако в силу специфики отечественных травматических фиксаций в раннем детстве даже отцеубийство носит инфантильный характер. Выражение прямой агрессии к отцовской фигуре доступно только очень зрелому человеку, в российской же практике отцеубийство, как правило, реализуется в массовых формах.
Можно диагностировать невыраженность, стертость эдипальных переживаний «совка», прежде всего идентификации и конкурентности по отношению к отцу. С одной стороны, отношение к отцовской и материнской фигурам насыщены либидонозными импульсами, с другой — эти чувства не настолько зрелы, чтобы считаться принадлежащими к эдипальной стадии психосексуального развития. Отношения к материнской фигуре связанны с симбиотической иллюзией, регрессом в оральную стадию психосексуального развития (огромная, поглощающая все мать-Россия). Чувства, вызываемые отцовской фигурой, можно обозначить как скрытую агрессию, страх, не приводящий к конкурентной борьбе, но воспитывающий смирение и покорность.
Незрелость российской эдипальности выражается и в невозможности держать амбивалентность по отношению к значимым объектам (даже сослуживцев и родственников мы делим только на плохих и хороших, не говоря уже о начальстве или политических деятелях). Загадкой русского Эдипа является и смешение материнского и отцовского начала в образе Родины-матери, большой и страшно-прекрасной женщины с мечом, то есть женщины кастрирующей.
Недостаточность силы Эго для полноценных эдипальных переживаний рождает весьма экзотические формы отреагирования отцеубийства: братоубийство (агрессия, направленная по горизонтали, а не вертикально), раздвоенная (на истинное лицо и маску) идентичность, вытеснение одного из полюсов амбивалентного отношения к людям и событиям вплоть до психосоматических нарушений.
Итак, несмотря на то что в России на квадратный метр площади фигур, претендующих на роль отца не меньше, чем в любой другой стране, можно констатировать ложную эдипальность, основанную на непродуктивных идентификациях и практике массового регресса в доэдипальные стадии психосексуального развития.
Гегемонизм
«Гегемон» претендует на истину в силу социального происхождения и принадлежности к определенному перечню профессий. «Гегемон» делает карьеру «вниз», а не «вверх» по служебной лестнице: в силу чудесной инверсии оказавшись в самом низу, он обнаруживает себя на вершине, что дает ему чувство избранности и право на единственно верные суждения и поступки. Гегемон — наиболее свободный субъект исторического процесса потому, что ему нечего терять, кроме собственных цепей. Кстати, он никогда не расстанется со своими цепями: инфантильностью, внушаемостью, ксенофобией, подручной агрессией,- поскольку это приведет к потере «чувства локтя» (не того, которым толкаются, поскольку нашему объекту неведома конкурентная борьба) и устойчивой ресурсной идентичности. Подобное понимание свободы существенно для советской ментальности: свободен тот, у кого нечего отнять, это еще одна из причин навязчивого избавления от денег, о чем речь ниже.
Феномен «гегемонизма» с точки зрения классического психоанализа видится, прежде всего, как формирование сверхустойчивой, «непробиваемой» идентичности. Рефлексивные сомнения, переживания чувства вины и стыда — ничто не может обеспокоить ведомого звездой исторической правды. Избранность дает чувство совершенства: у «гегемона» не возникает необходимости получать новые знания и навыки для управления людьми или участия в заседаниях Верховного Совета, принимать ответственные решения, а если и возникает, то под рукой всегда есть партийные школы с углубленной программой укрепления исторической самооценки вместо курса менеджмента и маркетинга.
«Гегемонизм» поддерживается двумя факторами: идеей социальной справедливости и сильным образом врага. Социальную справедливость в рассматриваемой системе также можно отнести к разряду культа. Словосочетание «социальная справедливость» звучит вполне магично, и тот, кто произносит его чаще других, может стать жрецом этого культа (председателем профкома или комиссии по социальному страхованию). Вероятно, истины или ценности, которые царствовали в советском массовом сознании (историческая правда, социальная справедливость), не становились объектом рефлексии, но выступали как заклинание, потому что отсылали к сильным базовым чувствам. Заклинание позволяет сразу же очутиться в трансцендентальном мире ранних переживаний. Так, за социальной справедливостью кроется зависть. Вот как пишет об этом Фрейд: «Что позднее проявляется в обществе, как корпоративный дух и т. д., никак тем самым не отрицает происхождения его из первоначальной зависти. Никто не должен посягать на выдвижение, каждый должен быть равен другому и равно обладать имуществом. Социальная справедливость означает, что самому себе во многом отказываешь, чтобы и другим надо было себе в этом отказывать, или, что то же самое, они не могли предъявлять на это прав. Это требование равенства есть корень социальной совести и чувства долга» (Фрейд З. Указ. соч. С. 117).
Второй принцип, структурирующий «гегемона» извне,- сильный образ врага. Враг может быть подлым, конкурирующим сиблингом (сиблинги — это дети твоего возраста, с которыми в детстве проводил много времени вместе) или страшным отцом — кастратором. В любом случае, образ врага выполняет одни и те же функции — сплочение рядов и нежелание (основанное на страхе) выглядывать за забор своей идеологии. Если не иметь врага, можно растерять и чувство исторической справедливости.
«Гегемонизм» оказался для массового сознания превращенной богоизбранностью. Усиленный магией социальной справедливости и образом врага, он стал ведущей личной идентичностью советского работника.
Клинический случай
Рассмотрим конкретный клинический случай, не столько для того, чтобы быть ближе к жанру психоаналитического исследования, сколько в силу потребности поделиться поразительными ощущениями, с которыми столкнулся автор, оказавшись в 1999 году в совершенно заповедном месте, где время остановилось на метке 1980 года. Кстати, эта поездка в машине времени полностью подтвердила наблюдения и выводы, сделанные выше, однако практика, как всегда, оказалась многообразнее теории.
Итак, пациент — трудовой коллектив (численность 7 тысяч человек, управленческий состав — 450 человек) отделения огромной производственной структуры.
Анамнез: Пациент является типичным представителем трудовых коллективов советского типа. История его совпадает с историей становления трудовых отношений в стране. Наиболее завершенной формы он достиг в так называемые застойные времена, когда стал полностью соответствовать социальным запросам и интересам руководителей данной отрасли. На период обращения к психоаналитику стала очевидна определенная неадекватность поведения, общая дезадаптированность, частые депрессивные состояния.
Сфера деятельности пациента предполагает большую оперативность, ответственность, скоординированность деятельности различных подразделений. Пациент явно перестал справляться с работой.
В процессе взаимодействия выявилась следующая симптоматика:
Инфантильность поведения
Первое, что бросилось в глаза, видимо, оттого, что не совпадало с ожиданиями,- неспособность членов коллектива принимать ответственные решения и вообще работать в смысле структурированности времени и целенаправленности деятельности.
Инфантильность понимается в психоанализе как неспособность к сублимации, то есть переплавки энергетики первичных желаний в осмысленную деятельность. Сублимация — это способность получать удовольствие от работы. Здесь же работа превратилась в ритуал, а первичные удовольствия отреагированы во внерабочее время. Кстати, обращает на себя внимание императивность этих вечерних мероприятий. Каждый вечер руководители предприятия разыскивают друг друга по мобильным телефонам, причем интригующими становятся ситуации, когда кого-то не могут разыскать и устраивают ему облавы по известным явкам. Когда компания собрана, все едут пьянствовать.
Инфантильность выражается в демонстративном послушании начальнику и придание ему статуса святого. При этом явно не произошло различения материнской и отцовских персонажей. Однако потребность в недифференцированной родительской фигуре, которой можно подчиниться, настолько велика, что материнская грудь и нож страшного отца-кастратора одновременно вручается человеку, личностно совершенно не склонному к проявлениям властности, но назначенному родителем по приказу. В этом смысле очень показателен ритуал производственного совещания (который, кстати, называется, «доклад», что подчеркивает монологичность происходящего). Поочередно разоблачающим тоном задаются вопросы руководителям различных служб, которые встают, опускают голову и, как правило, не могут от ужаса вымолвить ни слова. Все участники чувствуют себя нашкодившими детьми.
Навязчивый регресс.
Создалось впечатление, что вся работа с персоналом на данном предприятии построена с одной целью — поддерживать состояние глубокого регресса. Работники не могут почувствовать свою отдельность, у них нет возможности повзрослеть, потому что для этого необходимо хотя бы однажды почувствовать себя в полном одиночестве. Здесь вся деятельность абсолютно публична. В полную силу функционируют общественные организации и профсоюзы, которые следят за всеми сферами частной жизни работников. Пишутся анонимки, по ним ведутся служебные расследования. Руководство должно знать в каждый момент дня и ночи, где находится каждый работник.
Состояние регресса поддерживается и тем, что дом, где живут основные работники предприятия, стоит напротив самого учреждения, окно в окно. Поэтому ни в том, ни в другом доме никогда не задергиваются шторы: когда человек на работе, все домашние должны знать, что он там делает, а когда он дома, то ему вообще нельзя ничего скрывать от руководства.
Инфантильность поддерживается и негативной мотивацией. По мнению начальников, «управлять — значит ругать, а хорошо управлять — значит много и сильно ругать».
Склонность к имитационному поведению
Имитацией взрослой бурной деятельности служит в данном коллективе искусственно поддерживаемая ситуация аврала. На работу все управленцы приходят за полчаса до начала рабочего дня. Поскольку с вечера остаются неразобранными кипы бумаг, люди начинают лихорадочно бегать по кабинетам.
То, что можно решить спокойно и в плановом порядке, решается по следующему сценарию: часа в три-четыре ночи обзваниваются ключевые фигуры и дается команда через час прийти в кабинет к главному руководителю на срочное совещание. Учитывая склонность к алкогольному регрессу, через час собираются малотрудоспособные люди, которые после совещания в таком же порядке ретранслируют аврал по управленческой цепочке.
Деятельность на этом предприятии напоминает игру «Зарница»: много шума, беготни, построений во всех смыслах, но у внимательного наблюдателя остается ощущение чего-то ненастоящего.
Тотальная бюрократизация.
Страх ответственности, необходимость отчитываться за «каждый чих», имитация деятельности вышестоящими чиновниками приводят к огромному документообороту и строгому порядку визирования. Это бумажное болото по-настоящему решает только одну задачу: чтобы всегда можно было найти виноватого (человека, который не прочитал или, не дай бог, прочитал, завизировал и не исполнил указание). Бюрократизация делает управленческий аппарат инертным, что вступает в противоречие с характером производственной деятельности, требующей оперативного реагирования.
Актуальный образ врага
Корпоративноя культура цементируется образом врага (из мягкой подвижной субстанции становится жесткой и инертной). Образ врага имеет два обличья: фашист и террорист. Потрясает ощущение, что в сознании работников вторая мировая война закончилась только вчера. Повсюду красные уголки, портреты погибших и действующие советы ветеранов, которые, кстати, также играют большую роль в учительстве и проповедовании, работающими на инфантилизацию. Вредители-террористы вообще поджидают за каждым углом, так что приходится организовывать круглосуточные дежурства боеспособных мужчин (для которых это, кстати, становится отличным поводом для веселого времяпрепровождения).
Диагноз:
Пациент явно задержался в доэдипальной стадии психосексуального развития. Не сформировались устойчивые идентификации и зрелые объектные отношения. Основным защитным механизмом является регрессия на оральную стадию психосексуального развития во избежание тревоги, связанной с переживаниями фаллической стадии (прежде всего, кастрационной тревоги). При регрессе на оральную стадию пациент вновь сталкивается с сепарационной тревогой, тревогой, связанной с отделением от матери. Сепарационная тревога толкает пациента к бесконечному поиску материнских фигур, массообразованию и неконструктивным формам оральности (массовая алкоголизация). Незрелая фалличность выражается в кастрационном страхе перед руководством и кастрирующем поведении по отношению к подчиненным.
Оральный тип управления персоналом
Исходя из вышеизложенного закономерно предположить, что основным методом управления персоналом в «докапиталистической» России являлся принудительный регресс в оральную стадию психосексуального развития. В качестве доказательства можно привести следующее. Индуцирование ригидности, чувства вины, бегства от ответственности, симбиотические и эдемские иллюзии держат работника в постоянной глубокой регрессии к ранним, очевидно, доэдипальным стадиям психосексуального развития. Массовый регресс поддерживается дисциплинарностью правил внутреннего распорядка, регламентирующих телесные отправления и межличностное общение. Залогом высокой профессиональной самооценки становится способность вовремя прийти на работу, честно делать то, что написано в инструкции и, не злоупотребляя чаепитием и перекуром, уйти домой в положенное время. Кто-то уже все продумал и сделал как лучше. Нужно только играть по правилам. Единственно, к чему необходимо приложить энергию — влиться в общий поток (все, что связано с водой, между прочим, является оральной символикой), несущийся к океану всеобщего равенства и братства.
В качестве подтверждения тезиса о том, что базовым орудием кадровой работы советского периода является насильственный регресс к ранним стадиям психосексуального развития, является очевидный факт примата оральных ритуалов в функционировании рабочего коллектива. Во-первых, это ораторство — во всех своих проявлениях — от политической информации до многочасовых собраний. Во-вторых, совместное питание комплексными обедами в столовых, которые были почти на каждом предприятии. В-третьих, ритуалы совместных возлияний и массового алкогольного регресса по поводу всех праздников («нет — индивидуальному алкоголизму, да — массовому!»).
Несмотря на очевидные критические интонации в описании данного случая, есть уверенность в том, что именно кадровая работа в советский период представляет собой законченный и достаточно эффективный управленческий механизм, способный решать поставленные перед ним задачи. Резонанс с внешней идеологией, соответствие состояний массовой и личной психологии советского человека делают «оральный» тип управления персоналом единственно возможным и аутентичным ситуации.